Газета "Кишиневские новости"

У всенародно любимого артиста — юбилей

собственный день рождения ОНвосприНИМАЕТкак самый обыч­ный день — подумаешь, 80-й по счету. Потому что Армен Джигар­ханян, хоть он и народный артист СССР, цветистости и пафосу по слу­чаю предпочитает правду и только правду. Даже если она не так кра­сива или не в его пользу. Накану­не круглой даты мы встретились с этим потрясающим артистом. Где? Как где — в ресторане. Естественно, армянском. Он, я и его Виталина, веселая такая и непристойно моло­дая блондинка.

— Армен Борисович, вы, проживший столько лет в Москве, чувствуете себя армянином?

— Чувствую, и знаешь в чем? Умею обижать­ся. Обида — это когда тебя задела несерьез­ная вещь. А я-то думал иначе о наших взаимо­отношениях. Иногда я вспыльчивый, иногда — нет. Знаешь, я думаю, какая важная вещь? Это постараться понять, о чем идет речь. Сейчас у нас будет речь про кушать. Здесь все оч-ч-чень вкусно. Ты хочешь шашлык или рыбу?..

— Пирог с сыром. Кстати, а вы-то умее­те готовить? В нескольких фильмах вы это так ловко проделывали, что осталось ощущение, будто вы на кухне большой спец.

— Нет, совсем не умею готовить. Ну и что, что я с Кавказа? Кавказский народ — потре­битель. У нас женщины готовят и в одной ком­нате с мужчинами не сидят.

«Ерундой не занимайся», — учила мама»

— А мы сидим. И хорошо, Армен Бори­сович, сидим. Что для вас удача? Най­ти бутылку с беспринципным джинном? Встретить своего режиссера или женщи­ну — одну и на всю жизнь?

— Я думаю, все зависит от того, как мы себя уговорим — не только на удачу, на любое дело. То есть я должен уговорить себя, что вот это хочу, и тогда буду стремиться к нему.

— А вы много лет назад уговаривали себя: «Хочу из Еревана приехать в Москву и по­корить ее»?

— Покорить нельзя — это глупо. Я просто хотел приехать в Москву. И вот моя мама (у меня шухарная мама была!) каждый раз, ког­да возвращалась из Москвы, мне привозила такие афишки театральные. Я рассказывал тебе историю, как приехал поступать в ГИ­ТИС? Нет? Что ты, мамочка моя! А я приехал в полной боевой готовности: мама собрала мне матрас, постель, продукты и сама со мной приехала. На конкурсе я читал монолог Незнамова из Островского (пьеса «Без вины виноватые». — М.Р.). И какой-то человек из комиссии (помню только, что он был почему-то с теннисной ракеткой) после сказал мне: «А зачем вы сюда приехали? А почему в Ереване не идете в театральный институт — он у вас замечательный». И я вернулся в Ереван, там встретил своего великого педагога Гулакяна. А если бы не вернулся… Кто знает, что было бы…

— Вы были маменькиным сынком?

— Назови так.

— Избалованным, залюбленным?

— Нет. Она была умная и очень остроумная, потому что, если я вдруг соплю отпускал, она сразу же говорила: «Неверно ведешь себя». И я этому у нее научился — на распускать сопли. А еще она меня научила важной вещи: «Если мы пришли в гости, а ты хочешь в туа­лет, не стесняйся, спроси: «Где у вас тут туа­лет?» Если хочешь кушать, скажи: «Можно я буду кушать?» А не то, что тебе предлагают покушать, а ты: «Нет, спасибо, и каля-баля…» Потом ждешь, слюни глотаешь. Ерундой не занимайся», — учила мама.

— Знаете, Армен Борисович, а я почему-то не могу вас представить маленьким. Каким вы были?

— Вот с такой большой головой, поперек длин­новатой. У меня большая голова — я умный. Как в том анекдоте: «Нам кажется, что у Лени­на большая голова, и поэтому он умный». На самом деле он дурак. На мой вкус.

— А на мой — бессердечный, жестокий человек. Вот у кого кровавый режим был — при благих намерениях осчастливить человечество… Но не о нем речь. Вы были смелым или трусливым мальчиком в детстве?

— Я не был конфликтным. Я и сейчас конфликт не люблю. Но при этом я рос уличным: невоз­можно было целый день дома сидеть, потому что мама уходила с утра на работу. Она рабо­тала в Совете министров республики — сна­чала машинисткой, потом секретаршей. Ни братьев, ни сестер у меня не было.

— Единственный ребенок — и такое суро­вое воспитание?

— Почему суровое? Мама заводная была, смешливая, смеялась до слез. Она говорила правду, и что значит правда — я понял толь­ко с ней. Однажды она меня спросила (дело было под Новый год): «Хочешь я елку куплю?» — «Нет. Это дорого», — сказал я. Вообще, это сложное чувство: ребенок-мама-папа…

— Что вы имеете в виду?

— Что отношения в этом треугольнике очень непростые. Мне был месяц от рождения, когда мой отец из Еревана уехал учиться почему-то в город Красноярск. Учиться, а не то, что бросил нас. А потом вернулся, но уже с двумя или тремя дочками. Но у меня была потрясающая бабушка, его мать, и она не­сла в себе вину вместо моего отца. Я своего отца впервые увидел лет в 17–18. И когда я первый раз его увидел, ничего не испытал. Еще страшнее вещь скажу — я уже работал в театре Ленинского комсомола, и после спектакля одна наша родственница пришла к нам и сказала: «Твой папа умер». Знаешь, что удивительно: я ничего не испытал, никакого чувства. А что же нам рассказывают: это зов крови, баля-гуля…

«Жизнь нас все равно приведет вниз»

— Скажите, любовь есть? Или тоже при­думанная штука?

— Абсолютно. Если совсем честно и не бо­яться правды — это чистой воды физиоло­гия. Просто человечество придумало, как это назвать. Грубияны говорят, извини, «тра­хаются», а хорошие говорят — «любят друг друга».

— А может, это понимание на уровне пю и мю-мезонов? Жалеет — значит, любит.

— Нет. Если это замешано на рассудочном — это не любовь. Заменитель.

— Армен Борисович, вы даже не социали­стический, а конченый реалист: никаких иллюзий.

— Причем, на мой вкус, любовь — страшнова­тая вещь. Даже если мы договорились между собой на самом высоком духовном уровне, то жизнь нас приведет все равно вниз, к сорти­ру. Я очень люблю сценарий Ханеке «Любовь». И очень хочу, чтобы мы это в нашем театре сыграли. И там есть сцена, где он водит ее в туалет писать, — вот это любовь. И чем эта история заканчивается? Знаешь?..

— А как же говорят: «Мир держится на любви»? По-вашему выходит, на физио­логии.

— Мы хотим выразить себя через рождение третьего. Название придумали, сорганизо­вались — чуть левее, чуть правее, ногу вниз или вверх — так удобно жить. Потому что, как потом будет все происходить у этого самца с этой самкой, — никто не знает. Более того, наше спасение в том, что никто не знает. Огру­бляю. Но это так. Я хочу тебе один нелюбимый мною образ рассказать. Я где-то это читал: партизаны идут по воде, а вокруг немцы. Сре­ди партизан — женщина с маленьким ребен­ком, ребенок на руках. И они идут. Тишина, потому что надо пройти тихо, незаметно, и вдруг ребенок заплакал. И тогда мама опу­скает ребенка в воду, спасая партизанский отряд. Это что? Это страшно. Я рассказываю более романтично — на самом деле, думаю, все гораздо грубее. Это что — любовь?..

— Ужасная история.

— А-а-а! Попробуй ответь! Если мы вернемся к нашей замечательной профессии… Я приве­ду пример, достаточно странный в моей жиз­ни: один из наших режиссеров в театре сде­лал «Ромео и Джульетту». Я знаю, как трудно на сцене играть любовь, — гораздо труднее, чем играть мысли. Но я увидел, как наши ак­теры играют, — и я, очень опытный человек, вдруг увидел любовь в спектакле. Более того, мне было интересно, а как они дальше будут жить: вот кончился спектакль — и они пошли домой?.. Я ничего не узнал, слава богу.

«Я Путину сказал, что мы — крепостная страна»

— Вы дружите с людьми у власти? Напри­мер, известны ваши хорошие отношения с католикосом Армении.

— Никакой дружбы, никогда. Католикос мне не интересен. Мне сказали: «Подойдешь, по­целуешь ему руку». Я подошел, нагнулся, а он вырвал руку — вот и все мои отношения с католикосом армянским.

— А если бы президент искал вашего рас­положения? Народных артистов СССР у нас — раз-два и обчелся.

— Никогда в жизни я бы не захотел, потому что обязательно туда вошла бы фальшь. На одном приеме в Кремле я Путину сказал, что мы — крепостная страна. «Почему, — спро­сил он, — вы так думаете?» — «Я приведу вам маленький пример: у меня диабет, мне нель­зя долго голодать — мне становится плохо, начинают дрожать руки. А вы меня заставили здесь час себя ждать». Единственное, что он мне ответил: «Извините». На этом кончилось. Я не хотел ему нахамить, но мне действитель­но нельзя голодать. Тогда скажи, что «буду через два часа». Знаменитые поговорки: что короля делает окружение и каля-маля-баля — все про это. Но в 80 лет выяснять отношения плохо.

— Вы любите анекдоты про армянское радио?

— Анекдоты люблю. Про армянское радио — не очень, потому что армянское радио приду­мали евреи, а они плохо знают нас, армян.

— Каким вы видите наше время? Злым, противоречивым, уже не с двойными, а даже с тройными стандартами, ког­да не разобраться — где ложь, а где правда?

— Все придумываем. Я не буду притворять­ся: я пошляк. В свое время я любил порно­фильмы смотреть. Это не стыдно. Интел­лектуалы — гораздо страшнее. Кто-то же сказал из умных: «Дети не рождаются под­лецами». Значит, это общество. А почему ты думаешь, что люди стали злыми? Может быть, были?..

— У вас есть друзья?

— Есть. Прекрасные. Один Иван Иваныч Де­дов чего стоит (И.И.Дедов — главный эндо­кринолог Москвы. — М.Р.). Из артистов — только Шурик Калягин, я с ним дружу много лет после «Здравствуйте, я ваша тетя!». Мы с ним сюда приходим, хаш кушаем. Очень я его люблю, он умный человек. А умный человек в театре — это странное явление.

— Если бы у вас был выбор, с кем дружить: с добрым или умным, — вы с кем?

— Умный — лучше.

— Вы любите получать подарки?

— Получать — нет, говорю честно. И дарить тоже — нет. Должна быть какая-то другая мотивация. К сожалению, я не могу тебе дать миллион долларов. А 5 рублей зачем тебе?

— А если бы был бы миллион? Легко обе­щать нереальное.

— Тебе — дал бы. И даже мотивировал бы: по­тому что тебя люблю и хочу, чтобы тебе было хорошо.

«Неправда в результате родит ненависть»

— Вы в Бога верите?

— Нет. В свое время была книга, которая так и называлась: «Три обманщика» — это Иисус Христос, Магомет и Моисей. Всё — легенда: ты этим занимаешься, я — еще более того. Я верю только в себя. В тебя верю, в свою жен­щину верю…

— Заметьте, не я про женщину начала. Но можно ли ей верить, вашей Витали­не, если она моложе вас лет, кажется, на 40?

— Ну и что? Я знаю, что у нас разница в 43 года. Но я думаю, нас спасет только то, что я ее не буду обманывать — и она меня не обма­нет. Я хочу рассчитывать на это. Очень наивно думаю, если серьезно говорить.

— Если серьезно говорить, то когда та­кая большая разница между мужчиной и женщиной, у умного мужчины не может не возникнуть мысль, что…

— Ты будешь смеяться, но эта мысль у меня возникала, и многократно. Но мы уже 15 лет вместе. Я надеюсь, что и она мне правду ска­жет, и я ей скажу все. Подробно. Потому что маленькая неправда в результате родит не­нависть.

Я очень циничный человек, но… Каждый день она мне надевает специальные гольфы — я один их не могу надеть. Значит, и я иду на это, и она. Но ты же неглупая девочка и по­нимаешь, что это повлечет за собой и другие уступки.

— Какие?

— Один мой друг говорил: «В конце концов это не ваше собачье дело». Я даже не знаю, что это, но и ты, и я нуждаемся в правде. Эта кон­серваторская девочка, которая соглашается нагнуться и надеть мне гольфы… После этого ты мне будешь рассказывать, что это любовь? Фигня! Я это знаю, и знаю ответственно. По­тому что, как только почувствую: что-то моя девочка не то делает, я пойму — обманывает. Изображать ничего не надо.

— Жизнь груба и некрасива. Ее облагора­живает искусство. А вы предлагаете жить без «солнечных очков»? Или все-таки лег­че, когда знаешь правду?

— Много легче.

— Что чувствует Армен Джигарханян в 80 лет?

— Все хорошо: я иду на репетицию, мне нра­вится то, чем я занимаюсь, я слушаю себя. Не буду обманывать себя и тебя. В понедельник уже начинаем репетиции спектакля «Жизнь господина де Мольера» — я буду репетиро­вать Людовика XVI.

Марина РАЙКИНА.