Газета "Кишиневские новости"

Владимир УРИН: «Пока люди готовы платить бешеные деньги за билеты, спекуляция не уйдет. За границей перекупщиков никто не кормит»

Большой театр продавал билеты на новогоднего «Щелкунчика», свой самый популярный балет. В строго назначенный и объявленный день. Под присмотром полиции и службы безопасности. И даже самые стро­гие меры не помогли: в огромной очереди дошло до потасовки и рас­пыления газа.

Что происходит на предваритель­ной продаже билетов в Большой? Как руководство главного театра страны борется с билетной мафией и победима ли она — об этом я пого­ворила с генеральным директором Большого Владимиром Уриным.

— Обычно мы начинаем предваритель­ную продажу билетов за три месяца, и люди об этом знают. Более того, на сайте вывешиваем график: какие спектакли, в какой последова­тельности продаем. Это правило работает в течение всего сезона.

— Так вот, продажа самого кассового балета Большого театра в этот раз была из ряда вон выходящей. Почему?

— Новогодний «Щелкунчик» — особая история в истории Большого. Такого попу­лярного спектакля в дни, предшествующие Новому году (с 23 декабря по 8 января), нет. Это страсть — всей семьей пойти на «Щелкун­чика».

— Это же красиво: всей семьей — на волшебный рождественский балет. Да еще в Большой театр…

— Ничего плохого в этом нет, кроме того, что Москва с гостями — 15-миллионный го­род. Но мы бы всё продавали спокойно, если бы не перекупщики: они понимают, что есть возможность хорошо заработать на ажиотаж­ном спросе. К тому же в этом году мы игра­ем «Щелкунчика» на 6–7 спектаклей больше, чем в предыдущие годы, иногда по два раза в день. И оказалось, что на тот день продаж попало наибольшее количество спектаклей, что, естественно, вызвало ажиотаж. Ну и по­том, некоторые ограничения, которые мы вве­ли на продажу билетов, вызвали активизацию мафии перекупщиков. Они подготовились бо­лее чем серьезно, и то, что было в тот день, я правда никогда не видел.

— Можете рассказать, что было, а то сплошные слухи про смертоубийство у Большого?..

— Мы знаем, что в очереди всегда суще­ствуют люди от перекупщиков, но раньше у меня было ощущение, что их просто подвоз­или. К 10 часам, когда касса открывается, на площадь перед театром въезжало несколько маленьких автобусов, откуда выходили десят­ки людей и прямо становились к своим людям в очередь, которые там стояли с ночи.

— Послушайте, на Театральную пло­щадь въезд запрещен. А вы говорите, подъезжали автобусы?

— Въезжали спокойно: договаривались, видимо, кому надо платили. И тот человек, который в очереди был пятнадцатым, ста­новился пятидесятым или шестидесятым. Сегодня ситуация иная. Как только очередь начинает формироваться, и желающих при­обрести билеты становится более двухсот человек, служба безопасности и полиция на­чинают эту очередь выстраивать и выдавать браслеты с номерами. В этот раз уже к четы­рем утра в очереди было около четырехсот че­ловек. Тогда было принято решение выдавать браслеты, но перекупщики попытались разо­гнать очередь, распылив газ. Толпа заволно­валась, началась потасовка чуть ли не стенка на стенку. Но мы с вечера вызвали полицию, она дежурила, и как только пустили газ — по­лицейские вызвали наряд ОМОНа. А ОМОН мгновенно всех выстроил, мы раздали брас­леты, и очередь успокоилась.

Эти браслеты мы ввели еще в прошлом году. И если у вас нет браслета с номером, то ничего не получится. Этим мы осложнили жизнь перекупщиков.

— Интересно, какова такса «левого» очередника?

— Не знаю. Полагаю, что тем, кто стоит дольше, они и платят больше, а тем, кто рань­ше подъезжал и вставал к своим, платили меньше. Теперь к очереди уже так присоеди­ниться невозможно.

— Вот человек отстоял. Сколько он мо­жет приобрести билетов в одни руки?

— Два билета. Из-за этого, я думаю, мы резко увеличили расходы «конкурирующей фирмы»: при перепродаже они поднимают цену — мы это всё увидели на сайтах. Мы ввели персональные билеты для разных ка­тегорий льготников: человек по ветеранско­му удостоверению или другому документу может приобрести билет только для себя. Вы ветеран, вы в нашем списке, приходите без очереди и приобретайте. Если вы в силу тех или иных обстоятельств не можете пойти на спектакль, то обязаны этот билет сдать, вам вернут деньги. И если раньше в ветеранской очереди выстраивалось по 60–70 человек, то с введением персонального билета она сокра­тилась до 6–7.

— Вот смотрите, Владимир Геор­гиевич, сколько вы ввели ограничений — браслеты, именные билеты, — но на каждое ваше действие находится проти­водействие. Мафия бессмертна?..

— Насчет бессмертия не знаю, но рабо­тать нам становится все сложнее. Перекуп­щики теперь легально уходят в Интернет — с двумя сайтами мы судились и выиграли 5 мил­лионов рублей. Но они тут же создают новые домены, причем не в России. И мы ничего не можем сделать, если в названии не использу­ется «Большой». Человек, скажем, набирает в поисковике «купить билет в Большой театр», и у него тут же высыпается множество сайтов. Несмотря на то что мы на нашем же сайте предупреждаем, с какого конкретного сайта можно покупать, где можно попасть на пере­купщиков, в разы увеличивающих цену (плюс доставка), люди все равно попадают туда, где билет на тот же «Щелкунчик» доходит до 52 тысяч. Они уверены, что эту цену выставляет Большой…

— А какой ценовой потолок для «Щел­кунчика» на 31 декабря? И какова маржа при перепродаже билетов на «Щелкунчи­ка» или теперь «Манон», когда поет Анна Нетребко? Вы пытались посчитать?

— Наш потолок на спектакль 31 декабря — 20 тысяч. Например, у нас 25 спектаклей «Щелкунчик», спекулянтами скуплено на каж­дое представление, предположим, 200 биле­тов из 1500 — это 5000 билетов. Допустим, билет стоит 10 тысяч, умножаем на 5 тысяч — 50 миллионов, это если по двойной цене. Но они-то продают в 5–6 раз дороже! Причем я заметил: как только мы вводим какое-то ограничение, в дирекцию тут же мгновенно поступает пачка писем с криками: «Доколе?! Вы ограничиваете! Не даете возможность простым людям попасть в театр!» И все это от имени народа…

— Эта проблема существует на Запа­де?

— Я привожу всегда пример, который сам наблюдал у Венской оперы. Там вокруг театра тоже ходят люди в таких красивых старинных ливреях. Я специально узнавал — это частни­ки, никакого отношения к театру не имеют, это их бизнес. В кассе нет билетов, а спрос есть. «А что у вас есть?» — спросил я у них. Тогда один откинул полу ливреи — внутри нее вде­ланы кармашки, а в этих кармашках билеты, аж по числам. Так вот, у них увеличение цены по сравнению с той, что в кассах, не более чем на 10–15%. Если билет на «Богему» стоил 120 евро, значит, у перекупщика — 140–150. По­том директор театра мне объяснил, что у них жестоко карается законом торговля фальши­выми билетами. Тут же включается полиция.

— А наша полиция включается?

— Нет. Полиция видит, как торгуют, но ни­кто не вмешивается. Когда я разговариваю с представителями власти, мне отвечают: «А у нас нет оснований». У нас это не запрещено: хочешь продать билет — продавай. Правда, есть одна зацепка, к которой все-таки может придраться государство: люди, которые пере­продают билеты, получают доходы, а значит, должны платить налоги. Но вы же понимаете, что никакие перекупщики никаких налогов не платят. Государство может этим заняться, отследить систему и устроить показательный процесс — но этим должно заниматься госу­дарство, а не театр.

— Хотелось бы побольше узнать об опыте театров Ла Скала, Опера Гарнье, Ковент-Гарден… Насколько там сильна билетная мафия?

— Спекуляция там существует, но не та­кая, как у нас. Там люди не будут покупать у перекупщиков билеты втридорога, а у нас — покупают. Есть, конечно, группа людей, ко­торая всегда готова доплатить, но если нет билетов, люди просто не пойдут к театру. А у нас — нет билетов, но все знают, что есть этот канал. А он есть потому, что покупают за любые деньги.

— Прошу не обижаться на мой вопрос, но ни для кого не секрет, что источником получения билетов для спекулянтов зача­стую становятся сами театры, а точнее, кассиры, администраторы — словом, все те, кто так или иначе связан с продажей билетов.

— И у нас это было. Здесь существовала определенная система: артисты, работники театров имели право приобретать опреде­ленное количество билетов. Для этого была специальная бронь. Анатолий Геннадьевич Иксанов (предыдущий директор БТ. — М.Р.) отменил эту историю, так что сегодня это не­возможно.

— Но как вы можете это проконтроли­ровать и какие гарантии можете дать?

— Мы вывешиваем на сайте всю инфор­мацию — весь зал, официально объявляем, какое количество билетов и на какие спек­такли продаем. И по табло всегда можно от­следить, как билеты уходят в продажу. Более того, мы же продаем их по паспортам в пер­вый день предварительной продажи: я могу спокойно проверить, какое количество людей пришло и сколько билетов куплено ими. Если прошла тысяча — значит, около двух тысяч и продано. У меня как у директора существует бронь разных федеральных государственных учреждений, которым мы продаем билеты по специальным заявкам. Должен сказать, что у нас еще существуют обязательства перед партнерами — это спонсоры, и в этих спон­сорских договорах прописано право на про­дажу им определенного количества билетов в течение сезона. На «Манон Леско», премьера которой только что состоялась, спонсоры сра­зу исчерпали половину годового лимита. Это при том, что они подавали заявки на 160–180 мест, мы вынуждены были сократить их до 60. И больше не дадим.

— Интернет-трансляции, которые стал делать Большой по стране, способны по­дорвать спекуляцию? Ведь есть возмож­ность если не вживую, то в хорошем раз­решении увидеть это на экране…

— В России, в отличие от Запада, практи­чески нет кинотеатров, которые занимаются трансляцией оперных и балетных спектаклей. Вот я был сейчас в Новосибирске — так вот, у них трансляция идет только в одном кино­театре. Я не поленился, зашел: «Как ходят люди?» — «Когда трансляция, у нас полный зал». А что такое на Москву 2–3 кинотеатра? Это проблему с билетами не решает, в отли­чие от Европы, где, если спектакль вызывает интерес, моментально увеличивают количе­ство кинотеатров.

— И все-таки, вы считаете, мафия не­победима? Я даже представляю, как эти люди будут читать наше интервью и ду­мать: «Смешные дурачки, сидят, серьезно про нас рассуждают…»

— Сейчас многое изменилось, в том чис­ле и в структуре билетной мафии. Я же вижу только исполнителей, торгующих билетами около театра…

— А боссы ходят в Большой театр, на лучших местах сидят?

— Думаю, что, может, и ходят. Бороться с мафией можно только по законам рынка: цена должна быть такой, по которой билеты поку­пают. Чтобы эти же самые деньги, что идут перекупщикам, шли театру. Повторяю, мы спокойно можем поднять цены на билеты, но российский театр был всегда социально ори­ентирован. Продавать билеты по 30–40 тысяч для нас реально, но вы представляете, во что превратится Большой театр в глазах обще­ственности, СМИ?

Пользуясь случаем, обращаюсь к зрите­лям: дорогие, не покупайте билеты у спеку­лянтов! Пока вы не поймете, что вы не должны поощрять этих людей и платить им бешеные деньги, спекуляция не уйдет.

— Если они такие умные и изобрета­тельные, может быть, их на работу в Боль­шой пригласить, они прекрасно построят систему?..

— Система очень простая, я сам могу ее построить. Причем не нужно менять 100%-но ценовую политику: нужно сделать небольшое количество дорогих билетов — приблизитель­но то, которое они продают за ту самую цену. Дешевый билет продать задорого сложнее. Если они купят билет за 1500, где и сцену-то видно не полностью, а только три четверти, так они этот билет за 30 тысяч не продадут.

— Но я нисколько не удивлюсь, если выяснится, что балетную мафию крышует, уж извините, какой-нибудь депутат, биз­несмен или полицейский. Если они кры­шуют, как выяснилось недавно, ночные клубы и приторговывают там подростка­ми, то билеты в Большой сам бог велел им контролировать.

— Не исключаю. Там, где есть возмож­ность заработать, где есть деньги, все воз­можно. А там, где есть возможность зарабо­тать большие деньги, — что ж тут говорить. Никогда у Ковент-Гардена человек не купит билет в два раза дороже — предлагайте, не предлагайте…

Марина РАЙКИНА.