Газета "Кишиневские новости"

Заключенный в СИЗО Павел Дмитриченко: «В раздевалке артисты говорили — давайте набьем Филину морду!»

На днях суд на полгода — с 6 до 5,5 года — скостил срок веду­щему артисту балета Большого театра Павлу Дмитриченко. На­помним, что он был признан вино­вным в организации нападения на худрука Сергея Филина — тому в лицо плеснули кислоту. Артист вину признавать не желает и намерен добиваться оправдательного при­говора.

Сама эта история стала настоящим «не­культурным» шоком для россиян: к Большо­му театру всегда относились чуть ли не как к святому месту, а тут вспыли наружу секс-скандалы, склоки, слухи-сплетни. А Павел Дмитриченко о подноготной театра знал больше, чем кто-то другой, поскольку факти­чески возглавлял его профсоюз. Дмитричен­ко уверяет, что причина сурового приговора — война между Филиным и Цискаридзе. И что если бы он оклеветал Цискаридзе, то давно бы был на свободе. Впрочем, все это ничуть не умаляет главного — худрук Боль­шого театра потерял зрение и перенес около 30 операций.

Почему это вообще произошло? Что об­щего у ведущего артиста балета с уголовни­ком, который вылил кислоту на Филина? Об этом и многом другом спецкор «МК» спроси­ла у Павла Дмитриченко, который находится сейчас в московском СИЗО.

— Павел, на первый взгляд вы в от­личной форме, будто каждый день зани­маетесь балетом за решеткой, — начинаю нашу беседу с Дмитриченко с юмором, что­бы как-то разрядить тяжеловатую атмосфе­ру изолятора.

— А как же! — подхватывает он мой шут­ливый тон. — Прямо в камере репетирую, чтоб форму не потерять. И выступаю тут перед надзирателями каждый день. «Лебе­диное озеро» им танцую.

Сами надзиратели, слыша наш раз­говор, с трудом сдерживают улыбку. Со­листы Большого театра попадают в СИЗО, мягко говоря, нечасто, но для сотрудников Дмитриченко такой же заключенный, как все остальные. Отдают ему приказ: «Руки за спину, лицом к стене». Дмитриченко, кста­ти, только что пообедал: питается теперь не блюдами высокой кухни Большого театра, а как все — тюремной баландой (по камерам разносили гороховый суп, кашу с мясом и компот из сухофруктов).

— И все-таки мне не очень понятно, как вы, такой утонченный, интеллигент­ный, могли организовать столь страшное преступление?

— Я его и не организовывал.

— Но вы же вроде бы вину свою при­знали. Или нет?

— Нет, конечно. Если бы я был прича­стен к произошедшему, я бы не подавал даже апелляции и со всем согласился. А я не согласен и буду бороться до конца. Я не понимаю до сих пор, почему мне пытаются приписать то, о чем я узнал, как все, из газет! Я не собираюсь отвечать за действия других людей. Да, у меня был разговор с Заруцким, я признаю, что согласился на его предложе­ние побить Филина за его аморальное пове­дение. Но поставить синяк под глазом и то, что случилось в итоге, — две совершенно разные вещи! А если бы в тот вечер Филина еще ограбили? Или угнали его автомобиль? Получается, я тоже за все это должен был бы отвечать?!

— Но зачем нужно было рассказы­вать уголовнику (Заруцкий ранее судим. — Авт.) о своих отношениях с Филиным? И, кстати, какие они у вас были?

— Начну с отношений. В принципе они были нормальными. Я видел многих худру­ков, и Филин не самый худший. И у него не было такой большой власти в театре, как ему приписывают. Но он позволял себе много дерзостей. Чуть ли не каждый день в раз­девалке артисты говорили: давайте набьем ему морду!

А Заруцкий говорил, что его дочь хочет стать балериной, интересовался нравами в театрах. Вот так и получилось, что я расска­зал, какие там бывают люди. А он предложил проучить его. Но ни о какой кислоте речи не шло вообще. Да это и не кислота ведь во­все.

— А что?!

— Электролит с мочой. Электролитом на зоне выводят наколки. Мочой уголовники метят «неправильных» людей. Об этом сам Заруцкий говорил даже на суде. То есть это его собственная инициатива была, до кото­рой я не смог бы даже додуматься, посколь­ку не имею уголовного прошлого.

— Получается, что Заруцкий хотел, как выражаются уголовники, «опустить» Филина, облив мочой? И все для того, чтобы выслужиться перед вами?

— Если бы он хотел причинить Филину серьезный вред, то использовал бы серную кислоту. Тогда и 100 операций бы не спасло. А это был всего лишь электролит. А насчет целей, которые преследовал Заруцкий, — думаю, он хотел заработать денег.

— Каким образом?

— Шантажировал бы меня этим. В ма­териалах дела есть его показания, где он признается в своем намерении вытягивать из меня деньги. Я очень сожалею, что во­обще когда-то заговорил с ним о Филине, о работе…

— А о том, что человек фактически ослеп, вы не сожалеете?! Вы, кстати, просили прощения у Филина?

— Не буду просить за то, чего я не со­вершал. Я готов извиниться за то, что вооб­ще обсуждал с Заруцким Филина. Мне точно не стоило этого делать. Если Филин правда ослеп на оба глаза, как говорят по телевизо­ру, я очень ему сочувствую. Такого никому не пожелаешь.

— Что значит ваше «если правда»? Вы сомневаетесь в слепоте Филина?!

— Я не берусь оценивать медицинские документы. Но, зная Сергея, ничего не ис­ключаю. Если все это игра — время покажет. Ослепший ведь не может неожиданно про­зреть? Посмотрим, что будет с Филиным. А я ему здоровья желаю в любом случае.

— И все-таки Филин говорил, что вы с ним конфликтовали.

— Я вас умоляю! Те конфликты, о ко­торых Филин говорит, — обычные рабочие моменты. Я подходил к нему с претензиями, что нельзя задерживать артистов, что нель­зя к ним относиться по-хамски, особенно к женщинам. Его все боялись, а я нет.

— Почему вы не боялись?

— Я от него никак не зависел. Я играл те партии, которые хотел, на них ставил меня Григорович. Как у главы профсоюза Боль­шого театра у меня было много полномочий. Уже будучи за решеткой, я отказался от этого поста, и его заняла Мария Александрова, ко­торая, по моему мнению, идеально подходит для этой работы.

— И все-таки мне непонятно: если вы считали Филина хамом, почему сами не разобрались с ним?

— Если бы Филин меня сильно задел, я бы сам его побил. Но этого не было. Он не мешал мне жить, танцевать, работать.

— А может, конфликт случился у вас из-за вашей жены? В театре рассказыва­ют, будто Анжелина Воронцова просила у худрука главную роль в балете «Лебеди­ное озеро», а он ей сказал: «Ты на себя в зеркало смотрела? Какая ты Одетта?!»

— Во-первых, она мне не жена. Она была моей девушкой, и это уже в прошлом.

— Простите, что перебиваю, — вы расстались с ней?

— Да. Люди проявляются в беде… Но не будем об этом. Она приходила ко мне на свидание раза два, но потом перестала даже писать. Видимо, занята. Я для себя решение уже принял…

Так вот, Анжелина — хорошая балери­на, и ей нечего было бояться Филина. Она сейчас уехала в Михайловский театр, у нее прекрасный репертуар, что доказывает: ее талант все признают. Но когда-то действи­тельно по театру ходили слухи, что Филин Анжелине говорил гадости. Сам я этого не слышал, она никогда мне не жаловалась. Если ей надо было ехать на гастроли, я под­ходил к Филину и ставил его перед фактом. Он всегда соглашался и отпускал. Еще раз повторяю: я находил с Филиным общий язык.

— Вы ревнивый человек?

— Почему вы об этом спрашиваете?

— Во время судебного процесса Ни­колай Цискаридзе озвучил слух, будто бы Филин говорил, что пока «хоть раз» он «не женится» на Анжелине, читай, не переспит с ней, «она не затанцует». И что для получения роли ей надо похудеть, а для этого — забеременеть и сделать аборт…

— Я лично такого не слышал, но Филин вполне мог позволить себе подобные выска­зывания. Это в его духе.

— На суде сложилось впечатление, что вы подозреваете Сергея Филина в использовании служебного положения для продвижения некоторых балерин в обмен на интимные отношения. Такие намеки, как нам показалось, прозвучали с вашей стороны в отношении балерины Ольги Смирновой. Английская пресса на­звала эти намеки вздорными и не делаю­щими вам чести, поскольку Смирнова не нуждается ни в каком продвижении вви­ду очевидности ее таланта.

— Я свечку не держал. И сказал на суде только то, что читал в материалах дела. По­просил эти сведения либо подтвердить, либо опровергнуть.

— В прессе с первых дней, сразу после нападения, писалось о причаст­ности Николая Цискаридзе к преступле­нию. Позже правоохранительные органы сделали заявление о том, что у них нет никаких данных об этом. А как на самом деле?

— Если уж я не считаю себя причаст­ным к этому преступлению, то при чем тут Цискаридзе? Только при том, что Филин его ненавидел?..

— В каких отношениях вы находились с Николаем Цискаридзе?

— В рабочих, и только. То, что Анжелина была его единственной ученицей, не означа­ет, что мы должны были дружить. Для меня он мэтр, бог. Я никогда не обсуждал с ним ничего личного, никогда не говорил о Фили­не.

— Знали ли вы о написанном за­долго до нападения письме деятелей российской культуры на имя президента с просьбой назначить Цискаридзе гене­ральным директором Большого?

— Об этом знали все, даже уборщики Большого театра.

— Как восприняли последующие от­зывы своих подписей этими деятеля­ми?

— В любой организации есть процент людей, которые готовы сделать что-то в на­дежде получить от нынешнего руководства какие-то преференции.

— Цискаридзе утверждает, что на­падение на Филина было специально организовано, чтобы дискредитировать его имя.

— Преступление — результат глупости Заруцкого, не более. Но случившееся дей­ствительно пытались использовать против Цискаридзе. Мне сразу сказали, что если я представлю Цискаридзе как заказчика напа­дения, то буду на свободе.

— Почему в свое время вы, еще до вашего ареста, а также Николай Циска­ридзе отказались от того, чтобы пройти проверку на детекторе лжи?

— Про Цискаридзе я ничего сказать не могу. А насчет меня — я отказался от иссле­дования на полиграфе, потому что не дове­рял тем, кто его собирался проводить.

— Кого вы имеете в виду?

— Проверка должна была проходить прямо в здании МВД. А ведь там меня уго­варивали дать показания на Цискаридзе. И эти же люди могли бы представить такие ре­зультаты исследования, какие бы их самих устраивали.

— Согласитесь ли пройти такую про­цедуру сейчас?

— Да, с удовольствием, но только у не­зависимых экспертов.

— Правда, что вас избили охранники прямо в суде, после заседания?

— Насилие, конечно, было. Но, знаете, меня сложно заставить признать то, чего я не делал. Когда меня били, передали привет от Филина. Но меня этим не сломать. Я буду биться, бороться до конца. Меня устроит только оправдательный приговор.

— Вам уже снизили срок…

— На полгода всего. Не мне судить, чем руководствуются судьи при вынесении ре­шений. Я много уже изучил разных дел, на­ходясь здесь, и мне есть с чем сравнить мой приговор. За убийства дают по 6 лет. Или вот люди на машинах сбивают по нескольку человек насмерть — и получают 4 года посе­ления. А приговор мне как будто основан на желании кое-кого убрать меня из театра. Но я в любом случае рано или поздно освобо­жусь и вернусь домой. Самое забавное, что мы с Филиным живем в одном доме. И я вот не понимаю: если все теперь за решеткой, то чего он боится? Почему ходит с охраной, почему поставил себе бронированную дверь в кабинете?..

— Возвращаясь к тому, с чего мы на­чали, только теперь — уже серьезно: ар­тисты балета форму теряют за недели, а не то что за годы… Как думаете, сможете когда-нибудь вернуться на сцену?

— Нет ничего невозможного. После от­бывания срока заключения, наверное, смо­гу восстановить форму. Сейчас я, конечно, серьезно подорвал свое здоровье, но мо­рально не сломлен. Более того, морально я становлюсь крепче с каждым днем. В край­нем случае, займусь после освобождения какими-то творческими проектами. У меня их всегда было много. Но как знать — может быть, Большому театру я буду нужен, и он меня позовет.

Ева МЕРКАЧЕВА.