Газета "Кишиневские новости"

Попытка услышать, как дышит молодость…

После каникул, традиционного летнего чеса поп-звезд по югам-курортам (полупровалив­шегося, правда, из-за кризиса, аншлюсов- воссоединений и конфликта с соседя­ми), отчетно-почетных старых «новых волн» и недославянских «базаров» (тоже полупровалившихся из-за санк­ций и непущаний всех без разбору — от женщины с бородой Кончиты Вурст до мужчины в парике Иосифа Кобзо­на), громких опен-эйров с кричалка­ми об «одиннадцатом сталинском ударе» и прочих отчаянных ужасти­ков и триллеров певица-манифест, звезда-провокация, известная жен­щина без комплексов Лолита со своей стороны открыла новый му­зыкальный сезон как ни в чем не бы­вало — лирическо-страдательным шлягером «(я к нему приклею себя) На скотч».

Вся на позитиве и в расслабленной неге (творчество прет, молодой муж-спортсмен любит), Лолита даже не предполагала, что взорвет очередную бомбу и начало музыкаль­ного сезона после нервных летних каникул вы­йдет не менее громоподобным — теперь из-за нее. Драма с телесюжетом об «обдолбавшейся звезде» уже была описана в «ЗД» в начале сентя­бря — съемки клипа на городской натуре лживо выдали на ТВ за «документальное разоблаче­ние» распущенности пьяной звезды, возмущен­ная звезда в сопровождении светской прессы громко завалилась в ночи на Петровку-38 по­давать «заявление о преступлении», а премьера самого «клипа раздора» «На скотч» взорвала телеэфир и Интернет, после чего почерневшие от зависти коллеги обвинили поп-звезду в «чер­ном пиаре».

Победителей, однако, не судят. Собрав пенки с громкого и на удивление легко давше­гося (отчего «добрые» коллеги и почернели) скандала-премьеры, Лолита отправилась отме­тить успех скромным ужином с друзьями в уют­ном кафе своей подруги. Подруга, бывшая жена одного тоже очень изощренного провокатора, сильно настрадалась, когда разводилась. Из­вестный морализаторскими телепроповедями о неких моментах истины экс-супруг обстрели­вал витрины этого кафе чуть ли не гаубицами (в самом центре города! — то ли перепутал Москву с Луганском, то ли еще чего), желая проучить «окаянную», и Лолита на правах ближайшей подруги поднимала на уши пол-Москвы. Еле приструнили распоясавшегося морализатора, хотя тому что с гуся вода. В общем, за ужином нашлось место и воспоминаниям, и настоящему, и мыслям о том, как жизнь и творчество тесно переплетены в одну нить. Коньячок и виски с колой добавляли беседе уютной неспешности, и молодой муж-спортсмен, который, разумеется, сидел с одной только колой, сломался первым — ушел спать, предупредительно осведомившись у супруги о наличии ключей. «Эти спортсмены, блин, ложатся в 9, встают в 8», — с досадой, хотя и было видно, что страшно любя, сокруша­лась Лолита. И продолжила: «Я, конечно, могу сорваться и напиться, но без буйства и не при телекамерах!»

Поток ее женского и творческого сознания, взбудораженного удачной премьерой, работой над клипом с «суперкреативной командой» ре­жиссера Елены Кипер, большими ожиданиями от нового альбома, который она готовит к выпу­ску после пятилетней паузы, даже не оставляли места для развернутых вопросов. Скорее — для уточняющих ремарок. Поэтому дальше следу­ет просто монолог Лолиты о каверзах судьбы и «текущем моменте»…

Маленький секрет большой попы

— Этот клип — не желание провокации, это — желание делиться тем, что бывает (с чело­веком) в ощущении нюансов. Это не история про то, как женщина выгоняет мужчину. Точно так же и мужчина выгоняет женщину. Самое пе­чальное, что во всем этом все равно нет сло­ва «самодостаточность». С одной стороны, ты понимаешь, что лучше быть одному и сменить замок, а с другой — тут же хочется новый ключ подсунуть под дверь…

Самое смешное, когда я действительно выходила в неадекватном виде, меня никто не снимал. А бывало, я сидела в этом самом со­стоянии раздрая, одиночества напротив «Кур­ской» на Садовом, абсолютно, кстати, трезвая, поругавшись с человеком, которого, как мне казалось, я любила и, как мне казалось, это рас­ставание на всю жизнь… И никог­да не забуду, как ко мне подъ­ехал таксист и начал со мной говорить как с проституткой. Я сижу в этом раздрае, мне все по фигу, и вяло отвечаю: «Вы знаете, я не проститутка». А он говорит: «Да ладно!» И тут наступила адекватность! Я за­помнила это очень хорошо! Вот это «да ладно» на меня, конечно, как холодным душем пролилось. Я говорю: «Вообще-то, вы знаете, я артистка». А он: «Ну, со многими людьми разное случается». Он не отступал, он, понимая и уже узнав меня (это было где-то в 2003-м), все равно считал, что ну не сложилось у нее в шоу-бизнесе, вот она и вышла на панель… Я не преувеличиваю ни­чего. «Да я сам с Западной Украины, — говорит он, — я знаю, что ты оттуда». И этот человек, которого я уже и не помню в лицо, многое для меня сделал! В этот момент я пришла в себя. Нет, он не избавил, а наоборот, даже зародил, наверное, еще больше комплексов, но в то же время, что парадоксально, сделал меня более раскомплексованной. В том смысле, что мне не очень страшно стало с возрастом показы­вать себя неприглядно. Хотя иногда… Вот сей­час во время презентации, когда клип показали на большом экране, увидела — блин, а тут рука в целлюлите! Наверное, надо было ее все- таки компьютером подправить, как у других, закрасить, подретушировать… Это же сплошь и рядом…

Хотя, с другой стороны, помню одну не­злую шутку, которую со мной сыграла жизнь. Мой приятель Николай Степанов добился прав­дами и неправдами приглашения на показ Ви­вьен Вествуд в Париж. Я хотела заказать у нее несколько платьев для работы. Он им расска­зал, что это русская мега-блин-суперстар. По­нятно, что она не знала, кто это, а у меня нет амбиций и комплексов от того, что там никто не знает азиатов. Я села на свое место, на ко­тором стояла табличка «Милявская», а рядом было место Кэти Перри, с другой стороны — места для родственников Лайзы Миннелли. Так и было написано — «родственники». Са­мое удивительное, что родственники не про­извели никакого впечатления, в них ни одной черты Лайзы не было, ни этих безумных глаз, ничего! Невежество мое тогда было так ве­лико, что я не знала Кэти Перри. И тут рядом со мной села какая-то большая попа! Просто бо-ольшая! Дальше было туловище с не бог весть какой грудью. Но! Впечатляли ресницы! Таких у нас в стране еще не было! Ресницы… из норки! Я потом узнала, что такие ресницы из норки безумно дорогие — 300 евро! Безу­мно красивые ресницы, наклеенные на глаза, безумно большая попа! Даже подумать не мог­ла, что эту артистку позже я буду любить как человека иронического, музыкального, талант­ливого, способного спеть многое, но при этом всегда очень правильно показанного — в кли­пах, в съемках, на телевидении, фотографиях, плакатах, во всем продакшне. Это был один урок. А потом сразу и второй. После показа Вивьен Вествуд всех «именных» гостей пооче­редно ждала за кулисами. В том числе и меня. Именно там и случился перелом в моей жизни после 45, за кулисами, хотя она, конечно, вряд ли сейчас и вспомнит меня.

Началось все еще до показа. Я взяла пла­тье, из которого давно поправилась, но это было платье Вивьен Вествуд, мое любимое. Когда попы­талась надеть в отеле, то выяснилось, что оно на мне не сходится. Комические попытки в него втиснуться, принимая разные позы и с помощью трех мужи­ков, двое из которых держа­ли края, а третий застегивал молнию, закончились тем, что молния лопнула. В ход пошли русские булавки. Снизу доверху все застегивается на эти булавки, мы садимся в такси, и я не могу дышать. Никогда в жизни не думала, что у меня будет спина Анны Павловой, шея Майи Плисецкой. Именно так я сидела, потому что, если бы рас­стегнулась хоть одна булавка, она неизбеж­но воткнулась бы в позвоночник. Весь показ я держала спину, была впервые в жизни как настоящая голливудская звезда. И, когда зашла к Вивьен Вествуд за кулисы, я продолжала, раз­умеется, держать спину. А она взяла и обняла меня за спину и все эти булавки, конечно, по­чувствовала. Я дико растерялась — она видела свое платье, видела его на женщине, которая поправилась и пыталась себя в него втиснуть! Я знала, что рукой она чувствует эти булавки! И она мне говорит: «Вы очень красивая!» Я ей: «Вы думаете?» Она: «Я знаю! Вы зря думае­те, что вы некрасивая». Это — вся моя беседа с выдающейся женщиной. Это был как раз тот самый момент, когда старые вещи на мне уже не застегивались, гормональный фон скакал, как положено женщине после 45, я не могла быть другой, особенно при моей нелюбви к тренажерному залу и к диетам, которым я никогда не следовала. И она, сама Вивьен Ве­ствуд, дает мне добро на то, чтобы оставаться женщиной без комплексов! Она сразу поня­ла, какой толчок мне нужен, и подарила мне несколько платьев моего размера, сделала их такими, что эти платья чуть подвисали на мне, стройнили. Мол, купи одежду чуть большего размера, не комплексуй, ты не будешь от этого менее красивой женщиной!

Умерщвление прошлых трупов

Много песен приходит ко мне на ящик, ко­торые «специально для вас», «мы вас так видим». Я не могу людям запретить видеть себя другой — тут я выпила, там чинзано, здесь сыграла в ру­летку или в игральный автомат, а потом всех по­слала… Да ни фига это не про меня!..

Из-за того, что у меня режиссерское обра­зование, я понимаю, знаю, какая триада чувств должна быть. Поэтому я беру только свое. Я ни­когда не беру песню, когда мне пишут: «Это су­перхит!» Меня это очень злит, иногда пишу в от­вет: «Вам не хватает немножко адекватности». Это — самое лучшее, что я могу написать, я себя сдерживаю, чтобы не сильно ранить, обидеть. Ведь по ту сторону, может, сидит человек и пьет или не ест, голодает, а я сейчас напишу что- нибудь жесткое и злое, а он с собой покончит. Не хочу нести такую ответственность! Я выби­раю не по принципу хит — не хит, а по принципу мое — не мое.

Я знаю, почему спела «Уж сколько их упало в эту бездну» (на творческом вечере Аллы Пуга­чевой в Юрмале). Потому что, наверное, разре­шила себе степень свободы не бояться умереть на сцене. Единственное, что в этой песне я себе позволила больше, чем и автор, и гениальный исполнитель, это ощущение, что, если я сейчас уйду за кулисы и умру, то это последнее, что останется после меня… Пять лет я не выпускала альбом и не парилась, что надо выпускать. Мне нравились песни, которые я покупала, пела, но я понима­ла, что они не для альбома. Альбом — как книга, цельное произведение, а не набор песен, даже очень хороших. Просто нужно было петь, чтобы не разучиться петь.

Альбом же случился удивительно. Начали приходить песни от людей, которым от 18 до 28 лет. Я вспомнила строчки из серии великой фра­зы: «Каждый пишет, как он слышит, каждый ды­шит, как он слышит». Подумала: а если я в свои 50 лет перестану слышать, как молодые слышат, дышат, пишут? В альбоме только два взрослых автора, которым чуть за 40. Все остальное соз­дано людьми до 28 лет. Ни одного титулованного хитмейкера, за которыми сейчас все гоняются! Я познакомила Макса Фадеева, моего друга и коллегу, который на своей студии и продю­сировал альбом (скрупулезно, хотя там нет ни одной его песни!), с одним из авторов. Он мне говорит на днях: «Спасибо тебе огромное! Я купил у него 8 песен!» Я не ожидала! Для меня это большое счастье. Дело в том, что Макс такой же безбашенный, как и я…

Цветаеву, Ахматову, Пастернака обви­няли в пошлости. Никто из нас, ныне живущих, не знает, кто будут следующими Пастернаком, Ахматовой, кого мы следующим обвиним в по­шлости. Мое дело пробовать. Я должна по­нять, ложится это на мою структуру, на клетку, на органику, не разучилась ли я чувствовать? Может быть, я сто раз хотела еще 20 лет назад произнести: «Твои губы всего лишь чужой рот», но не могла, потому что это считалось верхом пошлости. Если мы перестанем слышать моло­дое поколение в своем возрасте, то мы пере­станем жить, дышать и заниматься творчеством. Мы будем ремесленниками. Поэтому будущий альбом — проба, и мне все равно, всыплют мне, достанется ли мне за него, как за апогей пошло­сти или еще чего-то. Все равно! Я хочу слышать, как они дышат, хочу не отстать от своей дочки, которой сейчас 15, понимать ее на ее языке. Я купила словарь новых фразеологизмов и мод­ных слов и ни хрена в них не понимаю! Для меня это уже тарабарский язык! Но надо учить и зу­брить! У меня же все по старинке, через «твою мать», как-то проще. И я понимаю, что для меня теперь это важно. Не хочу сдохнуть в ощуще­нии злобы и непризнанного гения от того, что я, знаете ли, такая вся правильная, охеренная, так спела эту ноту, вы слышали, как я ее взяла, а вы ни фига не поняли! Нет, не хочу! Все мо­жет быть спето в одной тисситуре, как у Билли Холидей, в одной октаве, но это будет гениаль­но. Я лучше так и сделаю, чем буду добиваться каких-то верхних нот, которыми сейчас поет огромное количество людей и, слушая радио, я не могу их отличить друг от друга. Хотя люблю их всех! Они все теперь одинаково поют… Когда Алла Борисовна хвалила меня за то, что я «рас­пелась», думаю, что ее фраза имела отношение к свободе чувств. Чувства дают возможность петь и не думать о нотах. Когда ты зациклен на нотах и октавах, это на самом деле больше мешает, чем помогает…

Чтобы позволить себе сегодня быть собой, я прочла огромное количество биографий. Я ни­как не могла понять своего деда, который читал ЖЗЛ («Жизнь замечательных людей»), тогда эта серия была безумно популярна у людей взрос­лых, а нас, подрастающее поколение, волнова­ла тогда иностранная литература, поскольку все было запрещено. А сейчас заходишь в книжный, и все полки кишат. Фейхтвангера купила в «Бу­кинисте», при том, что в 50 я стала хуже видеть, читаю с лупой, но купила то самое издание, за которым моя мама стояла в очереди, сдавая макулатуру. Я тогда не понимала — какой Фейхт­вангер?! Но откуда бы я узнала, что у любимой жены Жан-Жака был теплый коровий взгляд! Я купила его полное собрание сочинений, стыдно сказать, за 2074 рубля. Это цена ниве­лированного 20 лет назад поколения!.. Но хочу сказать, что вся молодежь, которая написала песни для моего альбома, дико позитивная, и я научилась петь позитивно. Это самое сложное — быть счастливой и петь счастливую песню, без всякого умерщвления прошлых трупов и погре­бальных гимнов!

Артур ГАСПАРЯН.