Газета "Кишиневские новости"

Экс-генпрокурор СССР Александр СУХАРЕВ рассказал, какЩербицкий пытался задобрить Лигачева шмотками

Бандеровцы в СССР

— Наверняка вы следите за события­ми, что сейчас происходят на Украине. Вам это ничего не напоминает? Вы ведь когда-то боролись с бандеровцами?

— Не только слежу, но и переживаю тра­гедию Украины. Я ведь знаю, чем все может обернуться… Сам видел, как на западе Укра­ины, когда уже закончилась Великая Отече­ственная война, все лилась и лилась кровь ни в чем не повинных людей. С 1950-го как инструктор, затем как завсектора Междуна­родного отдела ЦК ВЛКСМ я курировал за­падные и южные области Украины. Особен­но трудно тогда приходилось в Станиславе, Ивано-Франковске, Львове, Дрогобыче, Ров­но, где националисты развязали настоящую гражданскую войну. За десять лет борьбы с националистским подпольем погибли десят­ки тысяч советских военнослужащих, мили­ционеров, пограничников, учителей, врачей. Спросите у меня — почему такие большие потери?

— И почему?

— Да потому что армейские части почти не привлекались: это повлекло бы за собой массовые жертвы среди мирного населения. Постоянную борьбу с Украинской повстанче­ской армией вели внутренние и пограничные войска, оперативные группы милиции, кото­рые по численности даже уступали бандитам. На Западной Украине не объявлялось ни во­енное, ни чрезвычайное положение.

— А как же вы боролись с бандеров­цами?

— Моим оружием было Слово. Бывало, приедешь в район, в хозяйство, и начинаешь разбираться — кто как настроен и что собой представляет. Оказывается — бухгалтер за нас, а председатель сочувствует национали­стам, или наоборот. Вот тут и начиналась моя работа с местными комсомольскими вожака­ми — советы, указания, кадровые решения. Мы пытались убедить людей — раз уж они вошли в состав СССР — не воевать против своих же братьев-славян. И постепенно украинские за­падники оттаивали. Но мне до сих пор снятся те кровавые годы. Помню, я, когда заходил в дом, первым делом спрашивал: «Сколько тут дверей? Сколько окон?» И у каждого ставил по человеку из своей команды, потому что бандеровцы могли напасть в любой момент. Потому мне особенно страшно, что киевский Майдан — с бандеровской начинкой (хотя, ко­нечно же, среди тех, кто вышел на него, были и достойные люди — там ведь все смешалось). Украина в последние годы была без достой­ного лидера, и новое поколение бандеровцев вспомнило, какими смелыми были их деды и отцы, и решило взять власть в Киеве в свои руки. Все последние годы никто не занимался тем, чтобы нацистские настроения на Украи­не подавлять. Наоборот, бандеровцев только подталкивали и США, и Европа. В советские годы бандеровцев удалось остановить, а что будет сейчас?

Развал СССР

— Генеральным прокурором вы стали в 1988 году. Согласились сразу?

— Я решил отказаться. Не потому, что я не любил прокуратуру, нет. Просто я уже в те времена был в возрасте, участник вой­ны, раненый. Помню, по вертушке позвонил предсовмина РСФСР Виталию Воротникову, который тогда в больнице лежал, говорю: поспособствуйте, чтоб я остался в Минюсте (до перехода в Генпрокуратуру Сухарев был министром юстиции РСФСР. — Прим. авт.). Но в Политбюро запросили у начальника Главного лечебного управления Кремля Ев­гения Чазова заключение. А тот написал, что товарищ Сухарев, несмотря на ранения, ни одного бюллетеня не брал и вообще физиче­ски и психологически годится занимать пост Генпрокурора. Эта справка и определила мою дальнейшую судьбу.

— Вот скажите мне: чем нынешний Генпрокурор России отличается от со­ветского? Понятно, что и в те времена, и сейчас есть зависимость от руководства страны (тогда от ЦК КПСС, теперь — от президента). И все-таки.

— Я работал в совершенно другом госу­дарстве, и статус у меня был другой. В каком- то смысле я как Генпрокурор СССР был бо­лее смелым и самостоятельным. Я объявил амнистию нашим солдатам, которые воевали в Афганистане и перешли на сторону врагов. Я сам был в Афганистане шесть раз, видел, что наших парней буквально зомбировали, и они принимали чужую веру. А потом, опом­нившись, боялись вернуться. Ко мне столько родителей обращалось! Придет мать, плачет, что ее Иван стал Мухаммедом. И вот я объя­вил в печати, что как Генеральный прокурор гарантирую свободу тем, кто вернется, что они не будут подвергнуты наказанию.

— И многие вернулись после этого?

— Многие. По прошествии лет скажу, что мы все-таки немало хорошего в Афганистане сделали. У них древние законы были, они во­обще отсталые были. И наша главная задача — помочь им создать новую военную юсти­цию, новую прокуратуру, суды. Они учились у нас.

— Знаете, звучит немного наивно. И цели, которые преследовал СССР в Афга­нистане, были совсем иные.

— …И насчет наших войск сейчас гово­рят, что много бед они там наделали. Это не­правда. Талибы действительно грязно воева­ли, но не наши. Были, конечно, случаи, когда наши солдаты неправомерно применяли ору­жие. Вот, скажем, они ворвались в аул, потому что им показалось, что кто-то оттуда стрелял. Мало ли что показалось? Я был жестким в та­ких случаях. Мы их привлекали к ответствен­ности.

— Какие у вас были отношения с Ан­дроповым — это ведь именно он настоял на введении войск в Афганистан?

— Много с ним общался, но однозначно сказать сложно. Противоречивая личность. Помню эпизод телефонного разговора Ан­дропова, еще в бытность его руководителем КГБ, с председателем Верховного суда СССР Александром Горкиным. Говорили о суде над несовершеннолетним убийцей. Дело было резонансное. Андропов решил «прозонди­ровать» мнение Горкина насчет проведения «воспитательной» акции — избрать в качестве исключительной меры смертную казнь (не­что подобное уже случалось при Хрущеве). Учитывая пикантность разговора, я поднялся было из-за стола, но Горкин меня остановил. С несвойственным ему раздражением он от­ветил Андропову, что уже знает об этой затее и решительно против нарушения закона, за­претившего применять высшую меру к под­росткам.

Я в то время был замминистра и довери­тельно рассказал своему шефу Владимиру Теребилову об этом эпизоде. Ну и тот это ре­шил использовать, в разговоре с Андроповым пожаловался на несговорчивого, упрямого Горкина. Но Андропов резко сказал ему, что хотя Горкин может показаться неудобным партнером, он честный и принципиальный человек.

— С Горбачевым отношения сразу не сложились?

— Поначалу он мне казался свежим че­ловеком, эрудированным. Другие все по бумажке да по бумажке, некоторые до того плохи были, что их водили под руки. Помню сцену с Брежневым: уже будучи безнадежно больным, с помощью врача подошел к креслу председательствующего Верховного Совета СССР, пробормотал нечто нечленораздель­ное и замер. Изо рта потоком шла слюна… Охранники пытались прикрыть его от взоров присутствующих.

— М-да… И тут приходит молодой Горбачев.

— Именно. Говорит складно, все ему аплодируют, все рады. Потом я пригляделся к нему и почувствовал: что-то не то. А тут слу­чай показательный произошел. Я проводил собрание Союза юристов, и тут ко мне подбе­гает гардеробщица и говорит: «Вас Горбачев срочно вызывает». — «А вы откуда знаете?» — «А он нам на «вешалку» позвонил». Я спустил­ся к гардеробу, трубку беру и уточняю: «Это вы, Михаил Сергеевич?» А он мне: «Да, это я. Завтра срочно приходи ко мне в кремлевский кабинет на встречу с шахтерами».

На следующий день я пришел. От тех шахтеров, что возле Дома правительства ка­сками стучат, делегация пришла, требования выдвигают. Горбачев послушал и говорит: «Я вам скажу так — вы правы. Вот здесь находит­ся Генеральный прокурор…» Один шахтер в ответ: «А прокурор нам зачем?! Он что — са­жать нас будет?!» Горбачев: «Нет, но если есть какие-то вопросы к нему, задавайте». Они: «К прокуратуре у нас вопросов нет». Часа полто­ра продолжался разговор ни о чем. Он потом после всего у меня спрашивает: «Ну как? По- моему, все нормально прошло». Я ему гово­рю: «Зачем вы меня позвали на эту встречу? У меня в Донецке в заложники захватили людей, в Дагестане конфликты страшные. Мне рабо­тать надо!» Короче, и говорить дальше не хочу о нем. Конкретных важных решений, которых все от него ждали, не принял…

— А что за захваты, про которые вы говорили?

— Это экстремисты устраивали. Поддер­живая якобы горбачевский курс, они создали различные организации экстремистского толка. Наша Болотная по сравнению с ними — чепуха. В Киргизии, например, два таких общественных объединения пошли на штурм правительства. И мне пришлось туда боль­шую группу следователей посылать, чтобы расследовать. Больше 500 человек погибло. В Тбилиси, в Карабахе — то же самое. В Азер­байджане армяне и азербайджанцы начали вырезать друг друга…

— Вы предчувствовали развал СССР?

— Если честно, я не думал даже о таком. В голову не приходило. Предчувствовал только, что беда будет большая. При таких лидерах ничего хорошего ждать не приходилось.

Коррупция в СССР

— Все дела по крупным взяточникам через вас проходили?

— Конечно. Но сразу скажу, что взяточни­ки хоть и были в советский период, но такого размаха коррупции, как в условиях «демокра­тии», как сегодня, никогда не было. Отдель­ные примеры были. Был такой Медунов — секретарь Краснодарского крайкома. Я с ним встречался, когда отдыхал в Сочи. И вот, по нашим данным, он стал заниматься жульниче­ством, брать взятки. Пока шло разбиратель­ство, его исключили отовсюду, арестовали, осудили. Громкое дело было. Или вот первый секретарь ЦК Узбекистана Рашидов. При нем в республике были массовые приписки хлоп­ка, разгул коррупции. Он потом покончил с собой.

— Почему вы решили наказать следо­вателей прокуратуры Гдляна и Иванова, которые вели это знаменитое «хлопковое дело»?

— После этого дела Генпрокурор Рекун­ков, мой предшественник, стал верить им безоговорочно. Здесь, в этом здании, откры­ли музей взяток. Пачки ассигнаций, кольца, браслеты — всего навалом было выставлено. И всем присутствующим говорили, что это, дескать, наши светочи Гдлян и Иванов со­брали. И тут они почувствовали, что могут со всей этой истории получить свои дивиденды. И быть не простыми следователями, а народ­ными героями, имеющими мягкие места в са­мой верхушке власти. И для этого им нужно было…

— Искать взяточников в Кремле?

— Именно. Народ изголодался по скан­далам. А эти двое начали громкие обвинения выдвигать. Второго секретаря ЦК Лигачева, члена Политбюро Романова объявили кор­рупционерами. Потом — самого председа­теля Верховного суда Теребилова и бывшего Генпрокурора Рекункова!

— Напоминает историю с недавним скандалом в главном антикоррупцион­ном ведомстве МВД. Его руководители задержаны по подозрению в подлогах, провокации взятки и т.д. И все-таки, воз­вращаясь в советские годы, — дыма без огня не бывает…

— Все заявления Гдляна и Иванова была сплошной ложью. Я сам вел расследования, лично многих допросил. И, кстати, я и до это­го знал, что, к примеру, Лигачев не просто кристально честный, но очень щепетильный человек. Один только пример: как-то ему первый секретарь Украины, член Политбюро Щербицкий прислал «подарунки». Целый сун­дук с какими-то шмотками. Он узнал, что они у него на квартире, что жена посылку получила, звонит ей: «Не прикасайся, умоляю тебя». Не­медленно дал команду, приехала его охрана, забрала нераспечатанный сундук и отправила все обратно.

Я как Генпрокурор вел расследование и по Теребилову, и по Рекункову. Ничего не подтвер­дилось! А эти следователи-«разоблачители» потом и Горбачева начали обвинять, что он взяточник. А я предупреждал его…

— Установки покрывать взяточников у вас не было?

— Нет. Кто был действительно виновным — того судили. А деятельности Гдляна и Ива­нова я решил положить конец. Возбудил про­тив них уголовное дело. И очень жалею, что мне не дали их посадить.

— А были случаи, чтоб вам кто-то из важных персон звонил, просил за сына- брата-свата?

— Ко мне напрямую? Вначале какой- нибудь министр или секретарь обкома мог по­звонить или три бутылки «Кизляра» прислать. Я дары не воспринимал, говорил: «Товарищ, готов вас послушать и посмотреть ваше дело. Напишите официальное заявление. Но всякие намеки и полунамеки — этого не надо». У меня слишком серьезная должность, чтобы я опу­скался до всякого рода поборов.

Ева МЕРКАЧЕВА.