Газета "Кишиневские новости"

«Поэту необходима тайная жизнь. Тайная свобода. Без нее нет поэта»

Человеческая душа сама выби­рает, кого любить, кому покло­няться. «Первой моей тайной был Пастернак», — признается Андрей Андреевич в зрелые годы. А в юности и в пламенной молодости все наше бытие переполнялось тайнами. Так и в новой книге.

Скол с личности

Игорь Вирабов выпустил подробную биографию Вознесенского в серии «ЖЗЛ». У всех есть возможность войти в святая свя­тых духовного и душевного бытия поэта.

В литературе имя автора повествования Вирабова мало известно. Однако газетчик бесстрашно взялся за грандиозную тему. Сам ли он прикипел душой к поэзии Возне­сенского и десятилетия собирал, осваивал материал? Или чей-то богатейший архив поэта был открыт только для него одного: мол, изучай, вдохновляйся, пиши?

Как бы там ни было, книга уже несколь­ко месяцев перед глазами читателей. Она оформлена со вкусом: на обложке рядом с прекрасной фотографией — легкий рисунок профессионального художника, архитекто­ра по образованию Вознесенского. Внутри — два альбома редких фотографий. С них-то я и начала свой поиск доказательства тайны, которую однажды, в начале 90-х, мне дове­рил по секрету Андрей Андреевич. Но не ста­ну пока ломать замысел Вирабова.

Имея в руках богатый архив, он проявил и собственный смелый выбор: сломал тра­дицию жизнеописания. Начал не с родос­ловной героя, не с его появления на свет. Словно эпиграф, выставил в начало СКОЛ — символический знак духовного открове­ния поэта. В сборнике «Витражных дел ма­стер» — четыре рисунка этого символа. Этот СКОЛ не со скал! Он — с тонко чувствующей натуры.

В 14 лет влюбился в англичанку

Андрей в свою учительницу влюбился. Этот лирический рассказ открывает книгу. Андрей учился в одном классе с Андреем Тарковским. Дух творчества и любви, кажет­ся, носился в атмосфере. На уроках англий­ского, слушая независимую учительницу, увлеченную мировым искусством, он чув­ствовал незнакомое волнение. Она застав­ляла его сердце восторгаться и пламенеть. Андрей осознал некое духовное родство с ней: «…ей одной я доверил свое знаком­ство с Пастернаком. Дал почитать рукопись «Доктора Живаго». Красивый авантюризм был в ее характере. Она привила мне вкус к риску и к театральности жизни. Она ста­ла моей второй тайной на земле». Андрей не раз в стихах, в воспоминаниях поведает о чувственном благорасположении к ней и даже признается в подлинном романном общении.

Благодаря доверчивому восприятию наследия поэта биограф Вирабов изби­рает особый стиль повествования: слова, признания Андрея питают текст биографии правдой, истиной от первого лица. Эмоции, мысли, восклицания поэта — это драгоцен­ные плоды, зреющие порой на хилом сучко­ватом тексте самого жизнеописания.

Но все-таки Андрея в книге больше! Он здесь живой, весь в безудержных порывах, фантазиях и поиске единственного крыла­того слова и дерзкой мысли. Он любит. Он любим.

Натура русского интеллигента отзыва­ется на зов чужой беды, чужого страдания. Наше сложное, часто драматичное время проверяет характер человека на излом. Да и природа не щадила мечтательного интелли­гента. Сколько раз он попадал в опасные си­туации. Потрясает признание внучки Бориса Пастернака Елены Леонидовны о страшном факте: близ Переделкина свора чужих собак кусала, терзала беспомощного Андрея. Чу­дом уцелел.

Когда слышишь или читаешь злую брань по адресу Вознесенского, взахлеб извер­гаемую иными самовлюбленными, вспоми­наешь эту натравленную кем-то свору. Чем Вознесенский мешает стихотворцам стать знаменитыми?

Сколько ему пришлось принять стра­даний! В стихах угадывается ободряющий ток надежд, хотя тело предавало. Однажды в 95-м году он заплыл далеко в море. Зоя Борисовна ждала на берегу. Вышедший из моря человек крикнул ей: «Ваш муж тонет!». Она бросилась на помощь. В этом послед­нем заплыве Андрею отказала рука. Зоя успела вовремя. Она всегда оставалась его ангелом-хранителем, особенно в годы неиз­лечимой болезни. Убеждена, Богуславская помогла книге Вирабова состояться. Многое удалось автору благодаря ее памяти и тем­пераменту воспоминаний.

У него в Америке — дочь и внук

В начале 90-х мы с Андреем договори­лись встретиться в Переделкине у него на даче. Говорили обо всем, что нас волнова­ло. Фотокор «МК» щелкнул нас у камина со стихами, написанными Андреем.

Камин мой,

в людскую стужу

тебя оживил я не с жиру —

сожги мою мертвую душу,

зажги

мою душу живу.

Мы спустились вниз. Андрей проявил гостеприимство — сварил супчик из порош­ка. Вкусненький. Выпили кофейку. И он по- дружески мне очень тихо сказал: «Знаешь, у меня есть дочь… Только ты не говори ей». Я хранила эту тайну свято. Наш диалог с Ан­дреем появился в «МК», затем в моей книге интервью «Великие и ужасные». Андрей с Зоей пришли на презентацию. Книга им по­нравилась.

Преодолевая нарастающую физиче­скую немощь, Андрей оставался верен сво­ему перу, продолжал чутким слухом ловить гармонию слов. Новые стихи и поэмы Воз­несенский пожелал увидеть в «МК». Привоз­ил тексты сам и надеялся на нашу чуткость к слову и к его стихам. Мы опубликовали его последнюю поэму «До свидания, Тедди Кен­неди». Эту встречу с ним в нашей компью­терной мне не забыть. Провожая Андрея, я спросила: «А где живет твоя дочка?» — «В Америке», — прошептал он.

Ток взаимного притяжения сблизил 19- летнюю студентку ВГИКа Анну Вронскую и 47-летнего бездетного Андрея. Небеса бла­гословили. Родилась Арина Вознесенская. В 13 лет мама увезла ее в Америку.

Вирабов приводит сдержанный рас­сказ дочери. В нем чувствуется и нежность, и любовь к отцу, но и обида, что во всех пу­бликациях — о ней ни слова. Арина знает не­сколько языков. Ее муж Энрико де Роса — с юга Италии. По традиции новорожденному дали имя деда — Франческо. Но при креще­нии прибавили и второе имя — Андрей.

Только в 19 лет Арина познакомилась с Богуславской: «В ЦДЛ праздновали юбилей «Юноны» и «Авось», и папа представил меня Зое Борисовне». Рассказ Арины о послед­ней, предсмертной встрече с отцом полон любви, печали и сожалений. 27 мая «Зоя Борисовна привезла папу и оставила его со мной и Франческо. Вернувшись за папой, она подарила мне свою книгу, а Франческо игрушку. Я никак не могла успокоить сына. Он носился, и остановить его было невоз­можно. Папа произнес: «Пусть бегает, я буду смотреть на него». Я спросила: «Неужели мы не сможем больше увидеться до отъезда?» Папа ответил: «Мы увидимся 4-го». 4 июня мы увиделись с ним на его похоронах. Он будто дожидался меня, увидел внука — и простился с нами».

Потрясает еще одно совпадение. День смерти Пастернака — 30 мая, Андрей пере­стал дышать 1 июня.

Как жизнь поэта отзовется

В построении книги Вирабова господ­ствует журналистская мгновенность воспри­ятия: он проделал нелегкую работу — встре­чался с творчески мыслящими людьми, чье знание личности поэта, его жизни, радостей и страданий поистине драгоценно.

Майя Плисецкая и Родион Щедрин были покорены его метафорической поэзией. Много раз две семьи вместе праздновали новогодие. Каждое свидание им приносило обновление души. Однажды Майя призна­лась: «Сколько прошло времени, я каждый день какие-то строчки его вспоминаю. Ино­гда даже мыслю его строчками».

Андрея знали и ценили на Западе. Во Франции не раз встречался с поэтом Луи Арагоном и потому прилетел на похороны «сюрреалиста и коммуниста». В окружении людских толп «на трибуну входили и лидер французской компартии Жорж Марше, и премьер-министр республики Моруа, и певица Жульен Греко, и Андрей Вознесен­ский», — читаем у Вирабова, восхищенного душевностью французов: чуть позже пари­жане назовут одну из площадей именем Луи Арагона.

Выступление Андрея поразило францу­зов парадоксальностью суждений об Ара­гоне: «Стихийное безумство покидает нас. Это страшно. Мир погибнет без поэтическо­го безумства». Газета «Монд» напечатала мгновенно написанное стихотворение Воз­несенского. Вот его прощальная концовка:

Какую музыку ты

нащупал, прикрыв глаза?

Свободно место твое.

Свобода — место твое.

Вдохновляющие встречи

Одна из лучших глав книги — «Я был заклинен тогда на Жаклин». В ней нас посвящают в исто­рию взаимоотноше­ний поэта с семьей убитого президен­та Кеннеди. К нему в Москву приезжал Эдвард Кеннеди, и к одной из книг Андрея написал предисловие. Жаклин страстно любила Россию, особенно ее ли­тературу и ис­кусство. Поэму «До свидания, Тедди Кеннеди» Вознесенский по­святил не только покойному, но и Жа­клин, и всем братьям Кеннеди.

С увлеченностью читаются эпизоды о поездке в Америку и во Францию. Про­славленные люди искусства общались с Вознесенским не просто из любопытства. Взаимная радость не скрывалась. В 2004-м в Лос-Анджелесе большую публику собрал фестиваль «Русские ночи». Андрей был при­глашен. Он вручил почетный приз актрисе Шэрон Стоун и передал посвященные ей стихи. Актриса тут же прочла их перевод на английский.

Дастин Хоффман произнес яркую речь о русской литературе. Называл имена ве­ликих, среди них — и Солженицын, и Воз­несенский. Ему крикнули из зала: «Возне­сенский здесь». Говорят, Хоффман прыгнул со сцены, бежал через два ряда и «душил в объятиях поэта».

700 страниц — это слишком

Стиль изложения биографии далек от совершенства. Потонув в обилии источни­ков, биограф набрался храбрости и прыгнул в современность. Но вот беда, публицистика — не его стихия. Уровень собственных оце­нок и суждений о днях сегодняшних отламы­вается от главного ствола жизнеописания, способного остаться в истории современ­ной литературы.

Книга утяжелена подробностями о вза­имоотношениях Вознесенского с молодыми авторами, кому по доброте душевной ока­зывал внимание и помощь Андрей. Страниц 100 легко можно изъять и опубликовать от­дельно.

Вирабов придумал еще один способ повествования о своем герое: выстраивает высказывания знаменитых людей в форме диалога, будто драматургом становится че­ловеческая память. Мнения то движутся к общему знаменателю, то сталкиваются, вы­зывая некое свечение, а то и просто утом­ляют читателя.

Диалогов, сочиненных из цитат, слиш­ком много. Книга очень густо населена, про­сто набита мнениями, судьбами поэтов — и ушедших, и живущих. Но нельзя объять не­объятного.

Жизнь духа

В 78-м году Андрей написал стихот­ворение «Смерть», полное предчувствий грядущих потерь. Поражает провидческое ясновидение. Оно словно снизошло с не­бес и держало душу поэта в неотступной тревоге.

Кончину чую. Но не знаю часа.

Плоть ищет утешенья в кутеже.

Жизнь плоти опостылела душе.

Душа зовет отчаянную чашу!

Мир заблудился в непроглядной чаще

средь ядовитых гадов и ужей.

Как черви, лезут сплетни из ушей.

И Истина сегодня — гость редчайший.

Устал я ждать. Я верить устаю.

Когда ж взойдет, Господь, что Ты по­сеял!

Нас в срамоте застанет смерти час.

Нам не постигнуть Истину Твою.

Нам даже в смерти нет спасенья.

И отвернутся ангелы от нас.

По ритму, по отточенной интонации, по афористичности высказываний — это мо­литва. Но это и покаяние. Такое откровение может позволить себе только сильная и глу­бокая личность.

Наталья ДАРДЫКИНА.