Газета "Кишиневские новости"

Председатель общества «Двуглавый орел» Константин Малофеев: «Путин был бы прекрасным монархом»

Выборы прошли, но дискуссия о том, как нам обустроить Россию, только разгорается. И все громче в этом споре голос российских монархистов. Каким они видят продолжение нынешнего политического тренда? На наши вопросы отвечает известный предприниматель, председатель Общества развития русского исторического просвещения «Двуглавый орел»

Константин МАЛОФЕЕВ.

— Константин Валерьевич, возглавляемое вами общество «Двуглавый орел» призвало недавно к тому, «чтобы предстоящие выборы стали последними, чтобы демократические испытания наконец закончились и к 2024 году в России была восстановлена наша национальная монархическая форма правления». Как вы сами оцениваете вероятность того, что этот сценарий осуществится в указанный срок?

— Шансы, как обычно, 50 на 50: или получится, или нет. Тем, кому это кажется невозможным, напомню, что в 1985 году никто не предполагал, что через шесть лет Советский Союз прекратит свое существование. И за год до присоединения Крыма тоже никто не думал, что такое случится. Людям свойственно представлять будущее, основываясь на том, что они знают о прошлом. Так устроено наше сознание. Но логика исторических процессов работает по-другому.

— Но в своих прежних интервью, двух-, трехлетней давности, вы высказывались несравнимо более осторожно. Мол, народ пока не готов к возвращению монархии и когда будет готов — неизвестно. Что-то изменилось за эти годы?

— Да. Появилась боязнь того, что Путин уйдет. Согласно действующей Конституции он должен сделать это в 2024 году. На мой взгляд, только его личный гений, масштаб его личности, самоидентификация его с Россией позволяют нивелировать системные недостатки демократии. В случае если вместо Путина будет личность меньшего масштаба — а равновеликую личность трудно сегодня представить, — боюсь, что эти дефекты выпрут со всей яростностью. И вместо развития мы получим отскок в 1990-е годы — хаос, интриги, борьбу за власть. Чего очень хотелось бы избежать.

— Означает ли все это, что именно Путина вы видите будущим монархом?

— У меня, конечно, есть свое представление о личности будущего монарха. Но недавно я стал главой общества «Двуглавый орел», объединяющего монархистов с разными позициями, разными взглядами на это. Поэтому, боюсь, я не смогу озвучить свою точку зрения. Иначе монархисты не будут едины. Как не были они едины прежде. Вместо того чтобы совместно выступать за сильную Россию, за возрождение империи, монархисты собирались и спорили о том, кто должен быть царем.

— Но Путин, если бы так сложилось, был бы хорошим монархом?

— Конечно. Если бы так сложилось, Путин был бы прекрасным монархом. Это он нам демонстрирует каждый день. Главное отличие монарха от демократического правителя в том, что последний думает о своем будущем, о том, что будет с ним после окончания срока его правления, а монарх всегда думает о стране. А Путин точно думает о стране: те кары, которые объявлены нашими геополитическими противниками, намного превышают риски, которые мог бы взять на себя демократический правитель. Он ведет себя как монарх, полностью отождествляя себя со страной.

— Однако у Владимира Владимировича, насколько известно, нет наследника. Это может стать препятствием?

— Истории известны разные способы наследования власти при монархической форме правления. Поэтому не думаю, что названное вами обстоятельство может являться основанием для того, чтобы те или иные достойные люди, в том числе Владимир Владимирович Путин, были исключены из числа претендентов.

— Тем не менее народ и впрямь, мягко говоря, далек от готовности: согласно прошлогоднему опросу ВЦИОМ более двух третьих, 68 процентов, жителей России высказываются против возвращения монархии.

— Но зато 28 процентов за, причем среди молодежи — 35 процентов. А 10 лет назад 22 процента были за, а в 1990-м — 14 процентов… Динамика говорит о росте монархических ожиданий в народе. Если она сохранится, то через 10 лет даже без всякой медийной, агитационной поддержки — а я не знаю сегодня ни одного откровенно монархического СМИ, кроме телеканала «Царьград» — число сторонников восстановления монархии приблизится к половине населения страны.

— А с поддержкой гораздо быстрее?

— А с поддержкой гораздо быстрее.

— Но и сам президент, и прочие члены его команды всячески подчеркивают сегодня приверженность демократическим ценностям. Выходит, что вы и ваши соратники находитесь в оппозиции к действующей власти.

— Ни в коем случае. Мы счастливы, что живем и трудимся во время правления Владимира Владимировича Путина. Поддерживаем его во всем, что он делает, и как монархисты являемся наиболее верными подданными. В этом, собственно говоря, суть монархизма.

— Ну, его республиканские взгляды вы, получается, все-таки не поддерживаете. Или вы хотите сказать, что он неискренен в этих своих высказываниях?

— Знаете, если бы мы спросили нашу правящую элиту до воссоединения Крыма с Россией, что они думают о возможности этого, то, вероятно, услышали одинаковые заявления: «Считаем границы 1991 года нерушимыми». То же самое и с формой правления. Понятно, что люди, облеченные властью, ограничены в высказывании своих мыслей. Да, президент ни разу ни в каком из своих выступлений не дал повода отнести его к сторонникам восстановления монархии. В то же время из открытых источников известно, что Владимир Владимирович называл монархическую идею интересной и красивой. В том числе, например, в своей исповеди «От первого лица», которая была опубликована в самом начале его президентства. И уж точно никогда не запрещал нам, монархистам, высказывать свои взгляды.

— Но восстановление монархической преемственности предполагает возвращение к власти свергнутой династии. Нет?

— Опять-таки как глава общества «Двуглавый орел», в котором состоят и так называемые легитимные монархисты, придерживающиеся ровно той точки, которую вы озвучили, и те, которые считают, что следует избрать новую династию, я не могу высказывать свою личную точку зрения.

— Можно сказать, что в монархической среде существует конфликт между, условно говоря, романовцами и путинцами?

— Это не конфликт, есть просто разные точки зрения. Этот вопрос не является пока предметом политической дискуссии. Вот когда будет принят закон о Конституционном собрании, когда оно будет созвано, возникнет совершенно иная политическая повестка, в которой у меня уже не будет объединительной роли.

— В мире существует довольно много разновидностей монархии, но вы говорите о восстановлении «национальной формы». Речь идет о самодержавии образца февраля 1917 года? Или, может быть, даже о более ранней версии?

— Повторю, что являюсь профессионалом в этой области: именно истории монархии, истории политической реформы 1905–1907 годов были посвящены мои изыскания во время учебы в университете. Так вот, на мой взгляд, именно либерализация российской политической жизни, появление Думы, предоставление ей широких полномочий привели нас в конце концов к измене во время войны. Измене, которая была названа Февральской революцией. Попробуйте представить, что во время Великой Отечественной войны кто-то пользовался такой вольностью, которой пользовались тогдашние оппозиционные политики. Это просто невозможно! Одна десятая тех лозунгов и речей, которые позволяли себе думцы или руководители Земгора, привела бы к их немедленному расстрелу. А начало катастрофы — это, безусловно, революция 1905–1907 годов, те изменения в государственном устройстве, которая она вызвала.

— То есть вы хотите вернуть форму правления, существовавшую на момент объявления царского манифеста от 17 октября 1905 года, — абсолютную монархию?

— Уточню: не абсолютную, а самодержавную: самодержавный монарх отвечает за свою деятельность перед Богом, а абсолютный — вообще ни перед кем. Да, мне представляется, что самодержавная монархия является единственно разумным, традиционным и естественным состоянием человеческого общества. Не только в России. Теория разделения властей, придуманная масоном Монтескье в XVIII веке, не имела под собой никаких оснований в предыдущей истории человечества. Но в России ко всему прочему есть религия, которая предполагает существование самодержавного православного царя и объясняет как подданным, так и государю их ответственность перед Богом.

— Парламент, таким образом, вы считаете лишним институтом?

— Это, подчеркиваю, моя личная точка зрения. Есть среди нас и сторонники иной позиции. Но в отличие от вопроса о личности монарха, который может разделить монархистов, о том, какой должна быть монархия, я считаю, каждый волен высказываться совершенно свободно. Это уже вопрос политического процесса.

— Оппозиция, получается, будет в этом случае вне закона?

— Смотря что называть оппозицией. Если речь о тех людях, которые не согласны с текущим курсом государства, то они смогут высказывать свою позицию, например, посредством СМИ. Дискуссию в обществе отменять неконструктивно.

— Демократия, признайте, хороша уже хотя бы тем, что позволяет свободно обсуждать эти вопросы. До Горбачева и Ельцина это было бы невозможно.

— Здесь я с вами согласен. Я ведь, по-моему, не говорил, что являюсь сторонником коммунистического пути развития. Но в царской России, к счастью или к сожалению, обсуждать это можно было с еще большей открытостью, чем мы обсуждаем это с вами сегодня.

— Как тогда объяснить такую вашу характеристику Сталина: «Все, что он делал, как он себя вел — это добрый царь, это правильный царь, суровый»? «Добрый царь», между прочим, не один могильный ров заполнил вашими единомышленниками.

— У меня нет совершенно никакого пиетета перед довоенным Сталиным, революционером и террористом. Но начиная с 1943 года он вел себя не как революционер, строящий всемирный Интернационал, а как суверен, как русский царь. После войны мы получили советскую империю, являвшуюся во многом продолжением империи Российской. Была восстановлена церковь, вернулись погоны, вернулась дореволюционная гимназия… Конечно, у сталинской империи было огромное количество недостатков. Но были и несомненные достижения, главное из которых — победа в Великой Отечественной войне. Все хорошее, что было сделано Сталиным, — результат того, что он пытался играть роль монарха.

— Не могу не напомнить, что в 1917 году Русская церковь активно поддержала свержение царя.

— Церковь была разной. Среди иерархов были и яркие монархисты — такие, как, например, митрополит Антоний (Храповицкий). Но, безусловно, были и те, кто горячо поддерживал революцию. Это последствия того самого раскола, отхода от идеи Третьего Рима, о котором я уже говорил. Петр отменил патриаршество и лишил церковь многих ее прав. Церковь была ущемляема и угнетаема в синодальный период. Но если говорить о современной России, то я не встречал ни одного священника или епископа, который не был бы монархистом.

Андрей КАМАКИН.