Газета "Кишиневские новости"

Правозащитники проверили условия содержания в СИЗО украинской летчицы, подозреваемой в убийстве журналистов

«Еетам заколют до состояния овоща», «Ееужестолько пыта­ли!» — кричат одни. «Так ей и надо, это она убила российских журна­листов!» — оппонируют другие. Но почти все сходятся во мнении, что украинскую военную летчицу На­дежду Савченко, обвиняемую в убийстве журналистов, в Москве прячут от всех и что увидеть ее не удастся. Нам удалось. И справед­ливости ради ска­жу, что никто даже не пытался помешать обще­нию правозащитников с ней. Никто не запрещал ей самой говорить все, что она пожелает.

Надежду приводят из камеры-«одиночки» женского СИЗО №6. Короткая стрижка под мальчика, ни капли косметики, спортивный костюм и отличная военная вы­правка.

— Так хочется наорать на кого-нибудь, а не на кого, — сразу же «завелась» Надеж­да. — Все такие хорошие, вежливые. Вот в этом СИЗО, например. Улыбаются, на «вы», просьбы выполняют. Даже те, с автоматами, которые охраняли меня, хорошие. Прямо душа.

— Вы говорите, что люди с автомата­ми были вежливы. А в прессе муссиру­ется, что вам на голову мешок надевали. Выходит, это ложь?

— И мешок был, и прикладом по лицу били. Но это для меня не страшно. Во время задержания и не такое происходит, я ведь военная, знаю. И крики «сука, изнасилуем» — это нормально все для меня. Кто-то был бы в ужасе, но не я. И все это было не на тер­ритории России. Здесь меня никто не бил и не пытал. Это я открыто заявляю.

— Значит, здесь на вас давление не оказывалось?

— Если вас в запертой комнате держат и все время вежливо тычут в лицо автоматами, это давление или нет?

— Вы на взводе. Может, вам нужен психолог или успокоительные?

— С психологом я общалась, таблетки никакие мне не нужны. Нервы в порядке. А эта агрессия, она в рамках. Она контроли­руемая. Заключенные ведь и не так себя ве­дут, разве нет? У меня этого от того, что я хочу домой. Меня все раздражает тут. Поче­му посуда алюминиевая? Вы же понимаете, что это металл, что он нагревается. Почему нельзя разрешить пользоваться пласти­ковыми тарелками и кружками? Почему не разрешают второе одеяло? Почему нельзя купить матрас нормальный?

— Есть правила внутреннего распо­рядка (ПВР), где это прописано.

— Меня раздражают эти дебильные правила. Хотя, возможно, они и на Украине такие. Теперь самое главное. Я хочу прого­лосовать на выборах. Я имею на это право. Как это сделать?

— Мы выясним. Обратимся в украин­ское посольство, чтобы они вам обеспе­чили такую возможность.

— Может, меня отвезут на Украину, я брошу бюллетень в урну, а потом обратно?

— Это вряд ли… Заключенным это не позволяется. У вас есть муж, дети?

— Нет, и слава богу. Еще не хватало, чтобы они здесь сидели в соседних камерах. У меня есть мать и сестра. Следователь не разрешает телефонные разговоры, хочет, чтобы они сюда приехали на свидание. Я им категорически запретила.

— Вы можете писать им. Есть даже такая услуга, как «ФСИН-письмо». Ваше письмо отсканируют и отправят в любую точку мира. И также вам может написать кто угодно.

— Услуга платная. 50 рублей стоит исхо­дящее, в два конца — 100 рублей, — вступает в разговор сотрудник, который фиксировал нашу беседу на видеорегистратор.

— А 50 рублей — это сколько?

— Э-э-э.. Чуть больше 1 доллара.

— Ясно. Почти как в Ираке было. 50 цен­тов позвонить родным.

— Жалобы на здоровье есть?

— Нет. Все в порядке. Тут быстро реаги­руют. Я сказала, что ухо заболело, и сразу же меня врач осмотрел. Как погода в Москве?

— Ну разве вы не видите? Холодно­вато стало…

— Я три месяца в жаре просидела. А те­перь вот холод.

— Теплые вещи у вас есть?

— Нету. Но я куплю все. Деньги мне пе­реведут, и я куплю.

— Вам могут выдать здесь бесплатно пальто и все остальное. Мы попросим.

— Хорошо. Из Воронежского ОНК мно­го помогли. Приносили мне вещи, сигареты, еду. Спасибо им. Я все там оставила в СИЗО. Зачем мне было брать с собой в Москву 12 трусов?

— Вы в одиночной камере. Как пере­носите одиночество?

— Нормально.

— У вас есть какие-то просьбы, жа­лобы?

— Меня отправят на месяц в НИИ Серб­ского на психиатрическую экспертизу. Для диагноза достаточно одного дня. Что со мной будут там делать все это время? Те­сты? Интервью? Я откажусь отвечать. Объ­явлю голодовку.

— Зачем?

— Это будет моей реакцией. И человек 2 недели может голодать без последствий. Я могу и больше. Если надо, я лягу и умру.

— Вы же солдат. Разве вы не будете бороться?

— Бороться за жизнь надо, когда жизнь того стоит. А не за 20 лет в русской тюрьме. Зачем за них-то бороться? Я не граф Монте-Кристо. Ха! Мне даже Достоевского читать не давали в Воронежском СИЗО. Считали, что это повлияет на меня.

— Странно. Здесь вы Достоевского читать точно можете. И вообще в библио­теке СИЗО много книг.

— «Майн кампф» Гитлера дадут? А книги Черчилля? Или у вас все запрещено в Рос­сии?

— В России читать «Майн кампф» не запрещено. Но сомневаюсь, что он есть в тюремной библиотеке. Кстати, вы мо­жете попросить, чтобы вам принесли все российские законы. УПК, например.

— Так вот он у меня в руках. Читаю. Не самая увлекательная книга, скажу я вам.

Ева МЕРКАЧЕВА, зампредседателя ОНК Москвы.