Газета "Кишиневские новости"

Артист мечтает о серфе, океанической волне и месте на берегу, где можно переночевать

Фото на его телефоне — пылающий шар солнца готовится коснуть­ся краем кромки моря. А море чужое — Средиземное, с длинными, бе­лыми косами по темнеющей сини, прибоем. Солнце тоже не московское — ноябрьское, почти белое и холодно сияющее, отнюдь. То, на фото, го­рит настоящим жаром, полыхая раскаленной плазмой. Он специально ловил этот миг — соприкосновения солнца с морем в Израиле, где толь­ко что закончились его гастроли, потому что там еще лето, тогда как в России уже зима.

— Узнаешь? — спрашивает. — Это Тель-Авив.

Еще бы мне не узнать: ведь забыть и Израиль, и Валерия Леонтьева в Израиле решительно невозможно.

Хайфа, Ашдод, Тель-Авив… Три счастливых вечера для израильтян. Больше не получилось по времени: артиста ждали в Белоруссии, в центральной части России, да уже стартовали в Москве предновогодние съемки, и Леонтьев занят, занят, занят… Это — если он вдруг не догадывается — главный его недостаток: он всегда занят. Но в Израиле, по счастью, относительно свободен. И расслаблен. И согрет солнцем. И оттого общается много и охотно. И я, не стесненная ни временными рамками интервью, ни необходимостью артисту снова, вот прямо сейчас, спешить в дорогу, разговариваю с ним бесконечно. Обо всем на свете. И есть у этого лишь один минус: беседы наши абсолютно неформальные, и мне нельзя включить диктофон. И я снова как та девочка из сказки, у которой не было то дудочки, чтобы выманивать из-под листиков ягодки, то кувшинчика, чтобы их туда складывать.

А вокруг Земля обетованная. И море, и солнце, и долгая волна, и крепкие, спортивного телосложения люди на досках скользят по водной глади. А двое самых ловких дополнительно ловят парашютом порывы ветра и с огромной скоростью мелькают то от берега, то к берегу, вызывая чувство абсолютной чистой зависти.

— Это такой особый образ жизни, — задумчиво говорит Леонтьев, — я наблюдаю этих людей и в Израиле, и во Флориде, на островах Key West — это самая южная точка Америки, напротив уже Куба. В тех местах когда-то жил Эрнест Хемингуэй. А уж сколько я на них насмотрелся в Австралии во время своих гастролей. Там многие молодые люди вообще стремятся получить пособие по безработице и жить только так: серф, волна, а вечером — в бар. У них только и есть в жизни, что доска, шорты и место на берегу, где переночевать…

— Ну вы же не хотите так жить? — с надеждой спрашиваю я.

— Почему? — удивляется он. — Я очень хочу так жить! — говорит, заметно выделяя голосом слово «очень».

— Ну ведь не сейчас? — настораживаюсь я.

— А когда? — спрашивает он и внимательно смотрит на меня, заинтересованно дожидаясь ответа.

Я лихорадочно придумываю, что бы ему сейчас возразить, чтобы нивелировать прелесть морского образа жизни. Может, сказать: «А как же постоянные съемки, бесконечные ночные переезды, облупленные гостиницы российской глубинки, вечные сквозняки на сцене, болезненное внимание папарацци, мучительные фотовспышки в лицо, задающие одни и те же вопросы журналисты… Я в конце концов!» Нет, наверное, это все не то. Вряд ли перечисленные прелести жизни звезды смогут противостоять возможности бежать по волнам…

— А еще, знаешь, там можно работать с рыбой: разделывать ее и тут же жарить на открытом огне… — продолжает он, видя, что мне нечего ему возразить.

— Ну вы же не будете разделывать рыбу! — я буквально всплескиваю руками, уже не понимая, плакать мне или смеяться.

— Почему? — опять очень сильно удивляется он. — Это же довольно просто, — и объясняет с наслаждением, как надо морской трофей чистить, как снимать кожу, как правильно надрезать и жарить… А ведь всегда говорил, что терпеть не может готовить! Но сейчас описывает так вкусно, что рот наполняется слюной.

— Вы еще не спели все, что должны! — решительно заявляю я, пытаясь перекрыть дорогу соблазну.

— А нет сегодня этих песен, которые надо спеть, никто их сегодня не пишет! — грустно говорит он.

Ну насчет того, что «совсем нет» и «совсем никто», это он, конечно, преувеличивает. У него же у самого в репертуаре четыре новых песни, одна из которых премьерная. В числе авторов композиторы Евзеров, Косинский, Привалов. Песни встречают на ура, что, однако, не означает, что другие композиции обделены вниманием публики. Впрочем, этот артист способен сделать хит буквально из всего, на то он и Леонтьев.

Концерты неизменно идут под овации, зал раскован, и несколько раз за выступление своего любимца люди начинают громко подпевать Леонтьеву в зале, а ближе к финалу выдвигаются стройными рядами к сцене и уже так и стоят до конца, аплодируя артисту и не в силах оторвать от него влюбленных глаз. В общем-то поведение израильтян в этом плане ничем не отличается от российской публики — те ведут себя точно так же. Цветы, цветы, они заполняют собой сцену, и вот уже артисту приходится тесниться, чтобы дать им место… Кстати, в Израиле, несмотря на вечное (особенно по российским понятиям) лето, цветы недешевые, цены на них ничем не отличаются от тех же московских. Но букеты — огромные, дорогие — после каждой песни пополняют сценическую оранжерею. «Завтра на концерте раздадим их зрителям!» — шутит Леонтьев, а в финале сдувает в зал несколько лепестков, за которые особенно восторженные поклонницы обязательно устраивают небольшую потасовку.

Рассматривая израильского зрителя, я вдруг с удивлением замечаю в зале знакомые лица. К тому факту, что самые преданные поклонницы путешествуют за Леонтьевым по всем российским городам и даже, кому позволяет финансовое состояние, за рубеж, я уже привыкла. Но в зале сейчас находятся и те, кто давно переехал жить в Европу и прочно интегрировался в европейский мир. Вот, например, семья из Лондона: бывшая россиянка, ее чернокожий супруг и сын-подросток. Я видела их и во время гастрольного тура артиста в Германии. Мы здороваемся, я интересуюсь, почему они без старшего мальчика, в прошлый раз семья была на концертах в полном составе и так же, как и в этот раз, переезжала за Леонтьевым из одного города в другой. «Старший сын уже в Гарварде, не смог вырваться», — объясняет моя старая знакомая, а я вспоминаю, как она признавалась мне в Германии, что в школе, дабы им всем слетать на концерты в соседнюю страну, пришлось уверять учителей, что дети приболели. Все как в России! Для этой семьи Валерий Леонтьев не просто любимый певец, он еще и учитель русского языка. «Дети шлифовали свои знания русского на Валериных песнях, — смеясь, признается Татьяна, — и муж тоже по записям учит. Он у нас самый главный поклонник! Правда, не всегда понимает смысл, но считает, что так даже лучше, можно, не отвлекаясь, слушать голос, наслаждаться тембром!» Тут же, в зале, вижу я и большую группу русских американцев. После концерта они заглядывают за кулисы лично поздороваться с артистом. «Вы-то здесь откуда?» — удивлен Леонтьев. Они, уже по-американски раскованные и шумные, громко рассказывают, что специально так спланировали отдых в Израиле, чтобы подгадать под концерты любимого исполнителя. Много в зале и местных поклонников. Вот очередная колоритная семья: она уже на значительном сроке беременности, двое детей лет трех и пяти и тоже, похоже, самый горячий поклонник, он же муж и отец. Молодой израильтянин хлопает, не переставая, весь концерт в такт песням, подпевает голосом, что-то одобряюще выкрикивает на иврите в перерывах между песнями и тормошит всю семью, призывая громче выражать свой восторг. Супруга, посмеиваясь, похлопывает его по плечу, видимо, прося угомониться. И такая публика на каждом концерте. У меня от привычной атмосферы в зале возникает стойкое ощущение, что я дома, в России, и лишь ласкающее после жаркого дня густое тепло долгого ноябрьского вечера да экзотические фрукты на блюдах напоминают, что мы не на родине.

— У меня в Израиле все время ощущение, что я дома, — делюсь с Леонтьевым, — нигде больше не бывает такого.

— У меня тоже есть, — признается он, — не сразу возникло, где-то в третий приезд. Вдруг накрыло, и все.

Мы, оба не знающие в себе еврейских корней, размышляем над этим необычным явлением и приходим к выводу, что все-таки, как ни крути, это некий зов крови. Конечно же, заходит речь и об Иерусалиме, и о главной святыне всех христиан Гробе Господнем, и о Стене плача. Леонтьев легко ориентируется в истории христианства, но от предложения совершить, раз уж он все равно в Израиле, еще и паломнический тур плюс к гастрольному отказывается.

— Вам не о чем попросить у Стены плача? — удивляюсь я.

— Если хочешь что-то создавать в жизни, — серьезно отвечает он, — просить следует об инструментах. У меня они уже есть.

— А что-то для себя, личное? — не верю я.

— Просить надо лишь тогда, когда не просить невозможно.

— Ну тогда я попрошу за вас, — предлагаю, наглея.

— Не надо, — качает он головой.

Но вот и подходят к концу мои израильские каникулы с Валерием Леонтьевым вместе с прокаленными солнцем белыми средиземноморскими пляжами, ресторанчиками, где подают морских гадов, крепко посоленным Мертвым морем в сумраке догорающего дня и бесконечными овациями израильтян на концертах своего любимца. Бессменный организатор тамошних гастролей артиста Марат Лис договаривается с исполнителем о новых сроках выступлений. В день отлета из Израиля погода вдруг неожиданно портится, налетает предвестник надвигающейся грозы шквальный ветер, и только двое сумасшедших серфингистов продолжают вопреки стихии летать по длинным, уже рокочущим волнам…

…Фото на его телефоне — пылающий шар солнца готовится коснуться краем кромки моря. Мы уже в России, и только что он отпел очередной концерт на родной земле, утих привычный шквал аплодисментов, и артист, довольный приемом, отдыхает в гримерке. «Ты в Иерусалим-то съездила?» — вдруг неожиданно спрашивает. «Да! — говорю. — И к Стене плача сходила…» Повисает пауза… «И за вас оставила записку», — наконец признаюсь неохотно, вопреки принятому решению факт сей от него утаить. Он молчит, но я чувствую, что обстоятельством этим недоволен. Но я не скажу ему, что на свой вкус попросила для него у Бога. Только, уже прощаясь, спрошу мимоходом, а на серфе-то он умеет?

Татьяна ФЕДОТКИНА.