Газета "Кишиневские новости"

Почему латвийская примадонна все больше беспокоится за состояние Аллы Пугачевой

Четыре дня «Рандеву» с Лаймой Вайкуле в Юрмале открыли лич­но для меня такие качества лат­вийской примадонны, на которые прежде я, видимо, не обращал внимания. Не повторяя журна­листских клише про нордическую сдержанность и холодность, за ко­торыми, однако, таится огнедыша­щая лава страстей, Лайму я всегда считал дамой расслабленной и с явными гедонистическими на­клонностями. Оказалось, однако, что гедонизм вовсе не помеха для начинаний, требующих мобилиза­ции олимпийской воли и лошади­ной выносливости…

«Ты с ума сошел!» — сводящим с ума баском хохотнула Лайма, не разобравшись, видимо, с определением «гедонистическая». Не знаю уж, что подумала поначалу. Когда разобралась, то согласилась:

— Это точно. Ведь сделать все, как ты хо­чешь, — чем не удовольствие? И тратить на это силы — тоже одно удовольствие. Я же доста­точно упрямый человек, я Овен. Если меня за­ставлять делать не то, что я хочу, то я не буду, или, если буду, то без кайфа, и ничего не по­лучится. Сейчас я делаю то, что хочу, оно мо­жет быть более удачным или менее, но я этого хочу…

■ Латышская эстрада часто дарит ярких не­обычных исполнителей. В чем секрет вашей музыкальности?

■ Мне кажется, самое главное — не пере­борщить. Есть какой-то сдерживающий фактор, который заложен в воспита­нии, в мировоззрении, в мироощу­щении. Но это все не специаль­но, это так и есть, заложено, наверное, на каком-то изна­чальном уровне.

■ И музыка неподра­жаемого Раймонда Па­улса. Золотое сечение: ничего лишнего и все роскошно…

■ Ну, мы просто на музыке Раймонда жи­вем. Уже сколько лет! Хотя очень много раз­ных композиторов, интересных, и у меня в программе сейчас много таких работ, ты сам слы­шал, очень любопытные люди и произведения. Но без Раймонда мы все равно не можем.

■ Ты как-то рассказывала, что, проснувшись однажды утром, по­думала вдруг в ужасе, что не будешь никому нужна.

■ Это было мое самое страшное утро. Вообще- то я просыпаюсь с хорошим настроением. И в принципе у меня всегда хорошее настроение, пока его кто-нибудь не испортит.

■ Трудно представить, с чего тебя торкнуло, учитывая, как вокруг тебя тут все ходуном хо­дит…

— На самом деле я недооценивала многих людей, артистов, коллег. Они такие классные, такие от­зывчивые. Они мои друзья. Я даже не знала этого, что они ТАКИЕ друзья, пока вот не собралась по воле судеб и случая делать это мероприятие.

■ В то же время ты часто повторяешь, что в шоу-бизнесе дружба невозможна…

■ Да, я всегда говорю, что для дружбы нужно время, а сам ритм жизни в нашей профессии этого времени для дружбы не дает. Мы все время про­бегали мимо друг друга: привет — пока. А здесь все рядом, идет плотное общение, я только сей­час увидела, прочувствовала их отзывчивость и, конечно, тех, кто рядом, ставлю в ранг друзей. Мы с Вовкой Пресняковым в обнимку минут пять сто­яли и вспоминали, как что было, как я его когда-то там ругала, чего-то говорила. Он все это помнит! У него же первое место работы было у меня! Мы работали в Хаммеровском центре, давали кон­церты, стадионы собирали… Просто я никогда никуда не лезу, воспитание, наверное, такое, а они воспринимают меня как снежную королеву. Понимаешь? Думают, наверное: ну, значит, она не хочет общения и так далее. Но на самом деле я всегда и ко всем, особенно к коллегам, тепло отношусь, просто не могу это сказать.

■ Отзывчивость, о которой ты сказала, ста­ла результатом и авторитета, который ты все- таки наработала за годы, не так ли?

■ Думаю, что да. Мы же зарабатываем репута­цию в течение жизни… С той же Аллой (Пугаче­вой). Мы все время сближаемся, с каждым годом. Да, мы сейчас еще и живем почти по соседству в Юрмале. Но если мы не встречаемся, то потому, что я или, бывает, она страшно заняты, а так я бы ей звонила с утра до вечера. Я волнуюсь за то, как она себя чувствует, как настроение. Но я не могу быть навязчивой.

■ Если на сцене ты вся такая европейская, мягкая, пушистая и в тебя хочется зарыться, как в подушку, то на репетициях было нечто другое — местами просыпалась вдруг фор­менная фурия.

■ Ой, не знаю… Это рабочие мо­менты. Они, конечно, отличаются от сценического образа, особенно если что-то не получается, то, конеч­но, возникает эмоция. Это, наверное, естественное состояния. Но — фу­рия… Хотя вот Алла Сигалова тут как- то позвонила, а я ей говорю: «Ой, сучка, ты давно не звонила!» Она говорит: «Как ты меня мягко назвала». А я ей говорю: «Нет, не мягко, а очень мягко». Знаешь, моя жесткость, если она при каких-то обстоятель­ствах и проявляется, то идет все-таки не от зло­бы, а от доброты и радости. Это главное.

■ Не опасаешься ревности коллег, конкурен­тов, чьей-то разрушительной злобы? Ты же с этим уже сталкивалась…

■ Опять-таки, все судят по себе. Я буду только рада, если у каждого, кто хочет, кто состоялся, бу­дет все получаться. И мне тогда тоже будет куда стремиться. Сидеть одной и думать, что я класс­ная, без конкуренции, — это абсолютная тоска. И мне кажется, что все люди, которых, возможно, ты имел сейчас в виду, абсолютно состоявшиеся, они не должны мелочиться.

■ В молодости все кажется очень легко. С го­дами меняется восприятие жизни, подходы к работе, творчеству. Насколько судьба эстрад­ного артиста зависит от возраста?

■ У возраста есть преимущество — ты много чего знаешь. У нас заболел барабанщик, и мне предлагали классного барабанщика, ему 20 лет. Я не могу его взять, хотя он очень хорош, учился в консерватории и все такое. Но я не верю, что он может быть стабильным. Он должен быть опыт­ным. Поэтому я считаю, что раньше 30 лет не о чем говорить. Это, кстати, американцы доказали.

■ А известный афоризм: если бы молодость знала, если бы старость могла…

■ Ну, я себя еще не ощущаю как старость, ха- ха-ха. Во-первых, я этого слова никогда не при­меняю, я говорю: взрослый человек…

■ Ты еще никогда не применяешь слово «лю­бовь», как сама признавалась…

■ И старость, и любовь — да, ха-ха-ха…

■ Мужчине никогда не скажешь: я тебя люблю. Даже мужу не говори­ла. При этом тебя любят, кажется, все. Такое противоречие…

■ Любовь — очень большое слово. И для меня оно очень серьезное. Я своей маме не говорю, что я ее люблю. Маме! Но она мне говори­ла много раз. А я нет. Но я все де­лала, чтобы она это почувствовала. И я получала эти слова благодарно­сти от мамы. Значит, не обязательно это говорить. Надо делать… Я просто не такая. Я жесткая. Мне надо, наверное, пойти на курсы дурочек, чтобы научиться бросаться этими словами: я тебя люблю и все такое… Обычно женщины делают это для мужчин, чтобы их окрутить, обвести вокруг паль­ца. А я не могу врать. И для меня это слово все же материнское. Поэтому я понимаю, когда мама говорит мне это. Но я-то сама не мама… Обо­стренная честность, нежелание врать не дают мне возможности такое говорить…

■ Тебя действительно нельзя уличить в при­митивном бабском поведении. Страшная ред­кость…

■ Я сама хочу быть самостоятельным и состояв­шимся человеком — во всех смыслах: и публич­ном, и личном… Я не хочу ни от кого зависеть ни в каком смысле. Дело даже не в финансах, а в чисто человеческих вещах. Я хочу иметь своих друзей, а не ходить с мужем под ручку к его друзьям. Нет… Когда я начала с Андреем встречаться (Ан­дрей Лятковский, муж Вайкуле. — Прим. ред.), а это было еще в 70-е годы, я тут же отрезала процентов 90 его друзей…

■ Обычно подруг отрезают…

■ Почему?

■ Чтобы на мужика не позарились…

■ Нет. Я как-то справляла именины, собрала всех своих подруг, человек десять, они все были очень красивые. Почему-то я вот любила так: си­дела и наслаждалась тем, какие у меня красивые подруги. А Андрюха мог только заходить в ком­нату и чего-то там приносить. И все ля-ля-ля мы хотели делать сами, без посторонних там ушей и глаз. Это было много лет подряд.

■ Амазонка, однако…

■ Да, абсолютно. Ну а что касается друзей- мужчин, то я уверена, что с приходом мужчины или женщины в семью меняются партнеры. Если я считаю, что это не надо и он не должен с кем-то дружить, то я это технично отрезаю.

■ Кто, на твой взгляд, управляет миром — женщины или мужчины?

■ Конечно, женщины. Но главное показать муж­чине, чтобы он думал, что это они (управляют).

■ Но мужчины развязывают войны…

■ Вот, не хватает женщин. Все равно с мужчи­ной рядом должна быть женщина, и тому мужику повезет, который правильную женщину выберет с собою рядом. Мужчине тоже надо, чтобы ему повезло, потому что и для него должна быть под­держка.

■ Но эти мужские войны влияют не только на какую-то геополитику. Страдают искусство, культура, человеческие связи. Мы вот все об­щались друг с другом десятилетиями и вдруг оказались чуть ли не по враждебные сто­роны баррикад. До Москвы может доехать Depeche Mode, но не доедет «Океан Эльзы», скажем. Из украинской телетрансляции твое­го феста вырезают Лепса, а в Ригу не пускают Валерию… Даже на тебя, обожаемую всеми Лайму, брызги этих истерик попали… Тяжело преодолевать такое?

■ Вообще не тяжело! Мне нет. Понимаешь, если ты в чем-то убежден, если ты не мечешься, то это легко. Посмотри, всех артистов, откуда бы они ни были — Украина, Латвия, Эстония, Россия, Казах­стан, Белоруссия и т.д., — публика любит и прини­мает не за их гражданство, а за их творчество за­мечательное. И мне в голову никакие мысли такие не приходят, я даже не хочу это развивать…

■ Но заставляют…

■ Меня никто не заставляет.

■ Тогда и в этом смысле ты счастливый че­ловек.

■ Потому что я так живу. Когда кого-то не пу­стили через границы, для меня это был шок. Я как будто споткнулась. Я не принимаю этого. Не пустили сейчас, все равно пустят потом. Терпе­ние.

■ Независимо от любого содержания ты всегда умеешь создать непередаваемую ат­мосферу!

■ Это моя сильная сторона, — сказала Лай­ма и очаровала напоследок, как всегда, своим басисто-бархатным чарующим хохотком…

Артур ГАСПАРЯН.