Газета "Кишиневские новости"

Виктор ГУСЕВ: «Нужно всегда играть до конца»

Виктор Гусев— наш известнейший спортивный телекомментатор. Преемник Николая Озерова, так даже можно сказать. Мастер, умни­ца и большой профессионал. Одна­ко в последнее время вокруг Вик­тора вдруг поднялся нездоровый ажиотаж: его почему-то посчитали нефартовым. То есть наши проигры­вают, а виноват Гусев. Ну-ну… Бред, конечно, глупость, однако Гусев по­пал в опалу. Все реже комментиру­ет, все чаще смотрит. Как простой болельщик. Так вот, «простому бо­лельщику» и великолепному ком­ментатору стукнуло 60.

«Нужно говорить: «Сергей Игнашевич выбил мяч»

— Ну так что, Виктор, фартовый вы комментатор или не фартовый?

— Я считаю себя участником некоей боль­шой игры, которая существует вокруг футбо­ла. Кто-то считает футбол средоточием так­тических схем — и только, чем-то сухим, что не требует интервью с тренерами и футболи­стами. А кто-то называет футбол, и я принад­лежу к этим людям, видом шоу. Где есть место прогнозам, сплетням, слухам, рассказам, не­лепостям, мистике какой-то. Я считаю, что все это приемлемо, а поскольку я так считаю, то обижаться на то, что говорят обо мне, было бы просто нелогично, нечестно и неправильно. То есть я принял эти условия игры, и разговор о фартовости-нефартовости — это часть фут­больного шоу, и не более того.

— Ну и какие ваши вкусы и пристра­стия по поводу комментаторов прошлого? Кто вам ближе и почему?

— Я сам себя очень часто об этом спра­шиваю. В первый раз отец меня повел на ста­дион в 62-м году, а телевизионным прорывом для меня стал чемпионат мира в Англии-66. Пытаюсь вспомнить комментаторов — и при­хожу к выводу, что мне было неважно, кто комментирует. Такое впечатление, что всег­да был Озеров, но потом если посмотреть, то кто-то был и параллельно с ним, например Ян Спарре. Но я их совершенно не различал, на­столько важен для меня был сам футбол, сама игра. Мне нравились все, именно поэтому я не делал никакого различия. Сказать, что я у кого-то учился, — опять же нет. Я ориентиру­юсь на вкусы моего покойного отца, который в свое время привел меня на футбол, научил вести статистику, с подачи которого я стал вести альбомы, куда наклеивал фотографии футболистов, команд, моментов игры, делал подписи, печатая их на машинке…

— Иногда комментатором становится человек, который в детстве включал фут­бол, но тут же выключал звук, чтобы само­му говорить под картинку.

— У меня даже сейчас это есть. Не буду называть фамилии, но иногда я включаю теле­визор и, слыша какого-то коллегу, тут же вы­ключаю звук.

— Это сейчас, а раньше?

— Нет, ну что вы! Мне все нравились. Меня завораживало само футбольное дей­ство, и мысли о том, чтобы отключить это, да еще с интершумом, никогда не было. К тому же телевизоры тогда были невысокой четко­сти, как сейчас, поэтому тебе очень важно, чтобы называли фамилии игроков, так как на тех экранах номеров не было видно. Я считаю, главное, чтобы комментатор прежде всего на­зывал конкретных футболистов: кто в данный момент сейчас с мячом. А потом, когда ты это сделал, можно на это накладывать анализ, шутки… Сказать, что «защитник ЦСКА выбил мяч», — это большая комментаторская ошиб­ка. Нужно сказать: «Сергей Игнашевич выбил мяч». Говоря «защитник выбил мяч», ты распи­сываешься в том, что просто не увидел игрока, не узнал его.

«Я гнал, гнал наших в атаку»

— Сейчас создаются новые спортив­ные каналы. Вам не предлагали туда пе­рейти — все-таки кажется, что на Первом у вас работы все меньше и меньше?

— Я не хочу уходить. Это как, наверное, уйти в другую семью после 25 лет совместной жизни.

— В жизни такое бывает сплошь и ря­дом.

— Да, бывает, но это не лучший вариант и не лучшее продолжение жизни. Тем более делать это в 60 лет… Конечно, сложно, когда ты комментируешь редко. Но я поддерживаю себя в форме. Смотрю все матчи чемпионата России. Даже если они получаются иногда и не очень интересными, моя рука все равно тянется к пульту.

— Да, может, это и не подвиг, но что-то героическое в этом есть.

— Да, что-то в этом есть. Так, наверное, только Ловчев смотрит. У меня так проходят суббота и воскресенье. А мне интересно: нуж­но же быть в курсе всего, что происходит.

— Слушайте, а читать-то когда? Не знаю, как вы, но я, если в день не прочи­таю хотя бы десяток страниц хорошей ли­тературы, то сразу тупею.

— Тогда я вам должен сказать, что покри­вил душой, говоря, что я никогда не выклю­чал звук комментатора. Когда матч не такой важный, я все-таки выключаю звук и включаю свою любимую музыку, потому что иначе в выходные не остается времени музыку послу­шать. А к музыке у меня особое отношение. У меня очень большая коллекция.

— Как-то я видел вас у Вани Урганта вместе с Василием Уткиным. Вас ведь и по жизни всегда сравнивают, все-таки и фамилии птичьи… Вася сейчас в центре внимания в связи с «интимными» отно­шениями с Тиной Канделаки и с каналом «Матч ТВ». Как вы к нему относитесь — как к профессионалу и человеку?

— К Васе я отношусь очень хорошо. Он как раз один из тех комментаторов, которых я не выключаю, мне приятно его слушать. Я всегда знаю, что будет что-то интересное, забавное, какие-то важные для меня замеча­ния, в том числе и лингвистические. Когда-то, помню, мы с ним сидели на опустевшей три­буне стадиона «Динамо» уже после окончания матча, и он рассказывал про концепцию про­граммы «Футбольный клуб» и предлагал мне ее вести. Но я и тогда тоже решил не уходить с Первого канала. С Васей у меня очень хоро­шие отношения. Ну, а то, что он делает сей­час… Я понимаю, что это пиар. Он и по жизни такой человек. Где здесь продуманность и спланированность, а где просто черта харак­тера Васи, я не знаю.

— Вернемся к вашим футбольным и хоккейным комментариям. Были ли такие, которые произвели сильнейшее впечат­ление, и не в спорте даже, а по жизни?

— Наверное, меня очень многому научил матч Франция—Россия, когда Панов забил два мяча, а мы выиграли 3:2 на «Стад де Франс». По ходу игры мы проигрывали, и я, повинуясь некоему стандарту комментаторскому, на­чал постепенно анализировать причины на­шего поражения. Было видно, что ничего нам особо не светит, и я даже что-то там сказал о детских школах, потому что был как раз тот период, когда все было разрушено. При этом я предал мой собственный принцип — о том, что нужно прежде всего гонять мяч. А наши взяли и выиграли! Так вот, это меня научило тому, что стоит всегда «играть» до конца. И я помню, был матч, когда «Локомотив» играл в Кубке кубков с греческим АЕКом. Я гнал, гнал наших в атаку. И Чугайнов забил на какой-то там четвертой добавленной минуте. Это было правильно! Надо надеяться на чудо. А так было много матчей хороших… Была победа над англичанами в Москве при переполнен­ных «Лужниках», и я тоже это комментировал. Была очень важная победа над югославами в Белграде, когда мой однофамилиц Гусев по­дал с фланга, и Бесчастных забил головой в падении. Было очень много хороших матчей.

«Ну и думал: какая глупая будет смерть вообще»

— Я знаю, у вас был замечательный дедушка, которого звали так же, как и вас. Да вы и живете на улице Виктора Гусева! Дедушка ваш написал стихи к песням «Друга я никогда не забуду», «Полюшко-поле», сценарии фильмов «Свинарка и па­стух», «В шесть часов вечера после войны» и умер в 44-м, в 34 года, не дожив до По­беды…

— Я родился через 11 лет после его смер­ти. О нем с трудом может вспомнить даже мой папа, которому было всего 9 лет, когда деда не стало. Дедушка был больным человеком, его с детства мучили головные боли, давле­ние… Говорят, что сейчас медицина могла бы спасти его, 34-летнего. Он умер на руках у композитора Тихона Хренникова, с которым они вместе работали. На фронт его по причи­не нездоровья не взяли. Он в основном рабо­тал в Москве в радиокомитете, а семья уеха­ла в эвакуацию. Работал день и ночь, и в 44-м сердце не выдержало. Но вот мне сейчас 60… А дед, не дожив до 35, столько успел сделать за такой короткий срок — как будто знал, что ему отпущено мало, и нужно успеть.

— Известно, что Анатолий Влади­мирович Тарасов выезжал в Канаду кон­сультировать «Ванкувер Кэнакс», а пере­водчиком у него были вы. Расскажите о Тарасове, таком непростом и гениальном человеке и тренере.

— Его пригласили буквально на две не­дели, и он должен был на это время стать советником Тома Уотта, главного тренера «Ванкувер Кэнакс». «Ванкувер» тогда был на последних местах, но за эти две недели с Тарасовым не проиграл ни одного матча и поднялся. В какой-то момент Тарасов понял, что его в основном пригласили не для того, чтобы он что-то сделал как тренер, а чтобы наладить мостик для переезда наших хоккеи­стов в НХЛ. Он очень расстроился по этому поводу и говорил мне: «Виктор, я начинаю по­нимать, что меня только из-за этого и пригла­сили». Тогда он в очередной раз сказал, что нашим хоккеистам это не нужно и что никогда этого не будет. Но он не угадал. В Ванкуве­ре он открывал секреты канадским хоккеи­стам, а я все это переводил. Когда в пере­рыве матча он называл их чудо-богатырями, канадцы воспринимали это очень сложно. А с другой стороны, какие-то конкретные советы — и тактические, и по индивидуаль­ной подготовке — они впитывали как губка. Помню, как один молодой хоккеист попросил меня все это перевести и повесил листочек с переводом у себя в ящичке, время от вре­мени в него подсматривая. Мы с ним жили в гостинице в одном номере. Он был человек очень жизнелюбивый, яркий, позволял себе широко и красиво жить без каких-то ограни­чений, даже несмотря на болезнь. Потом, че­рез некоторое время, он отправился в Канаду на операцию ноги, об этом тоже тогда была договоренность… Мы вернулись в Москву. После длительного перелета Тарасов был в плохом состоянии. Я привел его в дом (он жил на Соколе), передал в руки жене и ска­зал, что зайду завтра. Захожу на следующий день, а жена говорит: «Анатолия Владимиро­вича нет…» «Умер?!» — с ужасом подумал я. «Нет, он улетел в Сибирь». — «Как в Сибирь?!» — «На «Золотую шайбу». А там нужно лететь на самолете, потом еще ехать чуть ли не на санях. «Я легла на пороге и сказала: «Только через мой труп», а он заявил: «Я не буду Тара­совым, если подведу мальчишек». Вот такой был человек.

— Знаю, что вы учились в английской спецшколе. Там же, двумя годами стар­ше, учился и Андрей Макаревич. Вы с ним не пересекались?

— Нет, потому что в эти годы разница между моим 6-м классом и его 8-м была за­предельной. Мы смотрели на них только снизу вверх, потому что в этом возрасте два года — очень много. Но на моих глазах происходило становление группы «Машина времени», кото­рая сначала называлась по-английски: «Тайм Машинз». Они сначала играли только «Битлз» у нас на вечерах, а потом постепенно перешли уже и к собственному творчеству. Помню, как нас гоняли за волосы до плеч. В приказном по­рядке всех отправили стричься в ближайшую парикмахерскую. Так вот, Андрей вместе со своими друзьями по классу пошел и постриг­ся наголо в знак протеста. Это был еще более сильный протест, чем длинные волосы. Я ви­дел, как они шли по школьному коридору, и директор школы смотрел на них с дикой зло­бой и ничего не мог поделать. А мы смотрели на них как на героев. Потом директор оказался педофилом, и его посадили.

— О, боже!.. После Института ино­странных языков имени Мориса Тореза вас послали служить в армию в Эфиопию. У вас есть даже медаль «За боевые заслу­ги».

— Там шла война Эфиопии с Сомали. Хотя поначалу, первые три месяца, наши переводчики и наше вооружение были и на той, и на другой стороне, так как обе страны провозгласили строительство социализма. Ну а Брежнев выбирал, какая из них более со­циалистическая. В результате он поставил на Эфиопию. Я там работал военным переводчи­ком. А что такое переводчик? Зависимый че­ловек. Он существует как язык под специали­ста. Через какое-то время меня переправили на передовую. Ты сидишь с нашим майором вместе в окопе и являешься его языком. А над тобой летят пули, рвутся снаряды…

— И вы так спокойно про это говори­те…

— Это было чувство полного абсурда. Ду­мал: неужели вот так погибну ни за что? Да, были какие-то глобальные интересы нашей страны, но ты же не защищал свою родину. Ну и думал: какая глупая будет смерть вообще. Абсурд ситуации усилился вот еще чем: мы сидели между боями в том же окопе и кон­спектировали книги Брежнева «Малая земля» и «Возрождение». Приходил замполит, вот мы и занимались.

Александр МЕЛЬМАН.