Газета "Кишиневские новости"

Друзья-музыканты — о Святославе Бэлзе: «Часто публика ходила на него самого, а не на исполнителя!»

Известие о кончине Святослава Бэлзы в мюнхенской больнице стало для музыкальной Москвы полнейшим шоком. Кому ни по­звоню — никто и поверить не мог, что когда-то музыка настолько враз оси­ротеет. Ведь он почти каждый вечер вел какой-то концерт, открывал все значимые фестивали — сам не раз был свидетелем его вынужденных ночевок в аэропортах: Бэлза посто­янно перемещался, отдавая всего себя без остатка. И теперь в неверо­ятной симфонии его жизни поставле­на точка.

Даже музыкант, мастерски владеющий даром красноречия, не сможет до конца в точ­ности сказать — что же это за явление такое: Бэлза. Прав композитор Александр Чайков­ский, заметивший, что Бэлза «под себя» изо­брел целый уникальный жанр — внешность, голос, манеры, бабочка, обходительность, выдержанность, сумасшедше потрясающая память и… фанатичная преданность Музыке.

— Я убежден, что не только в России, но и в целом мире нет столь уникального челове­ка, — говорит Чайковский, — к сожалению, я чего-то такого ожидал. Мы весной виделись с ним — спрашиваю: «Что это ты так похудел?» — «Да вот не знаю, ничего особенного». А в этом возрасте очень плохо, когда такие худе­ния начинаются… Как-то он легкомысленно относился к своему здоровью — вот бы на полгода раньше все это обнаружить, может быть, тогда…

Святослав Игоревич родился в Челябин­ске, выходец из интеллигентнейшей дворян­ской семьи: наша музыкальная обществен­ность до сих пор отлично помнит его отца — Игоря Бэлзу, знаменитого профессора Московской консерватории, музыковеда. Вспоминает близкий друг Святослава Бэлзы — Нина Александровна, вдова дирижера Ев­гения Светланова:

— Уход Славы — целая трагедия. Потому что он необходим. Всегда, несмотря на извест­ность, был доступен чисто по-человечески. У него не было ни одного свободного дня, вы можете себе это представить? Помогал всем постоянно: лично я ему обязана тем, что он бескорыстно, безо всяких денег, много лет вел «Светлановский абонемент» в Доме му­зыки. Только из уважения к моему мужу — Ев­гению Светланову. Я в отчаянии. Только вче­ра с ним по телефону разговаривала. Ведь он уже 1-го должен был прилететь из Мюнхена. Набрала мобильный — голос совсем слабый, печальный: «Когда вернусь в Москву, сразу же с вами свяжусь». И вот проходит ночь… Это трагедия для всей нашей культуры.

— И что страшно — никакой замены даже близко…

— Ну о чем вы говорите: он единствен­ный. Он от Бога. Яркий эрудит, а какой слог, какое слово! Могу сказать только одно: мы (наше поколение) все-таки люди счастливые, потому что мы видели настоящее искусство. Часть которого — Бэлза.

…По любому музыкальному поводу в лю­бой час суток можно было позвонить Святос­лаву Игоревичу, и он обязательно, как бы куда ни спешил, находил минутку ради торжества Музыки: без какой-либо подготовки, прямо с ходу, причем отличным слогом, не требую­щим какой-либо правки, мог рассказать сразу на полосу о Муслиме Магомаеве, Святославе Рихтере, Мстиславе Ростроповиче… Столько лет — и без штампов! В это невозможно по­верить, но это так. У него не было «один раз выученных формул» на все случаи жизни. Он продолжал «проживать» жизнь того или иного музыканта, композитора, добавляя — в себе — к его биографии все новые краски.

Бэлза был красив, но не красовался. Природная аристократическая скромность. Он был первым музыкальным конферансье в Советском Союзе; достойно прошел через лихолетье 90-х, не «переквалифицируясь в управдомы»; остался первым и в новейшее время.

— Как же грустно, — печально говорит пианистка Екатерина Мечетина, — ну никто так не любил музыкантов, как он! У каждого из нас, солистов, возникало впечатление, что вот конкретно тебя он любит больше всего на свете. Такие удивительные слова находил, не стесняясь молодым и начинающим авансом делать комплименты со сцены. А это придава­ло нам импульс. Хотелось играть еще лучше. Мне тоже приходится в жизни вести те или иные концерты, и пример всегда брала ис­ключительно с него. Такой красивый мужчи­на, статный, идеально одетый — настоящий артист, при том, что по специальности он ис­кусствовед…

Да, его артистическая стать давала про­фессиональным артистам фору в сто очков вперед. Цельный в своем образе. Общитель­ный и веселый. Никто никогда не восприни­мал Бэлзу как «пожилого человека». Подтяну­тый, стильный. А о его чувстве вкуса можно и не говорить…

— Наверняка, — вспоминает Александр Чайковский, — при его профессии кто-то из выступающих ему нравился больше, кто-то меньше. Кто-то ему совсем не нравился. Но по поводу каждого он находил какие-то точные благородные слова, возвышаясь над личными эмоциями. И возвышая самих артистов. И что самое удивительное — часто публика прихо­дила именно на него, а не на тех, кто высту­пал. Стоишь за кулисами, секунда до начала концерта, какие-то замены, быстро говоришь ему что-то уже на выходе, впопыхах, — он, за­помнив все в точности, безупречно начинает концерт!.. Вспоминаю, как несколько раз были с ним в Вологде на фестивале «Вологодские кружева» — бродили по центральной площа­ди; там разбивали по выходным базар, и Бэл­за учил меня правильно подбирать керамику — все эти сделанные в монастыре чашечки… Потрясающе образованный человек — знал все!

…Его мини-лекции о композиторах, ди­рижерах, солистах былых эпох можно смело издавать отдельным сборником. И это не стандартные байки или анекдоты. Это зача­стую облеченная в изящные образы, глубо­кая суть той или иной личности. Бэлза всег­да тонко чувствовал — как долго ему можно говорить со сцены. Если популярный солист задерживал концерт на полчаса, и публика слегка негодовала от ожидания, Бэлза двумя-тремя словами умудрялся снять напряжение, выступая потрясающим психологом. А теперь — кто будет психологом нам?..

— Все случилось внезапно, утром во вторник, в Мюнхене, в больнице, — говорит Денис Мацуев (он первым сообщил о смерти Мастера), — это серьезный удар. Говорят, не­заменимых нет, — абсолютная чушь! Сейчас я не представляю себе ни телеканала «Культу­ра», ни фестивально-концертную жизнь Рос­сии без Бэлзы. Пус-то-та! Этот жанр на Бэлзе закончился. Язык не повернется назвать его конферансье. Каждый выход — это мастер-класс, введение в особую атмосферу, после его слов можно было уже не играть. Умница, эрудит, честный, бескорыстный человек. Он называл себя и двух своих сыновей (Игоря и Федора) тремя мушкетерами. И когда такие уходят — насколько пусто все становится…

Ян СМИРНИЦКИЙ.