Газета "Кишиневские новости"

Лидер «Ночных снайперов»: «Раньше я была неинтересная, зажатая, закрытая, недолюбленная, в общем, ни о чем»

Кумир играет тяжелый рок, / Пре­зрев «легато», чураясь «пьяно»… / Творец мелодий, он просто — Бог, / Создатель строчек, он — чистый Дьявол… Она вошла в комнату стре­мительно, как выходит на сцену, и с ходу попросила поменяться места­ми: «Я должна сидеть в углу и на­блюдать, что происходит, я же ду­маю, что за мной шпионят». — «Вы боитесь призраков или выстрела в упор?» — «Что мертвых бояться? Бояться нужно живых!» Мне пока­залось, что она перешла установ­ленную самой же для себя границу откровенности, и я заплатила ей взаимностью: «Меня преследует страх умереть от голода, тоже не лучшая на свете фобия». Так с об­мена взаимными откровениями о смерти начался наш с Дианой Ар­бениной разговор о любви, причи­ной которого стал новый альбом лидера «Ночных снайперов», ко­торый она презентовала на днях: «Выживут только влюбленные». Арбенина, как обычно, была пре­дельно откровенна, а мне почему- то хотелось ее обнять и поцеловать в щеку. Просто так, по-дружески, по-бабски.

«К своей чести, могу сказать: я никогда не писала под кайфом!»

— В последнее время вы сильно из­менились.

— Что вы имеете в виду?

— Стали очень женственной, поменя­ли образ…

— Я ничего не меняла.

— Достали из себя, изнутри?

— Из себя, конечно, верно подмечено. Но кроме внутреннего состояния есть обстоя­тельства, которые провоцируют тебя на изме­нения. В моем случае это — любовь.

— Вы сейчас производите впечатле­ние человека, за которым ухаживают…

— Ай, не надо меня смущать!

— А раньше складывалось ощущение, что ухаживаете больше вы…

— Ухаживаю, ухаживают, да. Вы угадали.

— За вами интересно наблюдать, ло­мать стереотип восприятия вас.

— Надо отказываться от стереотипов. Все очень зависит от того, кто с тобой рядом, от того, кого ты любишь, от того, кто любит тебя. Никаких других причин нет. Я выпускаю эту пластинку и ду­маю: «Господи! Где я была раньше- то? Все это вре­мя…» Почему я об этом не пела? Хотя я пела о люб­ви, но по сравнению с тем, что я сейчас испытываю, это был детский лепет

— Может, вы просто человек позднего взросле­ния?

— Возможно. Еще знаете, какая штука: вот родились дети, надо было повзрослеть, а я как- то скинула. Я родила в 35 лет и обнулилась до двадцати. И они отнюдь мне не прибави­ли лет. Ну ответственность, это понятно, но я от этого не отказываюсь. А вот ощутить себя возрастной женщи­ной, такого нет и не было. Я одна из немногих, кто стоит на сцене и говорит громко, что мне 41 год. Мне 41 год, и при этом во мне такой себя полет! И я думаю: «Как хорошо, что я именно такая! Раньше я была неинтересная, зажатая, закрытая, недолю­бленная, в общем, ни о чем».

— Это неправда, вы себя недооцениваете.

— Может быть. Мне другие люди тоже говорят, что я себя недооцениваю. Но лучше не­дооценивать, чем переоценивать, я так ду­маю.

— И тем не менее вас пугает течение времени?

— Я ко времени отношусь с большим ува­жением, и я его боюсь, конечно. Это самое чу­довищное, что может быть с людьми, начиная с фотографий и заканчивая бесконечно корот­ким отрезком жизни между твоими началом и концом. Я очень остро это воспринимаю. И, несмотря на то что я в своей жизни хоронила, я не могу понять феномен смерти как таковой. Вот был человек — и его нету. У меня мозг с этим не справляется. И несмотря на то что я спокойно говорю про свой возраст, я безмер­но боюсь времени. Я не хочу умирать, я не хочу стареть. Но говорю об этом открыто. И, может быть, поэтому у меня все со временем в по­рядке, оно меня щадит. Несмотря на то что я с собой делала…

— Досталось вам от себя?

— Вы себе не представляете, что я с со­бой успела сделать в свои короткие 40 лет. Насиловала себя наркотиками, резала себя, постоянно издевалась над своим сознанием, над своим телом, над своим лицом. Но, на мой взгляд, я выгляжу достаточно хорошо, пото­му что я постоянно с ним общаюсь — со вре­менем. И я его действительно очень уважаю. Но, опять же, как уважают деньги. Вот я уважаю деньги. Я их не бо­юсь и перед ними не ро­бею и не заискиваю. Сколько их есть, столько и есть. Я никому никогда не зави­довала, я ничего не хоте­ла такого, что я не могла себе позво­лить. То же самое со временем. Это такие странные, одушевленные для меня, я бы сказала, люди. Эти катего­рии для меня абсолютно материальные. И мне с ними вступать в диалог зачастую намного интереснее, чем с людьми.

— Вы так относились к себе рань­ше, потому что не любили себя?

— Может быть. Да я вообще не подарок была, конечно. Я и сейчас-то… Но сейчас как-то побережнее уже с собой. А раньше вообще ужас. — За что вы так с собой?

— Не знаю.

— Вы себе, может быть, за что-то мстили?

— Я не знаю. Я вот смотрю на детей и думаю: «Боже мой! Как я буду их от этого ограждать?». Но нет ответа на этот во­прос.

— Но, может быть, вы, извините, не росли в такой атмосфере любви, как они?

— Нет! Я росла в атмосфере любви!

— Значит, это идет не из детства?

— Детство у меня было счастливым. И, несмотря на то, что меня воспитывал двор, у меня еще были и есть любящие родители. И у нас никогда в доме не было того, вообще даже намека на то, что я делала дальше по при­езде в Питер. Почему я это делала? Я знаю. Может быть, среда, кстати. Может быть, этот идиотический стереотип: «секс, драг энд рок- н-ролл!». Все это, судя по всему, мне нужно было пройти. И сегодня я совершенно спокой­но оглядываюсь назад и могу сказать: мне это неинтересно, я все знаю уже. И ничего лучше незамутненного сознания для творчества нет. Но, к чести моей, могу сказать, что я никогда не писала под кайфом.

И алый тюнинг унылых душ / Всего лишь отблеск его харизмы. / И жар в ладонях, и в горле сушь, / И свет на блики ломают при­змы.

— Никогда?

— Никогда. Как только я что-то принима­ла, у меня сразу отбивало охоту писать. Пото­му что существуют какие-то другие моменты, которые тебя занимают. И мне так удивитель­но, когда люди пишут под кайфом. Все думаю: «Как у них так получается?».

— Значит, стереотип, что творческому человеку нужен допинг, неверен? Можно быть талантливым и вести совершенно нормальный образ жизни?

— Я думаю, да. Ведь спиваются не только артисты или рок-герои. Очень много алкого­ликов заурядных, бытовых. Наркотики — это болезнь.

— Дети способствовали вашему про­светлению?

— Дети вернули меня к себе, я стала совершенно нормальным человеком. Жить просто и чисто — в этом есть кайф. А потом, конечно же, о какой любви может идти речь, когда ты постоянно занимаешься каким-то разрушением? Любовь — это созидание.

Я встаю очень рано и думаю: «Боже! Хоть бы ни одна рожа не появилась!»

— Дети осознают вашу значимость? Или мама и мама?

— У Темы проскальзывает сейчас: «Наша мама самая главная! Маму все знают!». Это он любит залепить. Но тут Марта: «Маму знают не все!».

— Марта — голос совести?

— Голос разума скорее. Мы недооцени­ваем детей. Они маленькие, но все впитыва­ют, они и взрослеют именно потому, что начи­нают понимать, что происходит. Марта очень сильно косит под меня. Во всем старается быть похожей. Даже запихивает руки в карма­ны. Я, может, также хотела быть на маму по­хожа, я этого не помню, надо у нее спросить. Но Марта — это просто четко. Они хорошие дети. Пока они нормально двигаются, туда, куда надо. Тема только капризный чуть-чуть.

— Мальчики всегда немного более сложные.

— Они такие чудные новые слова изо­бретают! Артем увидел меня в лыжных очках и говорит: «Мама, ты лыжнец?». И такие изобре­тения постоянно. «Много детей и один деть!» «Кипяточная вода!» «Позорная труба», «Тва­гратик». Однажды, когда он был совсем ма­леньким, я попросила его расставить обувь, и он меня просто умыл. Ему было года полтора, и он расставил ее полукругом. Я была потря­сена, какое у него еще не ломанное стерео­типами сознание! Мне кажется, это в любом ребенке есть, вернее, изначально в каждом из нас, но потом все почему-то начинают ставить обувь парами и в ряд, понимаете? Когда Тема застилает постель, он берет одеяло и делает крону, а из пледа делает ствол. Я же не могу ему сказать: «Тема! Застели ровненько, чтобы ни одной складочки не было! Просто ни одного штриха». Я, наоборот, спрашиваю: «А как се­годня будешь складывать?» — и он: «Я сделаю воздушный шар!»

— Как в вас это уживается: мама — звезда, мама — творческий человек и мама как мама?

— Я — не звезда. Мы «Маленького принца» читаем, там все про звезды. И я у них просто мама. Единственное, могу ряв­кнуть, если пишу: «Подождите, пожалуйста, я сейчас занята!» И они должны ждать. Я хочу, чтобы они осознали: у меня есть люби­мое дело. Я пишу песни, и мне очень плохо, если я их не пишу. И у меня есть концерты, которые мне нужно играть, и не только для того, чтобы зарабатывать на санки или на велосипед, а потому что я благодаря этому счастлива. Гастроли мои они переживают с болью, конечно. Тимоша, как маленький ворчливый старичок, ходит за мной и по­вторяет: «Вот, не успела приехать, уже уез­жает!». В третьем лице, заметьте.

— Больно слышать?

— Больно, конечно. Но что делать. Я их пыталась с собой брать, но это вообще не­смешиваемые миры. Не соприкасаются ни­как. Они ходят в сад, у них там своя програм­ма, музыкальная школа, уроки английского… Зато мы отрываемся летом, в отпуске. Когда мы вместе, нам хорошо.

— Вы становитесь ребенком?

— А я как-то не перестаю им быть, знае­те… Я не перехожу из одного состояния в другое: тут я мама, тут я пишу, здесь я кашу варю. Нет! У меня это сочетается каким-то об­разом — может, потому что я легко отношусь ко всем своим состояниям. Мне ничего не сто­ит встать в 5:30, чтобы успеть позаниматься собой и приготовить завтрак. Встаю и думаю: «Боже, хоть бы никто не проснулся! Хоть бы ни одна любимая очаровательная рожа не появи­лась!»

— А вы, оказывается, сентименталь­ны, Диана Сергеевна!

— Да. Случилось это. После рождения моих бандитов, которым уже шесть лет! Шесть лет, представляете? Я будто вчера их родила! Это, конечно, два подарка судьбы…

— Непростых подарка, я бы сказала!

— Да! Отдала в музыкальную школу, они оба способные, только заниматься пока дома не умеют. Марта сыграла один раз гамму, по­ворачивается ко мне и смотрит. Я говорю: «Ты чего остановилась? Играй!» — «А я уже сыграла!» — «Дальше, — говорю, — играй! Вот здесь у тебя ошибки». И она рычит в от­вет: «Я хорошо сыграла! Где ошибки? У меня нет ошибок!» Она, кстати, думает про себя, что она безукоризненна. Вот кто в себе уве­рен. Или вчера я говорю ей: «Учи ноты!» Она не знает, где «фа», где «соль», то есть она их не читает с листа. Нарисовала ей гамму лесен­кой, говорю: «До конца листа пиши и запоми­най, это такие же буквы, как у тебя в книгах. Ты же любишь читать!» Прихожу через 20 минут, смотрю — она мне все ноты на одной линейке написала и подписала разными названиями. Я говорю: «Ты надо мной издеваешься? Ты не видишь разницы? У тебя одна и та же нота на­писана! Ты не видишь, чем они отличаются?» Вот такие они подарки, я представляю, что будет дальше.

— Учитывая, что это ваши дети, то есть все в вас, наверное, будет нелегко…

— Угу. Ну ничего, я думаю, если будет до­верие, с ними можно будет находить общий язык. Они нежные очень, это самое главное. И они понимают, что я их очень люблю, а пока они это будут чувствовать, всегда можно бу­дет находить общий язык.

Татьяна ФЕДОТКИНА.