Газета "Кишиневские новости"

Спасать, даже когда нельзя спасти

Американская писательницаНелл Харпер Ли родилась 28 апре­ля 1926 года, а умерла19 февра­ля 2016 года. Стало быть, 29 мар­та был сороковой день со дня ее смерти. Христиане верят в то, что в этот день душа человека покидает этот мир и предстает перед богом.В день, когда Харпер Ли умер­ла, я начала писать эти замет­ки, но остановилась — мне нужно было время, чтобы побыть с ней наедине и не сказать ненужного, тем более что она всю жизнь не­навидела публичные выступле­ния и предпочитала молчание.Теперь, я думаю, самое время про­водить эту чистую душу.

Похоже, наверху так и было задумано, что­бы лучшую на свете книгу об адвокате написал человек, который не любил болтать, долгие годы проработал клерком и жил чрезвычайно скромно и одиноко, а после этой книги взялся за другую — о серийном убийце, но оставил эту работу, не удовлетворившись тем, что получа­ется. Так и вышло, что Харпер Ли стала автором одной книги — «Убить пересмешника».

Может, я и не стала бы писать об этой кни­ге, потому что, наверное, главное о ней уже ска­зано. Но в день смерти Харпер Ли в Интернете проскочили заметки о том, что книга устарела, ХХI век нуждается в другом языке и т.п. Я очень обрадовалась за людей, которые это написали. Это значит, они никогда не были в российском суде, и вообще ни в каком не были — просто они не понимают, как им повезло, и в этом смысле их болтовня простительна.

Таких невинных в этом смысле граждан мало, большинство знает о том, где находится ад. А ад находится в несправедливом суде.

Харпер Ли была ребенком, когда в горо­де Скотсборо, штат Алабама, разыгралась драма: девять чернокожих молодых людей, младшему из которых было 13 лет, обвинили в изнасиловании двух белых женщин. Медики установили, что женщины не изнасилованы. Однако присяжные, среди которых не было ни одного «цветного», единогласно пришли к выводу о виновности молодых людей. Всех приговорили к смертной казни. И только спу­стя шесть лет их защитнику удалось добить­ся отмены приговора. Забыть эту историю Харпер Ли так и не смогла. Думаю, замысел книги «варился» не один год. Харпер Ли пи­сала эссе, статьи, вероятно, обсуждала его с друзьям. И в один прекрасный день друзья сделали ей к Рождеству необыкновенный подарок: преподнесли деньги, равные ее го­довому доходу, чтобы она смогла целый год посвятить работе над книгой. Она так и сде­лала. В 1960 году роман «Убить пересмеш­ника» был опубликован, а спустя год Харпер Ли получила за него престижнейшую Пулит­церовскую премию.

Повествование ведется от лица восьми­летней Джин, дочери адвоката Аттикуса Финча. Мать девочки давно умерла, живут они втроем: она, старший брат и отец. От лица Джин, по-другому и быть не могло: у всех детей врожден­ное чувство справедливости, и исчезает оно позже под влиянием жизни и взрослых: жизнь тяжела, а взрослые слабы.

Судья крошечного городка Мейкомба уговорил Аттикуса Финча принять на себя за­щиту чернокожего Тома Робинсона, которого обвиняют в изнасиловании белой девушки. А больше некому — другие адвокаты защищать чернокожего боятся, потому что за это можно поплатиться жизнью. Все знают, что Том Ро­бинсон не виноват, и все знают, что он будет признан виновным.

Я до конца жизни буду постоянно пере­читывать главу про стул, про Джин и мистера Канингема, про жареного цыпленка и про един­ственное место на планете, где все равны.

На всякий случай, для тех, кто не собира­ется тратить свое драгоценное время на чтение этой, в общем, действительно не новой книги, я объясню про стул и цыпленка.

Тома Робинсона посадили в тюрьму, и Ат­тикус Финч понял, что ночью белые джентльме­ны собираются ворваться туда и линчевать его. Тогда он взял из своей крошечной конторы стул и сел у входной двери, чтобы преградить путь погромщикам. Его дети, Джин и Джим, ускольз­нули из дома и пришли к тюрьме. Они увидели, как на площади появились машины, из которых вылезли плотно сбитые мужчины. Мужчины по­дошли ко входу и попросили адвоката отойти от двери. Они сказали ему: вы знаете, зачем мы пришли.

Он знал, поэтому не двинулся с места.

Джин бросилась к нему на помощь и вдруг среди приехавших увидела отца знакомого мальчика.

«Я стала осматриваться. Была теплая летняя ночь, но почти на всех этих людях ком­бинезоны и грубые бумажные рубашки были застегнуты наглухо, до самого подбородка… И все они были какие-то мрачные… Они стоя­ли полукругом, и того, что стоял посередине, я вдруг узнала.

— Привет, мистер Канингем!

Он меня словно и не слышал…

Кажется, я старалась зря, ужасно нелов­ко, когда случайный знакомый потом тебя не узнает.

— Я учусь вместе с Уолтером, — сделала я новую попытку. — Ведь это ваш сын, правда, сэр?

Мистер Канингем чуть заметно кивнул. Все-таки он меня узнал!

— Мы с Уолтером в одном классе, — про­должала я, — он очень хорошо учится. И он славный, — прибавила я, — правда-правда, он хороший. Один раз он приходил к нам обе­дать. Может быть, он вам про меня рассказы­вал, один раз я его поколотила, а он ничего, он правда славный. Вы ему передайте от меня привет, ладно?

…У меня даже голова вспотела: не могу я, когда целая куча народу на меня смотрит. Все стояли и молчали.

— Что случилось? — спросила я.

Аттикус не ответил. Я оглянулась на мисте­ра Канингема, у него лицо было тоже невозму­тимое. А потом он поступил очень странно. Он присел на корточки и обеими руками взял меня за плечи.

— Я ему передам от тебя привет, малень­кая леди, — сказал он.

Встал, выпрямился и махнул огромной ручищей.

— Пошли отсюда! — крикнул он. — Поеха­ли, ребята!

И так же, как пришли, по двое, по одному они двинулись, волоча ноги, к своим расхля­банным машинам. Захлопали дверцы, зачиха­ли моторы — и все уехали.

Я обернулась к Аттикусу, а он, оказывает­ся, отошел и прислонился лбом к стене тюрь­мы…»

Я никогда такого не видела и не увижу, но я знаю, что это возможно, потому что для меня Джин — живая девочка, гораздо живей многих знакомых взрослых. Если ребенок не поможет взрослому — кто же ему поможет? Я все пере­читываю это и каждый раз боюсь, что она пере­думает или испугается. Но она не испугалась.

В защиту невиновного Тома Робинсона Аттикус Финч произнес: «Томас Джеферсон сказал однажды, что все люди созданы свобод­ными и равными; …моралисты из вашингтон­ских департаментов вечно нам об этом твер­дят. Ныне, в тысяча девятьсот тридцать пятом году, есть люди, которые склонны повторять эти слова к месту и не к месту по любому пово­ду. Вот вам один из самых нелепых примеров: педагоги переводят из класса в класс тупиц и лентяев наравне со способными учениками и пресерьезно объясняют, что иначе нельзя, ибо все люди созданы равными и дети, оставляе­мые на второй год, невыносимо страдают от своей неполноценности. Но мы знаем — люди не созданы равными в том смысле, как кое-кто хочет нас уверить: одни выделяются умом, у других по воле случая больше возможностей, третьи умеют больше заработать, иным жен­щинам лучше удаются пироги, — короче гово­ря, некоторые люди рождаются значительно более одаренными, чем остальные.

Но в одном отношении в нашей стране все люди равны: есть у нас одно установление, один институт, перед которым равны все — нищий и Рокфеллер, тупица и Эйнштейн, не­вежда и ректор университета. Институт этот, джентльмены, не что иное, как суд. Все равно, будь то Верховный суд… или самый скромный мировой суд где-нибудь в глуши, или вот этот достопочтенный суд, где вы сейчас заседаете. У наших судов есть свои недостатки, как у всех человеческих установлений, но суд в нашей стране великий уравнитель, и перед ним поис­тине все люди равны…»

Аттикус Финч проиграл суд, и Тома при­знали виновным. Но он произнес эти свои слова, потому что он в них верил, и поэтому проигранное дело не стало безнадежным. И для людей, которые его слушали, это стало тем крошечным камешком, за который можно удержаться, чтобы не рухнуть в преисподнюю. А преисподняя — это место, где не на что на­деяться.

Наутро после приговора семья Финча вы­шла к завтраку. Аттикус посмотрел на свою та­релку и воскликнул: что это такое?

А чернокожая помощница по хозяйству Кэлпурния ответила:

«— Папаша Тома Робинсона прислал вам сегодня цыпленка, а я его зажарила.

— Скажи ему, что для меня это большая честь, ведь даже у президента наверняка не подают к завтраку цыплят. А это что такое?

— Булочки, — сказала Кэлпурния. — Их прислала Эстелла, которая кухаркой в гости­нице.

Аттикус посмотрел на нее в недоумении, и она сказала:

— А вы подите поглядите, что в кухне де­лается, мистер Финч.

Мы тоже пошли. Кухонный стол ломился от всякой снеди: толстые ломти копченой свини­ны, помидоры, бобы, даже виноград…

— Прихожу утром, а у нас все заднее крыльцо завалено. Они… они очень благодар­ны вам за все, что вы сделали, мистер Финч».

А что он сделал, адвокат Аттикус Финч? Дело-то он проиграл. Выходит, есть кое-что поважней. Называется: мужество. Это когда знаешь, что ничего не получится, а все равно делаешь изо всех сил, как в последний раз.

Нам не повезло. Мы живем в такое время, когда деньги перевернули все с ног на голову и бумажками с водяными знаками оказались за­леплены все отверстия для доступа воздуха.

И чтобы дожить до спасения, очень нужны какие-то другие, не зависящие от водяных зна­ков люди. Только они и могут помочь.

Сейчас в нашей стране адвокатов боятся больше, чем бандитов, — и правильно делают, потому что продажный адвокат опасней, чем бандит: он продает твою беззащитность. Про­дажных адвокатов так много именно потому, что воцарилась зависимость от денег. Она ка­жется неустранимой и незыблемой.

Эти люди, которые наводнили адвокатуру, напившись крови в прокуратуре и в полиции, никакого отношения к адвокатам не имеют. Это переносчики денег, а точней — распростра­нители гноя. Но так было не всегда. И многие еще помнят времена, когда адвокат был тем, кем он должен быть: защитником и последней надеждой.

Была же в нашей жизни адвокат Софья Васильевна Каллистратова, которую называ­ли совестью правозащитного движения. И тот, кто так ее назвал, адвокат Семен Львович Ария, тоже был совестью, потому что не боялся вста­вать на пути озверевших подонков. У них были пистолеты и деньги, деньжищи, а у него — сло­во и мужество.

Адвокат — это не профессия, а поручение: спасать, даже когда нельзя спасти. И тот, кто это поручение принял, живет жизнью, о кото­рой нам ничего не ведомо. У него нет выходных, у него никогда не заживают ожоги и он всегда в движении. Наверх. За спасением.

И сейчас, не по своей воле оказавшись в царстве денег, мы существуем только благода­ря этим людям, ведомо нам это или неведомо. Их мало, но они есть. Вот почему Харпер Ли на­писала одну-единственную книгу — про адво­ката, которого можно убить, но нельзя купить. Она выполнила поручение. Поэтому ее книга никогда не устареет — не получится.

Ольга БОГУСЛАВСКАЯ.