Газета "Кишиневские новости"

«Нет формату, нет пиару, нет двойным стандартам»

Если бы десять лет назад, при первом знаком­стве, я его убила, ужебы вышла. Откуда такое странное желание? В адрес любимца публики, звезды эстрады первой величины, исполнителя, которого вот уже сорок лет не перестают обо­жать женщины? За эти десять лет он измотал меня своей сложносочиненностью. Своей за­крытостью, непредсказуемостью, своей много­гранностью. С ним дико сложно разговаривать, ему неинтересно, когда остро интересно мне. Он лишь внешне вежливо, с некоторой внутренней, хорошо замаскированной легкой досадой просто удовлетворяет мое любопытство.

Да, тогда, десять лет назад, я прекрасно знала, что на нем сломались сотни женщин. Знала — и все равно пошла знакомиться. По­чему я была так уверена, что окажусь счаст­ливым исключением? Наверное, потому, что никогда не любила его молодым, в самый разгар сумасшедшей, непостижимой славы. Да и сегодня у меня вызывает лишь умиле­ние привычный образ не просто стройного, а какого-то аж гуттаперчевого паренька с коп­ной непослушных кудрявых волос в узких до ощущения тесноты — «ему же неудобно!» — брюках-дудочках, почти по-детски доверчи­во и вдохновенно поющего «Дельтаплан». Но он неизменно вызывал у меня неподдельный интерес к своей персоне и не перестает вы­зывать его поныне.

Хотя я давно не вижу в нем сегодняшнем — красивом черте, загоревшем аж в несколько слоев, чувственном, ироничном, уверенном в своей власти, тщательно скрывающем острый ум и высокий интеллект, дабы не смущать этими непривычными в шоубизе качествами окружающих, — того паренька. Глубоко провинциального, нежно-наивного, фанатично желающего одного — петь. Их связывает, пожалуй, лишь непреходящий божий дар. Хотя он уверен, что никогда не терял причинно-следственную связь с собой двадцатилетним.

«То, что я сейчас делаю, снова неформат»

— Валерий Яковлевич, а что если я не буду спрашивать вас о предстоящем юбилее и приближающемся концерте в Кремле, а просто приглашу на чашку кофе в какое-нибудь крошечное сто­личное кафе, и чтобы там играл джаз и волнительно пахло горьким шокола­дом и корицей…

— И через пять минут все посетители кафе, предварительно нащелкавшись от души со­товыми телефонами, начнут по очереди подходить за автографами и совместны­ми фотографиями, а через час все это окажется на просторах Интернета, а ты из создателя светской хроники окажешься ее героиней и очень ско­ро взвоешь от такого сомнительно­го удовольствия. А назад уже будет никак!

— «Милый, побежим к морю!» — «Дура, мы в Сыктывкаре!» — «Зачем ты это сказал?!»

— Что поделать, мы в Сыктывкаре.

— Значит, на нелегальной работе вас использовать не получится?

— Боюсь, это не моя специализация.

— Тогда вернемся к Сыктывкару, ведь именно оттуда вас отправили на кон­курс молодых исполнителей в Ялту в 1979 году, где вы стали лауреатом, и с этого момента, можно сказать, началась ваша слава. А вот интересно… вы сразу научились выговаривать название горо­да? Я шучу, расскажите, в каких условиях вы жили в Сыктывкаре.

— Бог с тобой! Из Сыктывкара меня могли отправить только в одно место — на лесо­сплав, поскольку люди, которые в те вре­мена соприкасались с моей судьбой, были достаточно подлыми, как у Стругацких, — «соответственно изгибу подлости века». На конкурс меня отправили уже из Горьковской филармонии, действительно в 79-м году. А в Сыктывкаре я жил в общежитии, и по за­конам советского времени моя нынешняя супруга Люся лазила ко мне в окно. Мы скры­вались от коменданта, потому что были еще не женаты, а значит, не могли иметь никаких взаимоотношений после 23 часов, но имели, попивали притом дешевый портвейн и были совершенно счастливы. А в случае «про­верок на нравственность» я прятал Люсю в шкаф. Что до названия, то я выговаривал его без проблем, потому что у меня вообще-то идеальная дикция, которая и должна быть у профессионального певца.

—А у Вертинского она, между прочим, была безобразная…

— Он — исключение, подтверждающее пра­вило…

— Вам вообще нравится Вертинский? Вы никогда не обращались к его репертуа­ру…

— Вертинский был гениальным актером, он безупречно владел залом и был наделен от Бога потрясающим магнетизмом. У меня была мысль спеть что-то из его репертуара, когда я валялся на сингапурских пляжах… — напевает «В бананово-лимонном Синга­пуре», и со вздохом: — Но пока это нереа­лизованная идея.

— Вы, я знаю, были в юности влюблены в его дочь Анастасию Вертинскую, но по­том, встретив вас в каком-то санатории, она подошла к вам за автографом, и… Очарование было разрушено?

— Я не знаю, в кого я был влюблен: в дочь Вертинского, или в Ассоль, или в Гуттиэре из «Человека-амфибии»… А с автографом было просто веселое дурачество, мы вместе оказались в бассейне гостиницы «Ялта», и не она, а ее сестра Марианна действительно подошла ко мне за автографом. Анастасия же, лежа на своем лежаке, громко коммен­тировала ее просьбу, крича мне: «На бедре ей напишите! На бедре!» Это все было очень смешно, хотя я и несколько смутился от та­кой просьбы.

— И снова давайте вернемся к Сыктывка­ру, а то я пока еще по слогам выговари­ваю, — на том общежитии не висит сегод­ня табличка: «В 80-е годы прошлого века тут жил и работал в местной филармонии народный артист России, кавалер ор­дена Почета, ордена «За заслуги перед Отечеством» IV степени, других орденов и медалей, человек, перевернувший все привычные представления об эстраде, Валерий Яковлевич Леонтьев»…

— Боюсь, там сейчас не только таблички, но и самого общежития уже нет…

— Валерий Яковлевич, эстраду совет­скую вы перелопатили, первым при­внесли на нашу сцену такое понятие, как «шоу», с танцами, балетом, декорация­ми, светом, звуком, 40 лет вы на верши­не славы — признание где?

— Ты же перечислила: ордена, медали…

— Это да, но вы же не герой Великой От­ечественной, чтобы ходить с наградами на груди. Где радио- и телеэфиры? Где ваше авторитетное мнение в серьезных программах? Где, в конце концов, пред­седательство в каком-нибудь телеради­омедиахолдинге? Не пора ли вам, Вале­рий Яковлевич, выйти из тени?

— Надо думать, никогда и не придет это самое «пора», ведь то, что я сейчас делаю, снова неформат.

— Давайте на этом остановимся попод­робнее: в советское время вы были не­формат и сегодня — неформат. По логи­ке вещей, вы поете что-то не то, но ваши гастрольные туры по всей России, ваши 200 концертов в год, ваши аншлаги гово­рят об обратном. Как так?

— Все просто: советская эстрада со все­ми ее цензурными минусами плавно пере­росла в шоу-бизнес с его экономическими выгодами. Я не могу продвинуть на рынок новые песни, потому что радиостанциям и телевидению экономически невыгодно их крутить. Для объяснения этого сложного финансового механизма и придумали про­стое слово «неформат». Но в то же время меня везде аж зазывают со старыми хита­ми — они вдруг стали «формат». При этом я могу со всей ответственностью заявить, что мой голос с течением времени стал намного лучше, я сейчас могу спеть то, что мне было технически недоступно в юности, мои но­вые песни современны, они аранжированы на высочайшем уровне профессионализма, я во многом ушел от попсы и работаю на стыке популярной музыки и рока, но меня вынуждают — просьбами, уговорами, обе­щаниями, уламываниями, в общем, более или менее мягким выкручиванием рук — петь старые вещи. Я понимаю: чтобы рас­крутить песню на радио или даже ТВ, нужна как минимум неделя постоянных эфиров. И это неделя потерянной прибыли, потому что слушатель или зритель может в этот момент, услышав пока еще незнакомую песню, пере­ключить канал. А значит, телерадиохолдинги хотят, чтобы я либо компенсировал им эту потерянную прибыль, то есть заплатил за эфир, либо обеспечил эту прибыль старыми хитами, между которыми можно пропустить песни тех, кто как раз и внес за свою рас­крутку деньги в кассу.

— Вы считаете, что песни молодых ис­полнителей крутят только за деньги?

— Это не просто «заплатил — раскрутил». Это серьезные бизнес-проекты, так же за­вязанные на экономике. Скажем, я не могу выдавать в год десять новых хитов — я га­стролирующий артист, у меня устоявшаяся программа, которую я формирую со всей от­ветственностью, я не могу менять половину репертуара каждый месяц. Таким образом, у меня получаются, так скажем, долгие инве­стиции и долгая прибыль в виде тех самых двух-трех хитов в год, которые, надеюсь, останутся в истории. Люди, для которых эстрада — чистый бизнес, берут молодых артистов, делают им десять-пятнадцать хи­тов сразу, платят за радио- и телераскрутку, потом организуют краткосрочные стреми­тельные гастроли, пока песни не являются, нет, а кажутся людям популярными, лишь выглядят хитами, а сами-то однодневки. А затем молодого артиста просто-напросто выбрасывают, потому что таких проектов много. Отсюда отсутствие действительно настоящих звезд среди молодых артистов.

«Я планку не опущу — в Кремле будет шоу мирового уровня»

— Многие артисты в последнее время стали сплошь образцами гражданского мужества: поют на злобу дня, выступают на митингах. Как по-вашему: это такая выдающаяся гражданская позиция или просто опять же наилучший самопиар?

— Наверное, тут сложно давать однозначную оценку — все зависит от человека: кто-то ис­кренен, кто-то нет. Странным бывает только тот, кто прямо с митинга отправляется на га­строли в страну, против которой только что горячо высказывался, или на корпоратив к тем олигархам, которых буквально час на­зад жестко клеймил. Если речь идет о граж­данской позиции, то моя — никаких двойных стандартов, лжи и обмана. Я считаю, что моя первостепенная задача — быть честным пе­ред своим зрителем, а что до политики, то она должна быть такой же суперпрофессио­нальной областью, как, скажем, сочинение музыки. Почему ради второго надо учиться пятнадцать лет, а первой могут и даже долж­ны заниматься все кому не лень?

— Вы следите за ситуацией на Украине?

— Конечно. Ведь во мне частично течет укра­инская кровь: моя мать родом из Запорож­ской области. Я знаю украинский язык, долго жил и работал в Луганске. В конце концов, я заслуженный артист Украины. И мне совсем небезразлично, что происходит в этой стра­не. Но, боюсь, в своих оценках я не ориги­нален: нет войне, нет пролитой крови. Вот и все, что сейчас можно однозначно сказать.

— Давайте я побуду вредной и спрошу, читаете ли вы комментарии о себе в Ин­тернете, и если да — какая к вам главная претензия у россиян?

— Она не соответствует действительности. Причем абсолютно. Это навязанный мне прессой, ложный и очень обидный имидж артиста, который живет себе припеваючи в Америке, а в Россию приезжает зарабаты­вать деньги. Чтобы понять, что это не так, достаточно посмотреть на моем официаль­ном сайте гастрольный график. У меня по 25 концертов в месяц по всей России от Кам­чатки до Кисловодска, но никому это не надо — выяснить правду, хотя бы и одним кликом на клавиатуре. Я в Америке бываю два раз в году примерно по три недели — этого време­ни едва хватает, чтобы отоспаться и походить по врачам. Ведь в России, к слову, я не могу посетить даже зубную поликлинику, потому что завтра снимки моих клыков окажутся на страницах желтой прессы, и пять экспертов будут всерьез рассуждать, сколько стоит мой зуб, какой пастой я его должен чистить и как его стоимость измеряется в минимальных зарплатах. И никто не вспомнит при этом, что плохо выглядеть для артиста так же не­профессионально, как петь мимо нот.

— Недавно желтая пресса нашла у вас в Америке аж четыре квартиры…

— Было бы неплохо, да только вся беда в том, что буквально перед этим журналисты этого же издания (во всяком случае, так они представились по телефону) спросили, как я теперь «буду менять работу холдинга «Рос­нефть». А когда я честно ответил: «Боюсь, что никак», — меня тут же ехидно укорили: «Значит, просто так будете деньги полу­чать?..» Пришлось раскрыть им страшную тайну: хотя мне очень приятно, что для них все Леонтьевы на свете — это я, но тем не менее есть еще другие люди с такой же фа­милией, и зовут меня вообще-то Валерий, а не Михаил. Так что даже страшно подумать, что эти журналисты, которые «все путают, и имя, и название», могут найти якобы у меня в Америке, а также в России или Таиланде, если они ассоциируют буквально всех Леон­тьевых в мире только со мной.

Татьяна ФЕДОТКИНА.