Газета "Кишиневские новости"

Выжившая заложница: «Меня чудом не расстреляли»

15 лет назад, 26 октября 2002 года, в 5.10 утра спецподраз­деления начали штурм захва­ченного боевиками Театраль­ного центра на Дубровке, где в заложниках оказалось 916 человек. Предварительно че­рез вентиляцию был закачан усыпляющий газ. 130 человек, в том числе 10 детей, из числа зрителей, пришедших на пред­ставление популярного мюзик­ла «Норд-Ост», погибли.

По официальному заявлению ФСБ, в Доме культуры была применен газ на основе произ­водных фентанила. Основными причинами смерти заложников назвали обострение хрониче­ских болезней, а также обезво­живание.

О 57 часах ада нам рассказала та , кто прошел через теракт на Дубровке и нашел в себе силы жить после потери близкого че­ловека.

— На мюзикл «Норд-Ост» мы идти не планировали, — говорит Виктория Круглико­ва. — Сестра Ирина за месяц купила билеты на спектакль с участием Валентина Гафта, но перепутала числа. Когда мы собрались в театр с детьми, выяснилось, что спектакль уже прошел день назад, 22 октября, билеты пропали. А я работала преподавателем в кол­ледже сферы услуг рядом с ДК «Московский подшипник», где шел мюзикл «Норд-Ост». Был будний день, погода выпала дождливая, идти никуда не хотелось, но решили: раз уже собрались — пойдем на мюзикл. Я взяла свою 18-летнюю дочь Настю, сестра — 15-летнего сына Ярослава. Причем ребята вырвались с большим трудом. Дочери нужно было гото­виться к контрольной работе по французско­му языку: она училась в Университете имени Мориса Тореза. Племянник отложил трени­ровку по теннису.

Муж у меня был в командировке. Он, кстати, не одобрял, что по такому серьезно­му произведению поставили мюзикл. Потом говорил, что если бы в тот роковой вечер был дома — никуда бы нас не отпустил…

Зал был почти полностью заполнен. Нам достались билеты в одиннадцатом ряду, справа, ближе к боковому проходу. Спектакль был неплохой. Но я поймала себя на мысли, что с удовольствием бы ушла после первого отделения. Я подсознательно чувствовала что-то недоброе. А потом в фойе, во время антракта, мы увидели женщин во всем чер­ном. Я подумала еще: идет такой патриотиче­ский спектакль, что они здесь делают?.. Настя с Ярославом что-то рассказывали друг другу и смеялись. И чеченки буквально испепеляли их взглядами. Особенно я запомнила одну из женщин в черном: она смотрела в упор, у нее были абсолютно черные зрачки… Меня прямо передернуло, мне опять захотелось уйти домой. Но как люди дисциплинирован­ные решили досидеть до конца, не обижать артистов.

Второе отделение началось с танца лет­чиков. Артисты лихо отбивали чечетку, когда на сцену из зала запрыгнул человек в камуф­ляже и в маске. Я подумала, что наши спец­службы кого-то хотят задержать. Потом мы услышали: «Мы из Грозного, это не шутки! Война пришла в Москву, вы — заложники!» И боевик сделал несколько выстрелов вверх.

Террористы перекрыли все входы и вы­ходы в зрительный зал. Артистов погнали к машинам, чтобы они таскали рюкзаки со снаряжением и боеприпасами. А потом при­ступили к минированию зала…

Было очень страшно. Боевики пошли по рядам, чтобы выявить среди зрителей воен­ных, сотрудников спецслужб и милиционеров. Многие силовики вырывали из удостовере­ний фотографии и выбрасывали «корочки». В нашем проходе нашли удостоверение какой-то женщины — сотрудницы ФСБ, которую так же, как и меня, звали Виктория Васильевна, совпал и год рождения — 1960-й. Только фа­милия была другая. Террористы шли по ря­дам и спрашивали у всех женщин документы. А у меня с собой были только водительские права. Боевик взял их и стал пристально раз­глядывать: не поддельные ли? Минуты каза­лись вечностью.

Племянник в свои 15 лет повел себя как настоящий мужчина. Обняв меня, Ярослав сказал: «Если тебя заберут, я пойду с тобой». Я, в свою очередь, стала убеждать боевиков, что работаю в колледже здесь по соседству, на улице Мельникова, дом 2, рядом с госпита­лем ветеранов войны… Услышав адрес, бое­вики еще больше напряглись. Оказывается, в этом здании разместился штаб операции по освобождению заложников. Террорист, при­щурившись, сказал: «Это говорит о многом. Пойдем к командиру».

Меня чудом не расстреляли. Ребята, ко­торые сидели сзади нас, начали кричать: «Она учительница!» Они работали распорядителя­ми: встречали и рассаживали в зале гостей. И летом одному из ребят в нашем учебном ком­бинате отмечали свадьбу — мы с учениками накрывали для них столы.

Террорист, взяв мои документы, ушел. Потом вернулся и сказал: «Все в порядке, мы нашли эту женщину». Удивительно, но потом я узнала, что она выжила. Боевики не стали ее расстреливать: в их планы входило взять ее с собой при отступлении в Чечню и обменять на одного из своих полевых командиров.

Рядом с нами в проходе стояла одна из террористок, совсем девчонка, — Асет. Мы ее спросили: «Ну зачем вы пришли? Мы же здесь с детьми, мирные люди!» Она сказала: «У меня в Чечне остался ребенок, которому не исполнилось и года. У меня убили мужа, убили брата. Мы живем в подвале. Под бом­бежками гибнут старики и дети. Это должно прекратиться». Я знала, что их в любом слу­чае убьют. Но она повторяла: «Другого вы­хода нет». Мы предложили найти ее ребенка, забрать к себе. Она усмехнулась и сказала: «Ему Аллах поможет». Они были все как зом­бированные.

К молодым женщинам-террористкам по­стоянно подходила женщина в летах, которая не снимала чадры. Она сидела в центре зала, рядом с металлическим баллоном, внутри которого, как потом выяснилось, был 152-миллиметровый артиллерийский осколочно-фугасный снаряд, обложенный пластитом. Когда поступала команда, все женщины в черном вставали, выстраивались в проходах с гранатами, брали в руки детонаторы… Наша собеседница Асет нас «успокаивала»: «Вы не волнуйтесь, если будет приказ о взрыве, я вас застрелю. Вы долго мучиться не будете».

На третьи сутки, 26 октября, мы замети­ли, что у боевиков приподнятое настроение. Им сказали, что завтра будут переговоры. Нам было сказано: «Мы вас отпустим, возь­мем с собой небольшое количество залож­ников и уйдем». Мы с сестрой готовы были пойти с ними, только бы они отпустили наших детей…

Первый раз за все дни мы расслабились. А под утро я вдруг почувствовала сладковатый запах. Один из боевиков соскочил со сцены, стал бегать, кричать: «Где электрик?! Отклю­чите вентиляцию!» Я с силой вдохнула воз­дух, чтобы распробовать этот запах. И когда уже начала терять сознание, подумала: «Это газ-убийца». Я пыталась выдохнуть газ, краем сознания отметила: «Мне нельзя «уходить» — как же дети?!» А потом наступила чернота.

Как дальше развивались события, я знаю со слов мужа. Вернувшись из командировки, он узнал о захвате театрального центра. Мы жили рядом — все дни до штурма он нахо­дился около Дома культуры. Когда начался штурм, в суматохе ему удалось просочиться через милицейский кордон. Спецназовцы и спасатели начали выносить на ступеньки пер­вых заложников. Сергей вспоминал, что на людей было страшно смотреть: многие были с оскаленными зубами, мышцы лица были сведены судорогой…

Нам повезло: мы сидели близко от про­хода — нас вынесли в числе первых. Сначала муж нашел меня. Я страшно хрипела, и он подумал, что у меня сломан позвоночник. Потом он заметил и Настю. Со мной на руках муж бросился мимо автобусов к тому месту, где стояли «скорые». Передал меня медикам и вернулся за дочерью. На том месте, где она лежала, уже была гора людских тел. Он с трудом достал Настю. Мужу показалось, что она не дышит. Он взял дочь на руки и не знал в шоке, что делать дальше. К ним подскочил врач, нащупал у дочери слабый пульс, крик­нул Сереже: «Ты что стоишь, она живая, по­верни лицом вниз и беги!»

Муж потом еще несколько раз возвра­щался к Дому культуры. Вынес мою сестру Иру, которая была вся в крови. Ему показа­лось, что он вынес и Ярослава. Был предрас­светный час, еще достаточно темно. Паренек, которого он передал «скорой», был такой же высокий, светловолосый, как племянник. Но парень был в белой рубашке — скорее всего, один из распорядителей. А Ярослав пошел на мюзикл в зеленой рубашке…

Я и Настя попали в госпиталь ветеранов войны, который был рядом с театральным центром. Придя в себя, я сразу спросила: «Кто-нибудь погиб?» Медсестра, опасаясь за мое состояние, поспешила уверить: «Все живы». Я так обрадовалась!.. А на следую­щее утро мы узнали, что многих спасти не удалось.

Вскоре позвонил муж сестры — сказал, что Ярослав в морге, а Ира бросилась с мо­ста… Узнав о смерти сына, она вырвала все капельницы и ушла из больницы. В морге по­просила оставить ее одну, чтобы попрощаться с сыном. В театральном центре, держа Ярос­лава за руку, она пообещала сыну, что они всегда будут вместе… Ира вышла через чер­ный ход, остановила машину. Денег у сестры с собой не было — она сняла с пальца кольцо, отдала его водителю и попросила остановить машину на мосту в Коломенском. Мне очень бы хотелось посмотреть в глаза этому чело­веку… или недочеловеку. Видя, в каком она состоянии, он взял кольцо, высадил сестру посередине моста и спокойно уехал. А Ира бросилась в воду… Но, к счастью, рядом на берегу сидели в машине парень с девушкой — они вытащили сестру на берег.

Как погиб Ярослав, мы так и не узнали. Рана на лбу у него была замазана воском. В книге регистрации поступления в морг рядом с его фамилией карандашом было написано: «Огнестрельное ранение». Было вскрытие. Но в графе «Причина смерти» был поставлен прочерк. У нас сохранилось это свидетель­ство. Я до сих пор не могу принять того, что племянника больше нет, убеждаю себя, что Ярослав живой, просто куда-то уехал. В этом году ему исполнилось бы 30 лет.

Меня спасла работа, в которую я окуну­лась с головой. Коллеги меня всячески под­держали. Помню, пришел в колледж ученик, который отслужил в армии, поделился: «Я стоял в оцеплении, когда шел штурм Дома культуры на Дубровке». Я говорю: «А я там была внутри». Он признался, что они думали, что все заложники — мертвые, и грузили их, как трупы…

Нам никто не объяснял, какие могут быть последствия. Мою дочь стали преследовать страхи, и они не проходят. Я перенесла ин­фаркт, выяснилось, что в печени идет вос­палительный процесс, — врач сказал, что это результат отравления, но предупредил, что официально этот вывод никто не подтвер­дит.

Сестра Ира оправилась не скоро. Все последующие годы она мечтала родить ре­бенка. После теракта, на мосту, она сильно разбилась — никто не верил, что она сможет забеременеть. Но Бог услышал: у нее появи­лись на свет сын и дочь. Теперь ей есть ради кого жить…

Светлана САМОДЕЛОВА.

Комментарий руководителя обще­ственной организации «Норд-Ост» Сергея Карпова, который потерял в теракте на Дубровке старшего из троих сыновей — музыканта и переводчика Александра:

— Не добившись правосудия на роди­не, мы обратились в Страсбургский суд, который в 2011 году присудил выплатить пострадавшим по делу «Норд-Оста» 1 мил­лион 254 тысячи евро компенсаций, а также обязал провести достойное расследование. И после этого, впервые за 15 лет, когда шел суд над пособником террористов Хасаном Закаевым, в зал заседаний пригласили по­терпевших. (Хасан Закаев был задержан спустя 12 лет после теракта, когда пытался въехать в Крым по поддельным докумен­там на имя гражданина Украины. По версии следствия, в 2002 году он доставил в Москву оружие и взрывчатку с Северного Кавказа, которые потом были использованы во вре­мя захвата заложников. — Авт.)

Когда мы поднимали вопрос о наруше­нии прав потерпевших — ведь нам не дава­ли копировать материалы уголовного дела, судебно-медицинских экспертиз, — пред­седатель этот вопрос отводил. Говорил, что он не относится к делу.

Тем детишкам, которые оказались в числе заложников, теперь по 25–30 лет. Большинство из них — больные люди. Наш адвокат предоставил на обозрение 8 кило­граммов эпикризов, медицинских заключе­ний по состоянию здоровья этих людей. У них — онкология, амнезия, гепатиты, холе­циститы, невриты… И все это — токсическо­го происхождения. Люди получили отравле­ние. Нам же все эти годы твердили, что газ был безвредный: подышал и уснул.

Судебные эксперты писали, что ве­щество не идентифицировано. Но в то же время в своем заключении указывали, что прямой причинной связи между гибелью за­ложников и применением этого газа не об­наружено. Причина смерти, мол, в обостре­нии хронических болезней: люди три дня находились без достаточного количества питья и еды… Когда читали эти экспертизы, создавалось ощущение, что на Дубровке со­брались одни инвалиды.

Погибло 130 человек. В 80% заключе­ний было указано: «Следов оказания ме­дицинской помощи не обнаружено». Мы об этом кричим все 15 лет и далее молчать не будем.