Газета "Кишиневские новости"

Мы выяснили, кого не берут в ополченцы на юго-восток Украины

России пригрозили новыми санкциями. Президент США Барак Обама и премьер-министр Велико­британии Дэвид Кэмерон вновь при­звали Президента РФ Владимира Путина прекратить поставки оружия на Украину и остановить подготовку украинских ополченцев. Все заяв­ления Путина, что российская сторо­на не отправляла на Украину ни ин­структоров, ни спецподразделений, ни войск — игнорируются. Не прини­мается и та информация, что ряды ополчения юго-востока Украины россияне пополнили исключительно по доброй воле и личным соображе­ниям, а не по приказу сверху.

Собственно, пару лет назад десятки муж­чин из Лондона и центральных графств Вели­кобритании также по собственной инициативе отправились в Сирию помогать повстанцам. Позже британскому правительству тоже при­шлось оправдываться, мол, оно никого не вооружало и никуда не посылало.

Холодное лето-2014, несомненно, займет место в новейшей истории России. И когда речь там пойдет про Украину, вспомнят о тех российских добровольцах, которые участво­вали в гражданской войне на юго-востоке соседней страны. Но не напишут в учебниках о том, как сколачивали бригады для фронта, кто уходил от мирной жизни защищать дру­жественный народ, чем руководствовались люди, покупая билет в один конец. Такие под­робности будет хранить лишь память тех, кто не дождался с войны своих близких.

Какое наказание ждет ополченцев за ис­пуг, почему скрывают списки погибших добро­вольцев, на что идут люди, чтобы оказаться на поле боя, — в рассказе тех, кто принимает непосредственное участие в подготовке и от­правке военных из России на Украину.

«Хирург оставил работу в престижной клинике, чтобы бесплатно спасать раненых»

«Идет набор в ополчение Славянска». «Добровольцы на Донбасс». «Поможем бра­тьям. Объединяйтесь».

Страничек с подобными призывами в соцсетях хоть пруд пруди.

Первая интербригада юго-востока. «Мы готовы оказать вооруженное милосердие по всей территории бывшей Украины» — один из лозунгов бригады.

Далее — требования к желающим попасть на фронт. Коротко и ясно: «Возраст от 25 лет. Не судим. Физически и психически здоров».

Отправляю письмо с просьбой об интер­вью.

Ответ приходит не сразу. Просят повре­менить. Через пару дней: «Пришлите список примерных вопросов». Спустя еще какое-то время: «Звоните».

Позже я узнаю, лидеры бригады тщатель­но проверяют всех, обратившихся в их струк­туру, будь то журналист или потенциальный доброволец.

— Обращайтесь ко мне Кирилл, — пред­ставились на том конце провода.

— Кто и когда решил создать штаб до­бровольцев в Москве?

— Про какой штаб добровольцев в Москве вы говорите? В Москве нет никакого штаба.

— А где же вы базируетесь?

— В Черноземье. Конечно, наши люди есть и в Москве. Но как такового штаба, где проходили бы отбор добровольцы, в столице не существует.

— Когда вы решили создать отряд рус­ских добровольцев на Украину?

— 22 февраля.

— Выходит, задолго до того, как лидер ополченцев ДНР Игорь Стрелков объявил о всеобщей мобилизации?

— Конечно. Наша первая кампания — это крымская кампания.

— Что за люди обращались к вам? Неу­жели кто-то мог оставить работу и поехать в Крым?

— Кто-то был изначально с нами, кто-то специально брал отпуск. Тогда еще не было людей, которые бросили работу ради Крыма. К тому же во время крымской кампании мы не предъявляли серьезных требований к же­лающим присоединиться к нам. Обстановка тогда была не столь серьезная, как сейчас на востоке Украины. Поэтому принимали всех не­равнодушных людей. Поначалу наше сообще­ство выступало исключительно в качестве не­коего посредника. К нам обращался человек: «Хочу помочь русским в Крыму». Мы организо­вывали ему встречу на местах «дислокации». Его ждали, встречали, размещали — и, таким образом, люди вступали в роту самообороны Крыма.

— И куда подевались все эти люди, когда наступило время более серьезных действий уже на юго-востоке Украины?

— Наши люди участвовали в захвате об­ластных администраций в Харькове. Далее — по всему Донбассу. С начала мая мы уже включились в работу, когда на юго-востоке начались серьезные бои. С 24 мая — дату я называю впервые — наша особая бригада действует на территории всего Донбасса.

— Сколько человек входит в вашу бри­гаду?

— Количество и дислокацию наших сил я не могу называть — это секретная информа­ция. Скажу только, что все наши люди имеют опыт боевых действий, это квалифицирован­ные специалисты, никто не судим, воюют все бесплатно. Наши люди находятся в самых нуж­ных местах.

— С 24 мая количество добровольцев вашей бригады увеличилось?

— Нам каждый день пишут сотни людей, по всем нашим ресурсам ежедневно проходят десятки телефонных звонков. Берем мы дале­ко не всех. Существуют свои, специфические критерии отбора. Например, важно, чтобы доброволец имел военно-учетную специаль­ность. Но опять же не любой человек с опытом боевых действий нам подходит. Например, вряд ли нам сейчас понадобится стрелок, так как по этой специальности профессионалов на юго-востоке хватает.

— А кто вам нужен?

— Операторы переносных зенитно-ракетных комплексов, танкисты, экипажи бо­евых машин, квалифицированные снайперы определенного разряда — разряд называть не стану, фельдшеры, военно-полевые инструк­торы, хирурги, разведчики. Как правило, в на­бор, который мы объявили на днях, пройдут только люди, проходившие службу в спецназе: от войскового до ГРУ.

— Вы сказали, требуются фельдше­ры, хирурги? И много врачей из России оставляют свои рабочие места, чтобы бес­платно спасать раненых?

— Врачей пока немного. Нужно больше. Но все-таки обращаются специалисты раз­ной квалификации. В том числе и женщины. Например, в ближайшие дни к нам приедет человек, которому пришлось уволиться с ра­боты, потому что ему не давали отпуска. Ради войны он оставил свою престижную работу в очень серьезной клинике, понимая, что здесь ему не заплатят ни рубля. Более того, он даже интересовался, какие ему купить инструмен­ты для работы и какие лекарства необходимо привезти. Все это он покупал на собственные средства.

— Местных врачей на Украине не хва­тает?

— Там постоянно бомбят, много раненых, не хватает рук. Недавно двух врачей убили в Славянске. Поэтому запрос есть.

— Где работают врачи в условиях во­йны? Для них оборудовали какие-то мед­пункты?

— Медперсонал, приписанный к нашей особой бригаде, работает по больницам, по пунктам оказания помощи мирному населе­нию, детям.

— Я слышала такие истории, что в связи с нехваткой квалифицированных хирургов на юго-востоке Украины людям не оказывают должную помощь. Напри­мер, если человека ранили в руку, ее тут же ампутируют, потому что так проще, не­жели спасать.

— Конкретно в нашей бригаде таких слу­чаев не было. За своими людьми мы стараем­ся следить, чтобы они ни в чем не нуждались. Многие наши раненые отправлены на лечение в Россию.

«Для нас важна мотивация добровольца. Собеседование проходят не все»

— В каких конкретно городах находят­ся ваши подразделения?

— Везде, где есть необходимость в высо­коквалифицированных военных специалистах, есть наши люди. Там, где наиболее серьезные столкновения, боевые операции…

— Где вы размещаете добровольцев?

— Некоторые местные жители, которые покинули свои дома, предоставили нам во временное пользование свое жилье, чтобы наши люди следили за домом. Кто-то находит­ся в казармах. С размещением проблем нет.

— Какой регион в России считается наиболее активным? Откуда поступает больше всего добровольцев?

— Отовсюду. Калмыкия, Бурятия, Цен­тральная Россия, Дальний Восток.

— Из Европы приезжают?

— Да. Сейчас на нашем пункте в Ростов­ской области находятся пять французов. На­род приезжает из Германии, Испании, Италии, из Китая должны приехать. Но европейцам мы лишь помогаем добраться до ополченцев. В наших рядах иностранцев нет.

— Как вы с ними общаетесь?

— Все предусмотрено. С нами работают переводчики.

— А из Украины к вам обращаются?

— Да, много людей с Украины. В день человек по пять пишут из Киева, чуть больше писем приходит от одесситов, харьковчан. В основном это кадровые офицеры, есть дей­ствующие офицеры. Все они присылают нам копии военных билетов, паспорта, чтобы мы не думали, что они шпионы. Но мы с ними тоже не работаем. Возможностей и необходимости сотрудничать со всеми у нас нет. Принимаем только граждан РФ. А людям с территории бывшей Украины советуем обращаться в бли­жайший штаб ополчения. Таким образом, они вступают в местное ополчение.

— То есть отсеиваете по национально­му признаку. А возрастной ценз имеется?

— Раньше мы принимали ребят от 26 лет. На днях понизили планку — берем парней от 25.

— Молодые пацаны прорываются к вам?

— Приходил молодой человек, 22 года. Он пытался обмануть, преувеличил свой воз­раст, сказал, что очень хочет поучаствовать в боевых действиях. Но мы такие вещи тщатель­но проверяем. В итоге парень был отправлен домой.

— А верхняя планка какая? Стариков берете?

— Я не помню, чтобы к нам обращались люди старше 60. Хотя, возможно, среди воз­растного контингента и найдутся высококва­лифицированные специалисты в той или иной области, которые нам не помешали бы. Но такие к нам не обращались. Средний возраст наших вояк — от 35 лет.

— Важные критерии вашего отбора «психически нормальный» и «не судим». Не случайно вы об этих моментах обмол­вились на своих страничках в соцсетях. Сумасшедшие тоже хотят воевать?

— Конечно. И приходят, и пишут, звонят. Я же говорю, сотни людей в день. Но у нас есть свои психологи, которые быстро вычис­ляют таких товарищей. Как правило, до на­шего пункта они не доходят, отсеиваются на раннем этапе.

— Есть среди желающих отправиться на юго-восток такие, которые идут ради острых ощущений?

— И таких хватает. Им мы советуем смо­треть фильмы про войну.

— Как вы их вычисляете?

— Мы всегда спрашиваем мотивацию. И на каком-то этапе человек прокалывается. Если человек жаждет приключений или аван­тюрист по натуре, мы даем установку, что ему с нами не по пути. Хотя он может попасть на фронт, но к нашей бригаде он не будет иметь отношения.

«Люди гибнут. Больше, чем хотелось бы. Когда все закончится, мы огласим полные списки погибших»

— Каким образом происходит отправ­ка на юго-восток?

— Алгоритм действий такой. Человек нам пишет на почту или звонит. После не­долгого общения мы уже понимаем, можно ли его отправить к координатору другого уровня. Следующий координатор выясняет у вновь прибывшего другие детали. Если опра­шиваемый прошел эти два собеседования, мы уточняем еще ряд моментов — и здесь случается, что человек «спотыкается». На­пример, некоторые спрашивают, сколько им заплатят за работу в «горячей точке». На этом этапе мы прощаемся. В нашей бригаде никто ни копейки не получает и не получит. Это уже не добровольчество. За деньги пусть идет и ищет работу в мирной жизни. Если же испы­туемый вынес проверки, мы оповещаем его о месте прибытия, где его встречают наши со­трудники, размещают на базе. Там проходят определенные брифинги, инструктажи, со­беседования, знакомство с остальными ре­бятами. Позже людей перекидывают в зону боевых действий.

— Я слышала, что многие доброволь­цы каким-то чудом сами добираются до Славянска, Краматорска…

— Есть самоходы. Людей, которые имен­но нам не подходят, но очень хотят попасть на войну и, по нашему мнению, могут являться неплохими военными специалистами, мы адресуем другим бригадам. Те помогают им в одиночку или в какой-то компании перейти границу. Но это минимальное количество лю­дей. Они будут приписаны к ополчению, но не к нашей бригаде.

— Правда, что перед тем, как отпра­вить добровольцев на юго-восток, им меняют биографию, имена, паспорта, их данные удаляют из соцсетей?

— Это все выдумки про каких-нибудь там наемников, шпионов или кого-нибудь еще. У нас ничего подобного не происходит. Во-первых, это незаконно. Во-вторых, в этом нет необходимости. Зачем? Добровольчество яв­ляется полностью законным делом, даже если опираться на Женевскую конвенцию о статусе

участника боевых действий.

— Шпионы, например, из «Правого сектора», могут под видом добровольцев проникнуть в вашу организацию? Вы же не определите по голосу, кто вам звонит.

— У нас есть возможность достоверно понимать и досконально проверять, с кем мы имеем дело.

— Подобных проколов не было?

— Нет.

— Случалось, когда вы отправили до­сконально проверенных людей, а через неделю-другую они попросились домой — испугались, передумали?

— С ополченцами такое случается. С нашими такие вещи не проходили. Поймите, у нас очень строгий отбор. В нашей бригаде есть люди, которые на этой войне потеря­ли глаз, у некоторых начались проблемы со здоровьем в связи с ранениями, но они по-прежнему говорят: мы никуда не уедем, оста­немся до конца.

— Выходит, добровольцы и ополче­ние — это две разные истории?

— В ополчении более разнообразный кон­тингент. Там достаточно молодых пацанов, не так много кадровых военных людей, профес­сионалов, поэтому в их рядах наблюдается те­кучка. У нас человек может покинуть поле боя только в случае гибели или тяжелого ранения.

— И много человек уже погибло?

— Больше, чем хотелось бы. Гибнут.

— Кирилл, можно поконкретнее, циф­ры какие-то назвать?

— Цифру я не назову. Не скажу, что каж­дый день гибнут, нет. Но гибнут.

— Когда люди уезжают на фронт, они предупреждают своих близких о том, куда направились?

— Мы всем советуем предупреждать близких. Но есть такие, кто игнорирует наши просьбы. Вот сейчас у нас в бригаде есть чело­век, который находится в районе боевых дей­ствия, но ему приходится оттуда разводиться со своей женой.

— Она недовольна, что он все бросил и уехал?

— Он не то что все бросил. Она так пере­живает, и, чтобы ее не мучить, он принял ре­шения с ней разойтись.

— Есть случаи, когда звонят родители, жены и просят вернуть обратно или кого-то разыскивают?

— Постоянно пишут нам, ищут. Но, когда спрашиваем фамилию, оказывается, к нам он не обращался — этот человек обратился к дру­гим организациям, сам поехал, мы никогда его не видели и не знаем. Среди наших ребят — все взрослые, адекватные и такие вопросы решают самостоятельно, до отправки.

— Много пропавших без вести среди тех, кто купил бронежилет и поехал сам?

— Сложно сказать. Они есть, очевидно. Мы этим не занимаемся.

— А почему скрывается информация о погибших людях? Даже вы не хотите это озвучивать.

— Я знаю, что родственники не хотят об этом говорить. И еще по каким-то оператив­ным соображениям мы не станем распро­странять эту информацию до определенного периода времени. То есть когда-нибудь эти списки будут опубликованы, но в данный мо­мент этого нет. Опять же от родственников ни­кто ничего не скрывает, они все знают. Тела выдаются, и все остальное.

«Мы не отчитываемся о потраченных суммах, чтобы враг не знал о наших приобретениях»

— Кирилл, ваша бригада сотруднича­ет непосредственно со Стрелковым? Или вы действуете сами по себе?

— Ну как можно быть самими по себе? Конечно, сотрудничаем. Но все-таки Стрел­ков является главным среди ополчения, мы не совсем к ним относимся. Но определенное сотрудничество у нас есть — с местными ко­мандирами, которые находятся в юрисдикции Стрелкова.

— Правда, что между командирами того или иного отряда ополченцев уже на­чались конфликты?

— Нас это не касается. Хотя я слышал об этом. На юго-востоке сейчас образовалось много банд, действуют казачьи сотни, сотни самообороны, кучи православных армий — разный народ собрался. Но мы с ними не пересекаемся.

— Многие люди, добравшись-таки до района боевых действий, начинают описывать свои впечатления в соцсетях. Ненароком кто-то может выдать военную тайну. Есть вещи, которые не рекомендо­вано делать на войне?

— Конечно, есть. Это определенный пе­речень вещей, вопросов, на которые люди не уполномочены отвечать. Например, вы меня спрашивали о дислокации и численности на­шего отряда — такую информацию запрещено раскрывать.

— Когда ваши отобранные приезжают на место назначения, им сразу выдают со­ответствующую амуницию, оружие?

— Оружие и боеприпасы на территории России не выдаем, эти вещи они получают уже на месте. Первым делом мы всех экипируем. К экипировке у нас повышенные требования. У нас обмундирование гораздо лучше, чем у тех же ополченцев. К примеру, они берут бро­нежилеты 3-го класса либо 4-го класса защи­ты. Мы стараемся использовать максималь­ный, 6-й класс защиты. Конечно, и стоят такие бронежилеты на порядок дороже.

— Что такое 6-й класс защиты?

— Это самый крепкий бронежилет, ко­торый удерживает прямое попадание опре­деленного вида стрелкового оружия. 1-й класс — против ножей. 3-й класс спасает от травматики, мелкокалиберной ерунды, ко­торую использует украинская армия. Кстати, украинцы использует также разрывные патро­ны, которые запрещены Женевской конвенци­ей, — у нас есть доказательства этого. Поэто­му мы своих людей не подставляем под пули и экипируем их, насколько позволяют деньги.

— А как обстоят дела с продуктами на юго-востоке? Ваши бойцы не голодают?

— Питание, сигареты — с этим все в по­рядке.

— Вы также регулярно публикуете счета, куда люди могут перечислять день­ги. Большие суммы собираются?

— Помогают много и часто. Но чтобы не светить перед врагом свои финансовые доходы-расходы, мы почти не публикуем де­нежные поступления в широком доступе. Мы делаем отчеты о приобретенных снаряжениях, о переведенных суммах и расходах отчитыва­емся по узкому каналу. Если украинская армия будет знать, какое спецоборудование мы при­обрели, им будет легче действовать.

«Приехал в Славянск, испугался выстрелов, в наказание — три дня исправительных работ»

Доброволец из России Александр Жуч­ковский в Славянске практически с первых дней войны.

Он — в непосредственном контакте с Иго­рем Стрелковым и с самими ополченцами.

— Александр, почему до сих пор нет точных цифр по погибшим ополченцам?

— Эти данные нигде не публикуются из соображений безопасности их семей. Дело в том, что 80–90 процентов ополченцев в Сла­вянске — это граждане из Восточной Украи­ны. Подобная информация может навредить их семьям, которые живут в разных уголках страны. Поэтому таких списков нет. Достаточ­но того, чтобы всех погибших ополченцев про­сто поминали по именам. Сами родственники знают о своих погибших.

— В последнее время много говорят о пропавших без вести добровольцах из России.

— В общей сложности боевые действия идут уже два месяца. Возможно, это большой срок для современной России или Украины, но в масштабах истории не такой уж большой. На войну приезжает много разных людей, су­ществуют серьезные проблемы со связью, с оповещением. За такой короткий срок утверж­дать, что кто-то пропал с концами, нельзя. Нужно просто ждать. Пройдет время, и поя­вится ясность в отношении того или иного че­ловека. Пока это все происходит в хаотичном режиме.

— Вы сказали, что в ополчении 80–90 процентов — это граждане Украины. А где же тогда те сотни, тысячи людей, которые приезжают из России?

— Действительно, из России едут сотни людей, может, уже и тысячи. Через меня про­шло порядка двух сотен граждан РФ. Но они устраиваются по всей Новороссии, по всем участкам фронта. Так говорит Игорь Стрел­ков. Если мы рассмотрим участок Славянска, то там не сотни и не тысячи добровольцев из нашей страны.

— По слухам, местные жители малень­ких городов юго-востока Украины доста­точно равнодушны, они не пополнят ряды ополчения, пока в их дом не прилетит сна­ряд?

— Да, это так. Конечно, хотелось бы, что­бы больше местных жителей встали в ряды ополчения, но пассивных наблюдателей всег­да было большинство во всех гражданских во­йнах. Конечно, если у кого-то гибнет семья, то человек сразу приходит к ополченцам. Когда в Славянске у одного мужчины погибли жена и ребенок, только тогда он решил взять в руки оружие и отомстить за семью. Горожане жи­вут по принципу «пока гром не грянет, мужик не перекрестится». Многие попросту покида­ют населенный пункт, бегут от войны. Кто-то продолжает пассивно наблюдать за проис­ходящим. Ничего удивительного нет.

— Неужели на юго-востоке еще оста­лись люди, которым по большому счету все равно, что идет война, и конечный ре­зультат им совершенно не важен?

— Меня жители Славянска зачастую по­ражают своим спокойствием. Рядом рвется снаряд, а они продолжают кататься на ве­лосипедах или снимать боевые действия на мобильный телефон. Может, они привыкли к такой обстановке и страх пропал? А есть про­цент населения, которые надеются на авось: моя хата с краю, может, обойдется, не заде­нет. Есть такие, кто негативно настроен к нам. Но такие люди предпочитают отмалчиваться, чем высказывать открыто свое возмущение и тем более враждовать. Но в целом мы все-таки чувствуем моральную поддержку жителей Славянска. Пусть и не всех. Местные продол­жают кормить-поить ополченцев. И поддержи­вают всячески.

— Вроде как шахтеры собрались под­держать наконец ополчение?

— Шахтеры постоянно к нам приезжают. В моем отряде, в Славянске, первоначально человек пять шахтеров было. Они пополняют ряды, но не массово. Хотя их поддержка мог­ла бы существенно усилить наши ряды. Ведь шахтеры — большая часть Донбасса. Но чуда пока не происходит. Они только митингуют.

— Почему так?

— Сложно сказать. Они считают, что вое­вать — дело военных. А они хотят жить мирно. Дело в том, что мало кто понимает, что на­чалась гражданская война или даже освобо­дительное движение. И вопрос участия всех жителей Донбасса в этом еще не дошел до сознания людей. Может, дальше придет по­нимание происходящего. Но опять же ничего удивительного в этом нет. Вспомните граж­данскую войну столетней давности. Сколько там участвовало человек с обеих сторон? Не больше миллиона человек. Хотя численность населения России составляла более ста мил­лионов жителей.

— Если в добровольческие отряды су­ществует жесткий кастинг, то в ополчение принимают всех. На вашей памяти встре­чались в Славянске люди, которые прие­хали на войну из-за нехватки адреналина, а спустя неделю сдали пост?

— Да, конечно, были и такие случаи. В основном это касается молодых ребят до 25 лет. Они приезжали в Славянск с игровым подходом. Но после первых обстрелов, рисков к ним приходило понимание, что это не игруш­ки, это война. Также существует небольшой процент людей, кто подвержен страху. Такие сразу стремятся уехать обратно. Но у нас на этот счет есть определенные нормативы. Если человек попал к нам в ополчение, он не име­ет права на следующий день уехать, потому что испугался. Должен три дня отработать на общественно-полезных работах. Иначе так по­стоянно будут приезжать, мы их будем куда-то направлять, снаряжать, выдавать оружие… Если с каждым нянчиться, никакого времени и возможностей не хватит. После честно отра­ботанных трех дней его никто насильно удер­живать не станет. Но в основном люди едут в Славянск осознанно. После того как человек преодолел большое расстояние, окольными путями перешел границу, добрался до пункта назначения — все эти риски говорят о том, что он сделал свой выбор осознанно. Небольшой процент людей отсеивается.

— Существует процент людей, кото­рым попросту нельзя давать в руки оружие из-за неуравновешенной психики. Как вы вычисляете таких?

— Вычислить таких сложно, особенно если человек закрытый. Такие люди проявля­ются в острой, стрессовой ситуации. В ходе подготовки уже можно примерно определить, что с тем или иным человеком могут возник­нуть сложности. Но его никто не прогонит. Ведь человек приехал добровольно, и отпра­вить его сразу домой по меньшей мере не­корректно с нашей стороны. Разворачиваем обратно лишь в крайних случаях, если видим неадекватное поведение, которое проявляет­ся уже на месте. Да, такие люди попадались. Например, один человек неожиданно оставил пост, взял оружие, ушел в поселок и напился. Такие ополченцы сразу разоружаются. Если видим, что он оступился и каким-то образом искупил вину, то его могут оставить в ополче­нии. Если такова сущность человека, он либо наказывается, либо отправляется домой.

— Выходит, не каждый способен прой­ти испытание войной?

— Безусловно. У некоторых людей по­просту не выдерживает психика. Многие не видят противника в лицо. Это касается тех, кто месяц-два сидит в обороне, каждый день под обстрелами — вот тогда может пошатнуться психологическое состояние. Люди, которые вынуждены сидеть в обороне или засаде — в захваченных учреждениях, в укреплениях, в домах, куда прилетают снаряды и рядом гиб­нут люди, считаются самыми стойкими. Ведь это самый изматывающий вид военных дей­ствий. В этом случае можно сказать, что опол­чение Славянска — героическое. И благодаря авторитету Стрелкова ситуация там достаточ­но стабильна в этом плане — люди держат по­зиции и не у многих еще сдали нервы.

— Ополченцам запрещено выклады­вать свои истории в соцсетях?

— Зависит от того, какой это ополче­нец — местный или из России. Украинцы бо­ятся утечки информации, поэтому удаляют свои аккаунты из соцсетей. Ведь ему еще жить на Украине. Ополченцев из России мы предупреждаем: нельзя раскрывать подроб­ности обороны, военные хитрости, писать, где и сколько человек находится и кто что делает. Но в Славянске лишь небольшое количество ополченцев имеет доступ к сетям, Интернету и даже телефону.

— Вы непосредственно общаетесь со Стрелковым, с другими авторитетными людьми. Сколько времени может прод­литься война на Украине?

— Этот вопрос нам часто задают. В дан­ной ситуации ничего нельзя спрогнозировать. Во-первых, многое зависит от международной обстановки. Важно, как поведет себя Россия. Может, введет завтра свои войска и война за­кончится? Во-вторых, мы не знаем, что там происходит в головах украинской власти. Эти люди непредсказуемы. Их поведение не под­дается логике. С ними невозможно вести пе­реговоры, никакие перемирия они не соблю­дают, как бомбили Семеновск и Славянск, так и бомбят. Причем с каждым разом все больше. Нужно вести хоть какой-то честный поединок, чтобы говорить о каких-то прогнозах…

Ирина БОБРОВА.