Газета "Кишиневские новости"

Легендарный гитарист «Рецитала» Александр ЛЕВШИН: «Когда появился Кузьмин, меня выгнали»

Во вчерашнем номере «МК» опубликовал пер­вую часть интер­вью с легендарным гитаристом «пу­гачевского» музы­кального ансамбля «Рецитал» Алексан­дром Левшиным — человеком, который боко бокпроработал с Примадонной 30 лет. Сегодня — вторая часть беседы, в которой речь пойдет о подноготной ее творческой деятельности. Вы узнаете, пела ли Алла Борисовна под фонограм­му, могла ли выгнать му­зыканта из-за нового фа­ворита, почему она ушла со сцены во время гастролей в Чикаго, и многое другое.

— Создается впечатление, что Пугачевой удаются все ее начина­ния, это правда?

— Ей дан Божий дар — великая интуиция. Что бы Алла ни делала, все получается. Она в моей жизни пригото­вила самую вкусную картошечку, бакла­жанчики. Это ее лексика: не картошка, а именно картошечка. Я до сих пор помню, как это было вкусно. В молодости мы ведь почти каждый вечер были у нее на Твер­ской. Придя в «Рецитал», я попал в жаркий период развода с очередным мужем, де­лежки вещей и шмоток.

— Разводиться бурно, с дележкой иму­щества было свойственно Пугачевой?

— Нет, не свойственно. Но в тот раз был развод со Стефановичем. Да, он ей помог с квартирой через Союз кинематографистов, с интригой насчет неизвестного композитора Горбоноса, под именем которого скрывалась сама Алла. Сейчас он сделал многосерийный фильм о ней, но было бы нелепо верить ему в том, что именно он сделал Пугачеву. Скажем, Павел Слободкин, который был очарован Ал­лой Пугачевой просто в космическом смысле, сделал для нее куда больше. Он перелопатил для нее «Арлекино», срежиссировал выход русского текста, сделал потрясающую аран­жировку, он ей помог в «Веселых ребятах», куда Алла пришла солисткой, а ушла, когда они ей уже аккомпанировали. Она много взяла от Зацепина, от Паулса.

— Если анализировать, сколько лю­дей интеллектуально вложились в Пу­гачеву, можно сделать вывод, что Алла творческий вампир — берет все лучшее и оставляет «трупы». Нет?

— Алла взяла от всех всё, что могла, но она смогла взять! И она оставляла этих людей, да. Но если без эмоций говорить, то так и надо было делать. Некоторые, конечно, обижают­ся: «Вот мы для нее!..» Но она летела! Хочешь лететь с меньшей скоростью — лети. Вот Резник много лет летел с ней на одной ско­рости. Он ездил с нами на гастроли, на наших глазах происходили его первые выходы на сцену. Он одно время даже жил на Тверской, когда у него был развод. Алла с Болдиным тогда ездили в Питер, забирать его. Резник вышел в чем был, с паспортом в руках и сел в их «Жигули». И он некоторое время обитал потом у Аллы, но самое главное, что по пути в Москву Резник и написал на туалетной бума­ге, трясясь на заднем сиденье, «Как тревожен этот путь». А когда ее несло вперед, а кто-то замедлился, то он куда-то делся. И это не ее минус. Другое дело, что, когда она стала ма­ститой, богатой — это где-то началось со вре­мен Киркорова, — она сама замедлила ход, перестала так тратиться физически, нервно, почувствовала себя королевой всего этого эстрадного хозяйства. Но если ты человек, которого коснулось мессианство — а Алла из таких людей, — ты должен что-то делать. И я надеюсь, что она будет делать.

— На гастролях разделение между Аллой Борисовной и музыкантами было сильным?

— В начале пути все было общее: мы ез­дили на автобусах, она сидела в третьем ряду справа. Ну, понятно, что жила она в лучшем номере, а так все мы дышали единым воз­духом. Но по мере появления бешеной попу­лярности, огромных гонораров социальное разделение стало уже ощутимо. Сперва мы этого даже не понимали, но потом это начало нарастать как снежный ком.

— Она помогала музыкантам решать какие-то бытовые проблемы или матери­альные?

— Редко. Внутри она очень щедрый и добрый человек, но часто сдерживается. Не потому, что жалко, а просто она просчитыва­ет, надо ей быть доброй или нет. Это такая стратегия королевы, когда необходимо быть избирательной. Это как индульгенцию раз­дать. Царь не может же всех помиловать, надо кому-то и голову отрезать.

— Но к коллективу она относилась хо­рошо?

— Она относилась к нам со вниманием, проводила с нами праздники, называла своей семьей, мы были ее близким кругом и платили ей нежностью. Но сперва это было «любимая певица и ее музыканты», потом «звезда и му­зыканты», потом «Примадонна и музыканты», а потом все это улетело в тартарары. Бешеная слава — эгоистка, она выдрала Аллу из круга музыки, потому что музыка — это уже было мелко. Уже пошло: президент, председатель правительства — другая социальная игра, другие ценности. Ей предлагали заводы, па­роходы, самолеты, но она отказывалась. Го­ворила: «Я никому не хочу быть обязанной».

— За что предлагали?

— Чтобы быть рядом с ней, находиться в круге.

— А за личное?

— Нет! Этого не было. Она, как женщина очень честная, никогда не была ни с кем за деньги, только по любви.

— С появлением нового фаворита ме­нялась атмосфера в коллективе? Могла она повестись на интригу против кого-то, учесть мнение любимого временщика?

— Появление любого нового фаворита влекло глобальные изменения в жанре, стиле, прическе, одежде. Да, в том числе и в отноше­ниях. Ведь каждый новый думал, что он Бог, он навсегда! И через Аллу косвенно или прямо пытался вводить свою модель управления.

— Вас лично это когда-то касалось?

— Скажем, когда пришел Кузьмин, меня выгнали. Еще Болдин работал, он еще был муж… Алла вызвала меня и, отводя глаза, сказала: «Саш, три гитариста в коллективе это очень много». Я сказал: «Да не вопрос!»

— Почему вам дали от ворот пово­рот?

— Ну, у нас были такие отношения, сна­чала очень симпатические, потом мы поруга­лись в Италии… Мы всегда были с ней близкие и далекие одновременно. Наверное, я поэто­му и проработал 30 лет, на напряжении лучше считываешь человека. И вот она говорит: «Нет, ну ты извини. Володя решил поиграть в «Ре­цитале»…» Короче, расстались. Приезжаем в Москву, Болдин меня берет за руку и говорит: «Тебя тоже отфутболили?» Я ему говорю: «А ты-то что? Ты же муж!» Он говорит: «Ни хрена! Я переезжаю на свою квартиру».

— Алла Борисовна сразу двух мужчин не имела?

— Конечно, нет!

— Как вы снова вернулись в «Реци­тал»?

— В Москве Болдин пошел со мной в Росконцерт, куда мы тогда были приписаны, оставил там мою трудовую книжку и говорит: «Я тебя увольнять не буду, мы с тобой пере­ждем это несчастье!» Ну и я пошел к Эдуарду Смольному, закончил за этот год режиссер­ский факультет ГИТИСа, с доблестью защи­тился, и вдруг Болдин говорит: «Заходи!» А режиссер Смольный уже приглашает меня: «Давай, работай!» Я тем не менее приезжаю — сидит «Рецитал», Алла. И Болдин говорит ей: «Ой, Алуся! А тут Саша заходил…» И я по­нял, что Кузьмин уже отставной, что у нее уже переоценка случилась. А ей надо было ехать в Вену на рок-фестиваль. И она так наиграла кое-что и ко мне поворачивается резко: «Ну чё?» Я говорю: «Драйва не хватает!» И она сра­зу: «Во-о-от! Чё я говорила? Драйва не хвата­ет!» А я: «Тут надо как в Европе!» — Болдин-то мне уже сказал про Вену, я в курсе. Говорю: «Нужна акустическая гитара, которая подо­прет ритм». И там лежала гитара — плохонь­кая, нашего художника по свету. И я как начал вваливать ритм, она: «О-о-о! Всё! Вот оно, вот, тут ты выбегаешь вперед…» Я говорю: «Секун­дочку! Я не работаю в «Рецитале», а она мне: «Молчать!» Тут Болдин подходит: «Ну, что я говорил? Я тебя уже оформил заранее, через неделю мы выезжаем в Вену». И я стал играть уже только на акустической гитаре. Больше мы с Аллой не расставались. Она поняла, что есть близкий круг, который ее понимает с по луслова. У меня даже была шутка, я говорил: «Да мне не надо, чтобы Пугачева поворачива­лась ко мне лицом во время концерта, тональ­ность и ритм написаны на мышцах ее спинки и попы». Она: «Да я тебе как сейчас устрою!»

— То есть музыканты ориентирова­лись во время концерта не на ноты, а на Пугачеву?

— Первый созыв «Рецитала» — это были люди очень сенсорные, они понимали, что концерт в любой момент мог пойти в другом темпе. И если ты Аллу не понимаешь — уходи. У нас один барабанщик посчитал ей как-то раз темп — на следующие гастроли он уже не пое­хал. Она говорит: «Да мне не нужен твой темп, ты пойми мой!» — «А вы мне его дайте!» А она говорит: «А я не знаю…» Так было и в Корее, когда был концерт в честь 70-летия Ким Ир Сена, нас встречал Ким Чен Ир с красавицей женой. И вдруг Алла говорит: «Не буду петь обычную программу! Вот моя мама любит «На тот большак, на перекресток» — вот это буду петь! И мы, ошалев, восемь песен, пока она все обычное с себя сняла и концертное надела, на каком-то разбитом фортепьяно сделали. И вот в середине концерта Алла вы­дала эти восемь песен, не сыгранных нигде и никогда. Потом банкет, и все говорят: «Вот это был концерт! Вот это кайф!» Для нее органи­зованная импровизация — самая фишка.

— Что-то могло сорвать концертное настроение Пугачевой? Ну, там, самолет опоздал, багаж потеряли?

— На качестве концертов Аллы не сказы­валось ничто и никогда, ни по какому поводу. Даже когда в Болгарии у нас загорелись ко­лосники сцены, на которых крепятся кулисы, и мы выносили аппаратуру, а они сгорели и рухнули вниз, чудом нас не убив — в том числе и Аллу, которая выбежала из гримерки и по­могала таскать аппаратуру, — на концерт это не повлияло. Я, кстати, тогда отравился жутко, месяц был зеленого цвета. Сколько раз быва­ло, что выключалось электричество, мы выхо­дили вперед, начинали шарашить на гитаре, а она пела без микрофона «Реченьку». Люди на­слаждались просто, говорили потом: «Как нам повезло!» Но репетиция для нее была, навер­ное, даже важней. Там она проверяла мощь своего излучения, ругалась или наоборот, но ей надо было как-то расшевелиться.

— Когда дистанция между Аллой и коллективом стала самой большой?

— Где-то с 85-го года была уже очень большая. А однажды, в конце очередного тура по Америке в начале 90-х, она вдруг сказала «я устала!», села в машину и просто уехала. Мы даже не знали куда. Ну а музыканты, значит, кто как: кто-то тогда остался в Америке играть, кто-то вернулся в Москву. Потом Киркоров начал просить нас целиком перейти к нему. Уговорил Куликова, Юдова, меня упрашивал долго, но Алла не отпускала. В конце концов я ему сказал: «Ты уговори свою жену, если она согласится…» И вот он звонит: «Сейчас Алла с тобой поговорит». И Алла: «Ну чё, хочешь к Филиппу пойти? Из-за денег? Ну смотри, че­рез год я возвращаюсь… Смотри у меня!» И повесила трубку. Филя на другой этаж убежал, звонит: «Саш! Ну чё? У меня концерт завтра в «Меридиане»…» А самое смешное, что у меня первый концерт с Аллой был в 80-м именно в «Меридиане». В общем, я пришел к Филе, сразу попросил поднять музыкантам зарплату и два года с ним ездил. Все его пытался на «живье» перевести.

— Киркорова на «живье»? И получа­лось?

— Да, у него красивый голос, но там же варьете, мюзик- холл, он танцует, сбивает дыхал­ку…

— А Алла Борисовна работала под фонограмму?

— Мы часто работали под фоно­грамму в последнее время, потому что это стадионы или ТВ-концерты. На стадионах 150 метров между аппаратурой и человеком, который ходит с микрофоном, это называет­ся линией задержки. Или приезжаем, а там очень плохая аппаратура, или у Аллы темпе­ратура 40, и какие-то песни она не может вы­певать. Но у нас был не «плюс» и «минус», а были компьютерные распашонки. Например, вот этих трех нот у Аллы нет, и их она имити­рует, а все остальное-то поет. В действитель­ности она очень боялась фонограммы, потому что забывала, как спела, не помнила артику­ляции. Она очень долго стремилась подольше существовать в живом исполнении, но потом эти гала-концерты киркоровские, этот мюзик- холл снес на фиг наш живой концерт. И мы по­сле «Избранного» начали изменяться, как весь современный шоубиз: стали работать как вы­сокостатусный коллектив в гала-концертах, а там была такая скомпрессированность звука, аж в ушах больно. А потом изменилось отно­шение к самой музыке. Ведь сегодня уже нет таких звуков у живых музыкантов, которые придумывают аранжировщики с помощью электронной музыки. И пошел синтез: часть инструментов в живом звуке, часть электрон­ной музыки в записи, часть бэков поется жи­вьем, хоры в записи, и у Аллы какие-то партии были прописаны, где-то она пела сама. Так сегодня работают, кстати, и Леди Гага, и Ма­донна, такой микс электроники и живья.

— Та ленинградская история в гости­нице, после которой Пугачевой устроили в стране бойкот, сильно повлияла на Аллу Борисовну?

— Она очень сильно повлияла на Аллу, мы даже были уверены, что система начнет ее переваривать. А случилось-то все ни с чего. Алле забронировали тот же самый номер, как всегда, в той самой гостинице, и она, белая и пушистая, приехала на гастроли в город, кото­рый мы обожаем по жизни. И вот приезжаем, она заходит, а в ее номере дежурная по эта­жу поселила богатого человека — видимо, за большие деньги. Потом выяснилось, что эта дежурная оказалась женой высокопостав­ленного человека. Вела она себя безобразно: высокомерно, нагнала жути, оскорбила Аллу. Говорила с ней таким надменным тоном: типа, кто я и кто ты? Но надо знать Пугачеву. Она вызывает из ресторана официанта и в холле напротив этого номера накрывает поляну. Ну она же не ругалась, не била ничего, она же ко­ролева. И вот за этим накрытым столом Алла всю ночь пила, гуляла, веселилась до самого утра.

— Дежурная милицию не вызвала?

— Конечно, вызвала! Милиционеры при­ехали, составили протокол. В общем, история в стиле Пугачевой длилась до утра. А потом дама включила весь свой административный ресурс, и началась вакханалия по всей стра­не. А у нас в то время были гастроли с таким известным рокером Удо Линденбергом, мы уехали в Европу: Швеция, Финляндия, выпу­скали пластинку, потом она стала платиновая. А в СССР тем временем пошла волна, что Алла эмигрировала…

— Ну матом-то Алла ее послала?

— О, это легко!

— Знаю, что фанаты Пугачевой от­правляли потом этой женщине похорон­ные венки…

— Да, это было. Она не ожидала, что по­лучит такой отпор. Потому что Алла — символ, а переть против символа — все равно что пи­сать против ветра. Потом эта женщина забо­лела и умерла.

— Вы видели Пугачеву в слезах?

— Да, слез было много, но слезы были женские. А когда речь шла о сцене… Ска­жем, был концерт в Чикаго, одно «живье». А в Америке очень плохие залы, и вдруг свистит микрофон. Раз, два, три… Она говорит звуко­режиссеру: «Настраивай!» Опять свистит. И тут она в сердцах бросает микрофон — гла­за почернели, стали огромные — и уходит со сцены. В Америке! А зал битком! Минуту, две, три стоит гробовая тишина, и только драго­ценности на декольте нашей эмиграции пры­гают туда-сюда. Болдин зовет меня со сце­ны: «Алла меня выгнала из комнаты, иди, ты один только можешь…» Я понимаю, что это расстрел. Тем не менее захожу… Екатерина Вторая! Черного цвета глаза, а у нее же свет­лые глаза… Поворачивается на меня, энергия страшная. Я говорю: «Алла Борисовна, дайте мне десять минут, и мы найдем, что свистит». Она мне: «Что стоишь?» Я вылетаю, залу: «Внимание, вы же хотите хороший звук?!» И начали: «Раз, раз!» Я зову на сцену Болдина, люди аплодируют, уже делается спектакль из этого. Потом Болдин говорит: «Нет, мой голос ее раздражает, она мне тако-о-е сказала!» В общем, наладили. Я захожу с микрофоном, она: «Ты понимаешь, что если раз свист­нет…» Я говорю, показывая на яремную вену: «Резать не здесь надо, а чуть ниже». Она мне: «Пошел на …» Потом выходит — шквал апло­дисментов, люди поняли, что она не халтурит. После Алла смеялась. Говорила: «Думала, вас убью и сама умру».

— Но слез из-за личного было много?

— Конечно. Дара много, сцена сильно уводила из дома, личное страдало.

— Она звонила вам, рыдая, среди ночи?

— Да. Но отсюда, из ее личного, идет и ее женская история на сцене. Ее магнетизм лич­ности, ее исповедальность. Она же самоед, и, когда Алла грызла себя, в ней существовала та самая «чернокабинетная» история, которую она показывала в «Монологах певицы», в «Из­бранном». А я чувствовал себя тогда самым счастливым человеком, я терял счет времени. А как только эта история начала исчезать как форма существования на сцене — нет, я не ушел, но стал оглядываться.

— Как вы считаете: сказать, что Алла Борисовна не поднялась в своем творче­стве выше «Зеркала души», это престу­пление?

— «Зеркало души» и первая пластинка «Как тревожен этот путь».

— Это та, где «Дежурный ангел»?

— «Дежурный ангел» — это вообще Се­ребряный век, это крутняк. А «Я больше не ревную»? А «Золотая лестница»? Весь кон­церт «Монологи певицы» один из самых кру­тых. Этот так называемый «черный кабинет», когда Алла пела просто в полутьме и на фоне черного задника, он достигался не потому, что свет выключили, а потому, что стопроцентное живье, никаких фонограмм и разговор с людь­ми через себя. Это и есть «черный кабинет», когда артист должен стать транслятором соб­ственных поисков правды… Но она отошла от этого. Благополучие и огромное количество поклонников — это уже такая ниша, когда можно свет не выключать. Сначала надо уди­вить, поразить, закрепить, а тогда можно на стадионы под фонограмму ходить.

— Но если вы спросите на улице у лю­дей, с какой песней ассоциируется Пуга­чева, никто не скажет «Как тревожен этот путь». Как только Алла Борисовна это по­няла, так и пошло: «Настоящий полков­ник», «Мадам Брошкина»?

— Это совсем другое, все эти «Брошен­ки» просто бытовые театральные сценки. У Аллы хорошее режиссерское образование, она почитала книжки, она знает фаллические песенки эпохи Возрождения, она просто по­нимает, откуда ноги растут. И когда она гово­рила про полковника, то затронула столько одиноких женщин — мама не горюй! Она в тему этих женских несчастий сыграла то, подо что можно выпить и запеть, освободиться от стресса. А потом есть же «Позови меня с со­бой» на стихи Снежиной, это от ее периода с Кузьминым. Некоторые песни с Резником. По­чему, скажем, так любят «Айсберг»? Это стихи Козловой. Но говорят, что фразу «А ты такой холодный, как айсберг в океане» подкинул Та­нич — ну, он гений! Я вот сейчас переживаю, что затухла тема с Волчек. Они хотели сделать моноспектакль, и тогда тем, кто нуждается в Аллином совете, было бы куда прийти и где его получить.

— Алла Борисовна брала с собой на гастроли Кристину, когда та была ребен­ком?

— Нет, только когда она выросла в девочку-девушку, начала танцевать в «Реци­тале».

— Вы с Аллой Борисовной на «вы»?

— Я родился в Санкт-Петербурге, и когда я очень уважаю человека, всегда говорю ему «вы». Внутри она для меня на «ты», очень близ­кий мне человек, я ее очень чувствую, но моя сила заключается в том, что я не навязываю свое появление, не хочу попасться ей на гла­за. Не хочу приезжать для того, чтобы галочку поставить: я был у Пугачевой. Я 30 лет с ней был. Не хочу, чтобы она думала, будто я хочу ее использовать или о чем-то попросить. Она есть — и хорошо.

— А она с вами на «ты»?

— Она — да.

— А есть музыканты, которые с ней на «ты»?

— Периодически кто-то приходил из «Ве­селых ребят», они были на «ты». Некоторые другие тоже. Но все это смотрелось очень странно: микроклимат был создан такой, что она королева, а все мы ее верные мушкетеры, а когда возникало панибратство, это резало слух.

— Вы не планируете написать про Аллу Борисовну книгу?

— Да, я ее пишу, и это будет бомба. Но пока я выпустил другую книгу, она называется «Сказание о Прибамбасе». И там я попытался обдумать спорную мысль, как увязать совре­менному человеку внешнюю среду бытия с собственным внутренним миром. Я засунул героев в мир, где нет цивилизации, консти­туции — ничего. Они развивались и обильно размножались. Но самое интересное, что там очень много «прозрачных» лиц. Как говорил Катаев после выхода книги «Алмазный мой венец»: «Угадайте в каждом персонаже себя» — и тут начался скандал. У меня, конечно, все не так выпукло, но известные политики и дея­тели шоу-бизнеса весьма даже узнаваемы. Так что жду немалого шума.

— А есть что-то, чего Пугачева боит­ся?

— Старости. Именно поэтому и молодит­ся. Все время она представляла и представ­ляет себя намного моложе, чем иногда даже внутри ощущает. Что интересно: в послед­ние годы Клавдии Шульженко Алла сильно к ней прикипела, а та ее в свою очередь очень привечала. Алла, кстати, и хоронила ее, была одной из тех, кто участвовал в организации печального процесса, в том числе и финан­сово. И Алла рассказала, что у Шульженко все было только розовое. «Запомни, девочка, это продлевает жизнь!» — говорила она Алле. Отсюда, наверное, и короткие юбки, и омо­лаживающие процедуры, и молодые мужики рядом. Это, как мне кажется, некий синдром бессмертия, что в принципе очень понятно.

Алла Пугачева — человек неодно­значный, впрочем, как все неординарные люди. Кто-то ее боготворит, кто-то нена­видит. Но людей равнодушных к ней нет. Она создала на сцене возвышенный мир женских эмоций, который не может не восхищать, и одновременно стала родо­начальником приземленного мира, кото­рый с оттенком пренебрежения называют шоубизом. Если бы она осталась в своем легендарном «черном кабинете» со свои­ми незабвенными монологами певицы, то стала бы российской Эдит Пиаф, если бы довела свое творчество до высшей точки продакшна, заняла бы нишу российской Мадонны. Но она — Алла Пугачева: люби­мая певица на сцене и великий мистифи­катор в жизни.

С юбилеем, Алла Борисовна. Долгих лет!

Татьяна ФЕДОТКИНА.

Легендарный гитарист «Рецитала» Александр ЛЕВШИН:

«Когда появился Кузьмин, меня выгнали»