Газета "Кишиневские новости"

Вокруг только и разговоров, что о датских жирафах и о волке, ко­торого на глазах у детей препари­ровала директор Музея естествен­ной истории в датском городе Орхусе.

Я с ужасом смотрела, как львы рвали на куски бедного жирафа Мариуса, а про волка только слышала, но тоже с ужасом. Однако на самом деле скандинавы — не садисты. Просто они по-другому смотрят на мир.

В 1974 году я приехала в Данию, потому что вышла замуж за датчанина. Собиралась там жить до конца жизни, но не смогла. Как выяснилось, путешествовать я люблю, а вот жить могу только дома. Ругаюсь, схожу с ума, ниспровергаю, а уехать никуда не могу. Толь­ко мой дом на моей улице, в городе, где я ро­дилась. Я отличаю его по запаху. Есть запахи получше, но просто они не московские.

Так вот, у родителей моего мужа была собака Кассандра. Такой толстый, слепой на один глаз пудель, которому было 18 лет. Я диву давалась, какими неслыханными пра­вами была наделена эта Кассандра в доме у свекра и свекрови.

Кассандра спала на двуспальной кро­вати между хозяевами, любила пирожные «Наполеон», была очень слюнявой, у нее все время болел живот, и она делала все свои дела в любом месте, где ее заставала нужда. В то время как моя мама только мечтала о демисезонном пальто и туфлях, от которых не темнеет в глазах, у Кассандры был та­кой гардероб, что впору выходить замуж за принца.

Весенний макинтош, дубленка с карма­нами, ботинки на меху и с открытым мыском, а также легкая курточка на случай летнего зноя. Если Кассандра хотела сидеть на том стуле, который занимала я, она заслюняв­ливала меня до потери сознания. И я охотно уступала ей место, пока ей не приходило в голову, что и следующий стул тоже ее.

Еще у Кассандры были красивые бар­хатные мячики. А еще ей все время покупа­ли специальное угощение, которое продава­лось в собачьем магазине. До тех пор, пока я не увидела, что свекровь выбирает там по­дарочки для Кассандры, я считала, что это модная кондитерская.

А у брата моего мужа была огромная немецкая овчарка Бернхард. Такого мордо­ворота я в жизни не встречала. Он бешено лаял, как только в зоне видимости оказыва­лись чужие. А чужими он считал все челове­чество, кроме семьи моего мужа и его род­ственников.

Бернхард охранял витрину лавки, при­надлежавшей брату мужа. Это был хороший выбор. Человек, находившийся в здравом уме и твердой памяти, конечно, ни за что бы не подошел к этой витрине. Но мы время от времени ходили в гости к брату. И, несмотря на то, что я была экзотическим персонажем, прибывшим из страны, где, как считали све­кор со свекровью, по улицам ходят медведи и летом повсюду снег, Бернхард имел пере­до мной все преимущества.

Когда он поднимался в квартиру, мне приходилось прятаться в комнате или в ван­ной, плотно заперев дверь. Я просто ждала, пока собачка вдоволь напрыгается и вер­нется на рабочее место. Я умоляла свекровь объяснить любезному Бернхарду, чтобы он не прыгал мне на спину и не клал лапы на плечи, потому что предполагала, что в один прекрасный день от этих прыжков меня хва­тит удар. Но она мне все время говорила: «Ольга, он же шалит…»

У однокурсников моего мужа в ванной жил крокодил. Я об этом понятия не имела и узнала только тогда, когда мы пришли в гости. Впечатления — незабываемые. За­была, как его звали, но хорошо помню, как его выпустили прошвырнуться по квартире. Я сидела на стуле, поджав ноги, и все спра­шивала у хозяев: зачем им эта зверушка? А они смеялись и говорили, что он милый…

Так вот, все эти и другие знакомые мне скандинавские любители животных носи­лись с ними больше, чем со своими детьми, — именно больше, потому что там телячьи нежности не в ходу. Но когда любимцы уми­рали, на этом история заканчивалась. Ни­каких тебе фотографий на память, никаких сантиментов. Тут же появлялось другое жи­вотное, и все начиналось сначала. Про кро­кодила не знаю, а с собаками было именно так.

Понимаете, это просто принципиально другое отношение к жизни, которое сейчас принято называть неприятным мне словом «менталитет». Ведь была же у них в то время общенародная дискуссия: может ли жена с разрешения мужа подзаработать в квартале красных фонарей, поскольку семья купила в кредит дом? Это обсуждалось в газетах и дома за чаем.

Живую и здоровую собаку любили и хо­лили, а мертвая — ну все, умерла так умерла. И в свете этих на всю жизнь оставшихся со мной воспоминаний ничего удивительного в том, что директор музея показывала детям, что находится внутри у волка, я не вижу.

Они считают, что мертвый волк не дол­жен пропадать зря — это отличное учебное пособие. Вот и все.

Его режут, а ему не больно. Некоторые дети в ужасе закрывали лицо руками, а не­которые с интересом разглядывали, что там, внутри. Правда, я плохо себе представляю, как потом читать этим детям сказку про Крас­ную Шапочку, и вообще должна заметить, что сказки, в том числе сказки Андерсена, уже в те далекие времена были у датчан не в ходу, но это уже совсем другая история.

Кстати, возможно, именно из-за разни­цы менталитетов и распадались браки со­ветских гражданок с датчанами, если только эти гражданки не выезжали на своем муже — как на средстве передвижения — в сво­бодный мир.

Вспомнила — и подумала: а что бы было с моими датскими родственниками и знако­мыми, если бы они в прошлом году оказа­лись в России во время выборов?

Дело в том, что я приехала в Данию как раз накануне выборов в парламент. Вече­ром к нам зашел сосед и спросил у свекра, за кого тот собирается голосовать. Его ответ соседа не устроил, и на лестничной клетке началась парламентская дискуссия, в ходе которой могло случиться все что угодно. За время дискуссии свекор три раза набил трубку.

О том, чтобы не пойти на выборы, и речи не шло — спорщикам это представлялось чу­довищным варварством. Как это — не пойти на выборы?! А кто же тогда будет выбирать?! Спор разгорелся из-за кандидатов. Это уж потом я, как ни старалась, не могла найти между ними никакой разницы, кроме имени и фамилии. Но свекор и сосед знали об этих людях все и припоминали такие факты из их жизни, как будто готовились писать их био­графии.

А уж представить себе, что результаты выборов могут быть сфальсифицированы, эти люди не смогли бы даже под наркозом. Я не знаю, как датчане с этим справились, но не было такой силы, которая могла бы из­менить их привычку к свободному волеизъ­явлению. Я пыталась им объяснить, что мы в СССР выбираем из одного кандидата, но они думали, что я шучу. И каждый раз, когда я об этом говорила, умирали со смеху.

Так что мы для них — загадка.

И они для нас — тоже.

А жираф Мариус тут ни при чем.

Ольга БОГУСЛАВСКАЯ.