Газета "Кишиневские новости"

Вдова Дениса Вороненкова дала эксклюзивное интервью нашей газете

Первый звонок Маше Макса­ковой после убийства ее мужа был самым тяжелым. Что, как говорить в такой ситуации чело­веку, с которым давно знаком? Она все эти дни держится стой­ко, иногда удивляешься даже, насколько стойко. Признается: «Даже не представляешь, что со мной было в первый день. Сейчас держусь только за счет того, что сижу на транквилиза­торах и пью одну воду». Замет­ку о киевской драме я закончил риторическим вопросом о сло­ме, который может произойти в душе Марии, как, впрочем, и у любого человека, столкнувше­гося с таким несчастьем в своей жизни… «Всегда считала, что я крепкая, — ответила Маша, когда разговор все-таки состо­ялся. — Думала, что сама напо­рюсь на какой-нибудь штырь. Но…» Долгая пауза, во время которой было слышно, как она подавляет слезы. А потом — рас­сказ о похоронах…

— Пришла я в кафедральный Владимир­ский собор, тот самый, известный, который Васнецов расписывал. Считается в России, что это та самая раскольничья церковь. Иными словами, нормальная церковь, не РПЦ. Там — патриарх Филарет. С его лично­го благословения они служили эту службу. В каком-то очень высоком сане отец Борис, и с ним были еще человек восемь — моло­дые, но очень хорошо обученные. Несмотря на то что идет Великий пост, они все служили в белом. Потому что, как сказал отец Борис, он (Денис) праведник перед глазами Бога. Потому что идет Пасха. Убили его в четверг, похоронили в субботу, а на третий день его душа должна быть со мною рядом. Все, как в Писании… Они просто говорят не то, что им скажут, это такой народ, сами принимают решения, их не особо заставишь делать что-то, если они так не считают. Когда еще был Майдан, это же они открыли храм, он работал постоянно, принимали всех раненых, и все три дня звонили в колокола, не останавли­ваясь, по всему Киеву, народ собирали, как в 1941 году. Хор стоял на двух ярусах. Народу набилось, журналистов — море… Они слу­жили настолько неформально!.. Батюшка на моей голове читал Евангелие… Потом Дени­са повезли на Звериницкое кладбище, где у них похоронены только монахи, святые и та­кого характера люди. Нашли место с лужай­кой, на горе, там сухо всегда, нет этих вечных болотистых топей, что я очень не люблю.

— Маша, от чеканности твоего «ре­портажа» у меня мурашки по коже… А здесь уже готовят очередное ток-шоу на ТВ, в котором тебя будут «прощать» и «РАЗРЕШАТЬ вернуться»…

— Знаешь, когда все это произошло… (Долгая пауза.) Понятно, что мне сейчас дали госохрану, охраняют так, что даже не знаю, что меня сейчас может поразить, разве что внутренний недуг. Если бы его (Дениса) так охраняли, то это было бы прекрасно… В ре­зультате я поняла, что я от него никуда не по­еду. Сегодня утром была на кладбище. Потом будут все эти дни — девятый, сороковой — как положено… Я знаю, что они пытаются меня за­манить обратно. Но два момента: во-первых, я предам память Дениса, если это сделаю сей­час… Во-вторых, я думаю, что меня обманут… Заманят, отпиарят, как и что им нужно, потом поместят в забвение на некоторый период, а потом обвинят по какой-нибудь 159‑й, часть 4‑я, за якобы «незаконное получение заработ­ной платы мошенническим путем»… Дело не в том, что потребуют компенсации этой дум­ской зарплаты, — хотя после принятия нового закона в 2014 году в Думе с десяток человек оставалось с двойным гражданством, а я-то как раз уведомила ФМС, о чем у меня даже есть соответствующие документы, которые я публиковала. А теперь меня попытаются по­садить на 5 лет… И потом я не то что не со­бираюсь возвращаться. В плане допустимых теорий — почему нет?! Но я не собираюсь отказываться ни от одного своего сказанно­го слова. И находясь в Москве, и уже здесь, в Киеве, я делала все сознательно и считаю, что правильно. В Москве делала, но не всегда выставляла напоказ, потому что не видела в этом необходимости…

— А здесь напирают на то, что, именно оставаясь в Киеве, ты, дескать, подвер­гаешь себя еще большей опасности…

— Я вообще была готова прямо там рядом с ним лечь, и, может, так было бы и логичнее… Я безумно его любила и люблю. И Бог меня оставил только для того, чтобы я воспитывала мальчика. А мальчик сейчас — сын героя. Понимаешь? Его по-другому ни­кто здесь не называет. Там у нас его назы­вать могут как угодно. А здесь он герой.

— Реакция твоей мамы, наверное, тоже полоснула по сердцу, да?

— Это запредельно! Я сказала уже папе, что пусть она публично отказывается от своих слов, если хочет, чтобы я с ней раз­говаривала. А теперь она якобы этих слов не говорила, так ей посоветовали выкрутиться, но публично, мол, опровергать ничего не бу­дет. А я уверена, что эти ее слова записаны на пленку…

— Как остальная твоя семья, двое де­тей, которые в Москве?

— Я с ними разговариваю каждый день. Они, конечно, меня поддерживают. Это единственные моменты, когда я перестаю рыдать. Смотрю на них, и меня это как-то держит… Ужасно так распорядилась судь­ба. Каждый раз я делала маленькую уступ­ку в пользу Дениса — в разных вещах, в том числе и в моих карьерных вопросах. И вот сейчас, представь себе, этого лишиться… (Долгая пауза, плач.) Я сказала вчера папе, что, пожалуй, лучше мне было не родиться. В Библии есть такое место: и живые позави­дуют мертвым…

Артур ГАСПАРЯН.