Газета "Кишиневские новости"

Отец ФОТИЙ: «В Библии не сказано, чтобы Христос заступился за транссексуала, гея. Это же очень опасно, такого не могло быть просто»

Иеромонах Фотий служит в Бо­ровском монастыре, что в Калуж­ской области. Но кажется, в судь­бе его грядут большие перемены. Приняв участие в популярнейшем шоу «Голос», тем более выйдя в фи­нал, он стал известен практически всей стране. Более того, он стал все­российским любимчиком. А это ис­пытание не для слабого. Выдержит ли, выдюжит? И вообще, что из себя представляет монах в подряснике, перепевающий всемирные хиты в этом черном и греховном ящике под названием «телевизор» на гла­зах у многомиллионной публики? Вот прямо сейчас и узнаем.

«Это будет мой ответ всем Кончитам!»

— Отец Фотий, приятно за вами на­блюдать, как вы там участвуете, как поете. Вы классный чувак вообще! Вы это пони­маете?

— Ну, если можно так выразиться… Для кого-то да, классный, для кого-то не очень.

— И как вам в этом чертоге разврата — я имею в виду «Останкино» и вообще шоу-бизнес? Как вы себя чувствуете, ощущае­те среди этих грешников, которые вокруг вас?

— Ну, я бы так не стал выражаться. Все-таки это Первый федеральный канал, там никакого разврата, никакой грязи. Тем более что это приличный конкурс, где можно честно выйти во всенародные любимчики. Там все честно, это я вас могу заверить.

— Вот кому-кому, а вам верю абсо­лютно! Но вы сказали «всенародные лю­бимчики»? Неужели вы стремитесь стать таковым? А что скажет по этому поводу вера православная и церковь? Помните, Пастернак писал, не про вас, конечно, но в принципе: «Позорно, ничего не знача, быть притчей на устах у всех…» Неужели вам присуще тщеславие? С каких это пор, отец Фотий?

— Да нет, я это говорю как есть, без вся­кого тщеславия. Я этот термин «любимчики» только сейчас придумал на самом деле. Про­сто в «Голосе» народ сам выбирает, кого он хочет слушать, а не так, когда ему навязыва­ют какую-нибудь звезду, пробившуюся через деньги или уж не знаю какими путями в шоу-бизнес. Здесь совсем по-другому выбирают­ся «звезды», если можно так сказать. Но я не буду все равно звездой, не буду шоуменом… Буду так, точечно где-то присутствовать, на­верное, просто в концертах, не обязательно на ТВ. Ездить в какие-то города, и люди, уже зная наперед из афиш, что я собираюсь там выступить, думаю, с удовольствием приедут и послушают того, за кого голосовали. Я думаю, это правильно.

— Ну а если вашу кандидатуру предло­жат на Евровидение, вы откажетесь сразу или подумаете, поломаетесь?

— Нет, конечно, это большая честь. Я думаю, что если Богу будет угодно, то я туда попаду. Это будет такой мощный ответ всем Кончитам.

— О-о, Кончита Вурст foreva! Но Кон­чита, она же тоже человек, и вы, как хри­стианин, как верующий, должны как ми­нимум его (ее) пожалеть, приголубить. И вообще поплакать над этим товарищем. Нет? Вы же не воинствующий православ­ный активист.

— Только не Кончиту. Здесь нужно уже такое хлесткое слово священника. Говорить от лица, может быть, не церкви, но от лица духовенства. Все, что говорит священник, взвешивается очень серьезно. Люди ловят любое слово священника, а когда уж он от­зывается о каком-то явлении в этом мире, то тем более. Поэтому здесь я не должен нахо­дить какие-то компромиссы, а четко сказать: да или нет. И ни шагу назад.

— То есть Кончита и такие, как оно, — это и есть для вас очаг разврата? И вам надо сказать свое веское слово — где есть зло, а где добро. А Кончита — это зло!

— Да, тем более когда это представля­ется на всю Европу и она становится лицом Европы — это очень опасно. В таком случае толерантность может довести до губительных путей.

— А если бы Христос был на вашем месте, он бы Кончиту Вурст полюбил.

— Нет.

— Да!

— Почему это?

— Потому что он любил всех. Кроме фарисеев и менял в храме.

— Не знаю, что бы сделал Христос, мы за Него решать не можем. Да, Он жалел блуд­ниц, жалел мытарей, но мы не видели таких случаев в Евангелии, чтобы Господь любил подобных людей. Если бы это случилось, если бы в Евангелии было написано, что Он жалеет гомосексуалистов, то тогда бы на этом сыграло все это меньшинство. И сказало: вот в Евангелии, помните, там Христос полюбил… Или не полюбил, а просто хотя бы заступился за транссексуала, гея. Это же очень опасно, такого не могло быть просто.

— Я это говорю по той простой причи­не, что Вурст — это тоже человек, слабый, как и мы все. И как и вы, наверное, тоже. Вы же слабый человек? Нет?

— Ну, в чем-то да.

— Греховный человек, несмотря на сан и рясу?

— Да. Но только Кончита это делает на­рочно. Этот образ создан специально, здесь никакой такой слабости, все продумано. Если бы я продумывал свой образ, уходя в «Голос», специально рассчитывал, чтобы люди велись на подрясник, это было бы большим грехом. Но я пришел как есть, искренне, естественно, без какого-либо эпатажа. Да, конечно, мне хо­телось сделать сюрприз, но я же не вышел за рамки приличия, не вызываю какой-то шок. А мужчина, переодетый в женщину и оставив­ший бороду, — это, мне кажется, извраще­ние.

«Из Германии с любовью»

— В юности вы жили в Германии…

— Да, я приехал туда в 16 лет вместе с родителями. Прожил там 3,5 года и вернулся на родину, чтобы пойти в монастырь.

— В каком городе вы жили?

— Кайзерслаутерн.

— Знаем, знаем, там есть очень хоро­шая футбольная команда. Не ходили на футбол?

— Я не люблю футбол.

— Понял. А почему вы не остались в Германии, отец Фотий? Или в этом есть какая-то большая тайна?

— Да никакой тайны нет, просто это пересмотр ценностей. Я искал ту благодать, которую я мог получить в монастыре… А мне было немножко известно об этом, потому что я читал книги, жития святых, старцев оптин­ских, читал еще Евангелие параллельно… Вот слова о жемчужине, которую человек на­ходит и продает все свое имущество, так на меня подействовали, и я увидел в этом знак, может, символ того, что если я все оставляю здесь, все мое любимое… То есть я не ушел от чего-то, наоборот, пожертвовал Господу, может быть, всю свою музыкальную карьеру и пришел в монастырь. И я сразу увидел, что в подарок Господь мне дал возможность петь в монастыре, и не просто петь, а петь хорошо. Потому что, как только я приехал в монастырь, меня сразу же отправили к педагогу по вокалу в Москву. Я взял 20 уроков вместо положенных десяти. После этого пошел резкий такой ска­чок, голос мой изменился, и я стал не просто петь на клиросе, а еще и радовать своим пени­ем вне церковных стен. Пел арии итальянские из опер, какие-то произведения лирические, народные, романсы. Так мало-помалу голос совершенствовался. Я сделал уже два диска в своей импровизированной студии в келье и дарил знакомым, всем, кто просил.

— Ну а в Германии-то вы чем занима­лись? Вы тогда еще не обратились к церк­ви?

— Мы нашли приход православный, я там прислуживал. Но не пел. Мне не хотелось там петь, потому что хор такой непрофессиональ­ный был, много фальшивили, и я сказал: нет, в таком хоре я петь не буду, не хочу. Я зани­мался музыкой, сочинял, играл на органе. И главная мечта была — стать композитором.

— Ну, это у вас все еще впереди. Роди­тели ваши, как я понимаю, остались там, в Германии. Как часто вы их навещаете? Или они вас?

— Чаще они меня, чем я. Я был только один раз после того, как ушел в монастырь. Посетил их в прошлом году как раз, и это тоже было связано с музыкой, потому что меня при­гласили на выставку в Берлин. Я просто по­ехал на неделю раньше туда, сначала побыл с родителями, а потом поехал в Берлин и по другим городам с концертами.

«Люди могли встать на горящие угли, только бы не войти в грех с женщиной»

— Отец Фотий, скажите, любите ли вы русскую литературу, как люблю ее я?

— Как любите ее вы, я не знаю, но я ее люблю.

— В таком случае вы знаете, что рус­ская классическая литература часто ка­салась образа православного священ­нослужителя. Мне интересно, как вы реагировали, когда прочитали Пушкина «О попе и его работнике Балде»? Вот этот поп, толоконный лоб… Что вы думаете об этом образе?

— Я, честно говоря, мало знаком с этим произведением.

— Да ладно, это же Пушкин!

— Я понимаю, это известное произведе­ние. Я знаю, что это такой немножко иронич­ный образ там представлен, с сарказмом.

— А есть еще Лев Николаевич Толстой, известный вам, которого, кстати, ваши коллеги отлучили от церкви. У него есть произведение «Отец Сергий». Читали?

— Нет, не читал.

— Отец Фотий…

— Мне из Толстого нравилось только «Детство», «Юность». А вот «Война и мир» уже так громоздко и тяжело.

— Вы просто не поняли. Это великое произведение. Пожалуйста, прочитайте его. И «Анну Каренину» прочитайте.

— С «Анной Карениной» все понятно. «Анну Каренину» я прочитаю.

— Так вот, отец Сергий отрубил себе палец, потому что испытывал похоть к женщине. Вы понимаете отца Сергия в этом смысле?

— Да, понимаю. Это пример, который можно сравнивать с поступками тех столпов церкви, которых мы причислили даже к лику святых. Действительно, были такие люди, ко­торые настолько не хотели предать чем-то Го­спода, что могли встать на горячие угли, толь­ко бы не войти в грех с женщиной. Ну, много таких случаев из жития святых, преподобных. Думаю, что в какой-то мере это подвиг. Но я бы не стал отрубать себе что-то, потому что я другого духа человек.

— А материальные блага насколько вам присущи? Некоторые высокие санов­ники из вашей церкви как-то очень мате­риальны в этом смысле. А вы?

— Я не берусь осуждать других. Я обыч­ный человек, у которого есть сан, который ушел в монастырь, принял монашество. Тем не менее я остаюсь человеком с теми же по­требностями, которые есть у всех. Вы видите, что я пользуюсь скайпом, перископом, блага­ми цивилизации. Естественно, я не могу прой­ти мимо таких возможностей, как, например, ездить на машине. У меня ее нет, но я бы хо­тел, чтобы она у меня была.

— Знаю, вы еще любите импортные сыры покушать. А сейчас видите, какой у нас сыр на прилавках? Совсем не импорт­ный, его и жевать-то трудно. Как вы выхо­дите из положения?

— Никак. Я просто жду, когда мне кто-то из-за границы привезет сыр в качестве уго­щения. Но это бывает очень редко. От этого он ценнее и вкуснее, когда его редко можно заполучить.

— Вообще запретный плод сладок.

— Я надеюсь, что санкции когда-то за­кончатся.

— Кстати, а вы склонны к чревоугодию иногда?

— Наверное, да. Но я не сладкоежка.

— Грех это — чревоугодие.

— Ну, конечно, грех. Все мы грешны.

— Кстати, насчет санкций. Крым наш, вы радуетесь?

— Безусловно. Я думаю, он должен был быть наш всегда. Когда туда приезжаешь, ты все равно как у себя на родине. Это чувству­ется в общении с крымчанами.

— Донецк наш?

— Вот это я не знаю.

— Это правильный ответ, разумный. Путин наш президент до скончания века? До второго пришествия?

— Это вопрос не ко мне, но я Путина очень уважаю. Наверное, он один из са­мых замечательных людей за последние 100 лет.

Александр МЕЛЬМАН.