Газета "Кишиневские новости"

«От 2 до 9 тысяч долларов могут просить за пленного»

Эксперты называют приблизитель­ную цифру в две тысячи. Такое ко­личество военнопленных могут содержаться ныне в украинских застенках.

Среди них — ополченцы, волонте­ры, гражданские лица, даже до­бровольцы из России.

Солдат АТО, попавших в плен, в разы меньше — в документе, пере­данном сейчас с гуманитарными целями представителями Украины лидерам «Большой двадцатки», го­ворится всего о 107 человеках.

Люди, ранее занимавшие высокие должности в руководстве непри­знанных республик, утверждают, что обмен пленными давно превра­тился в своего рода бизнес-проект.

А зона боевых действий — в под­польную офшорную зону для тор­говли людьми.

Как с той, так и с другой стороны.

Мал обмен, да дорог?

В конце июня под селом Широкино про­пали восемь саперов из Донецка. По договору с миссией ОБСЕ парни проводили плановое разминирование местности. Силовики АТО отдали приказ бомбить этот участок. Двое са­перов погибли на месте, восьмерых, тяжело контуженных, взяли в плен.

«Мы, родственники, узнали о беде из Интернета, — рассказывает сестра Виталия Шевелева, одного из пленных. — Информа­ция пошла с украинской стороны, мы сразу же обратились в руководство ДНР: возможен ли обмен? Мы даже разыскали личный телефон уполномоченного по правам человека Дарьи Морозовой, которая успокоила нас, что, мол, наши ребята уже включены в списки. Несколь­ко дней спустя украинская сторона действи­тельно предложила равноценную сделку — за восемь наших дают восемь бойцов АТО. Но оказалось, что украинцы на обмен согласны, вот только наших никто менять не собирается. В приемной Морозовой нам объяснили, что руководство Донецкой республики больше не заинтересовано в малых обменах”.

Однако уже после того, как в ДНР ре­шили не размениваться на мелочи, 5 июля был отпущен Иван Безъязыков, полковник ВСУ. Украинские СМИ преподнесли это как огромную победу своих спецслужб. Тогда же Петру Порошенко официально доложили что на момент возвращения Безъязыкова в ДНР содержались 113 украинских военопленных, в сентябре их осталось 107, то есть на 6 человек меньше.

Так малые обмены все-таки существуют? Но либо не для всех, либо на каких-то особых условиях.

«Полковника Ивана Безъязыкова и еще двух офицеров военной разведки ВСУ я до­прашивал лично. И утверждаю, что Безъязы­ков являлся носителем серьезной информа­ции, передавать его обратно противнику было ни в коем случае нельзя. Разве же это акт до­брой воли — даром разбазаривать обменный фонд», — мой собеседник представляется Эльдаром Хасановым, экс-начальником шта­ба славянской бригады и экс-начальником штаба министерства обороны ДНР.

Подполковник Хасанов входил и в руко­водство Главного разведывательного управ­ления ДНР: «Судя по тому, как все произошло с Безъязыковым, я могу предположить, что была заключена некая тайная сделка. Заяв­ления украинской стороны о спецоперации — дешевая бравада, особенно на фоне мол­чания официальных лиц ДНР. Никаких боев в Донецке, где содержался Безъязыков, в те дни не было, выкрасть его тоже не могли».

Для подполковника эта тема — личная и больная. 20 июля 2014 года в Луганской об­ласти без вести пропал его 26-летний сын. Известно, что молодого человека захватили бойцы «Айдара», он пытался бежать, получил три пулевых ранения… «В министерстве обо­роны ДНР мне предложили довольно омерзи­тельную, как я считаю, схему: чтобы заставить украинцев признать, что мой сын у них, надо остановить вообще все обмены. Я отказался. Потому что это подло, шантажировать чужими жизнями»

Как выяснилось позже, сын Хасанова скончался от полученных ранений уже на сле­дующий день после пленения. На той стороне прекрасно знали, кто его отец.

— А вам лично предлагали продать кого-нибудь? Или пойти на сделку?

— Еще со Славянска все знали, что со мной нельзя «договориться». Именно поэтому я сейчас в Москве, а не в Донецке. Я отбыл из разведуправления ДНР в апреле 15-го года в командировку для передачи в самые высокие инстанции подробного рапорта о том беспре­деле, который начал твориться на местах. До­шел ли мой рапорт до адресата, я не знаю…

«Двухсотых» не меняем

С начала войны в Донецке действовала Комиссия по делам военнопленных. Предсе­дателем ее была врач Лилия Радионова. Рабо­тали без денег, оргтехники, ручки приносили из дома. Сидели в областной библиотеке. Составляли списки военнопленных. Живых и мертвых.

Лилия Радионова в 2014-м сама была в застенках: «Тогда мне удалось сосчитать на­ших, находившихся в СИЗО харьковского СБУ. Порядка 50 человек их было. Первый обмен произошел 17 августа того же года. Отдали украинцам три человека и восемь «двухсо­тых», а мне вернули восемь ребят и двух по­гибших. Это был очень хороший счет».

Со временем в работу комиссии, как утверждает Лилия, вмешались власти, не­редко требовалось кого-то вписать в список дополнительно или, наоборот, исключить из обмена. «От чего это зависело, не знаю. Но немногочисленный штат комиссии уже вошел в состав министерства обороны ДНР, и само­стоятельно решать такие вопросы я больше не могла. Единственно, я всегда выступала за то, чтобы «двухсотых» возвращали родным просто так».

После того как произвели примерно сот­ню обменов, выяснилось, что в Украине за решеткой народа сидит почему-то гораздо больше, чем бойцов АТО в ДНР.

«На той стороне придумали схему — аре­стовывали всех кого ни попадя, очень много было мирных россиян, которые приезжали сюда с бытовыми целями, иногда даже на по­хороны. Некоторых выпускали, а затем снова брали и опять вносили в списки, и так по кру­гу».

Лилия уверена, что в ДНР к пленникам от­носились гуманнее, чем у противника. Многие бывшие враги не особенно торопились обрат­но домой на Украину, опасаясь снова загре­меть в армию.

А вот свидетельство одного из команди­ров бригады: «В Снежном взятые языки во­обще ходили бесконвойными. Их некуда было размещать. Думали использовать для этого бывшие зоны. Лично на меня выходил пред­ставитель АТО, который предлагал присылать еду, матрасы какие-то, чтобы у заключенных были приемлемые условия содержания. Но со временем все эти люди куда-то подевались… И у меня есть обоснованное подозрение, что их не обменивали, а просто по одному прода­ли родным».

Брать за брата

Я прошу моего друга, одесского жур­налиста, узнать, как относится к возможной торговле живым товаром другая сторона. Тем более что в городе у моря сейчас скопились сотни беженцев с Донбасса.

Живут эти несчастные в заброшенных зданиях, спят на досках, голодают. Раньше беженцев подкармливали монахини из жен­ского монастыря, но и жалость тоже имеет свои пределы.

Выговориться хотят все. Женщина лет со­рока пяти признается в том, что лично выку­пала мужа у «сепаров». «Мы прежде жили под Иловайском. Муж был в АТО. Попал в плен. Там его не били, но заставили на минных по­лях убирать трупы. Две недели он так пробыл. Я сама его забирала.

Пришла и начала просить освободить мужа. Денег нет, но есть иномарка новая — возьмите! Те согласились и даже к украин­скому блокпосту нас с мужем обратно через минные поля провели. Правда, муж после это­го никакой. В психушке лежал. Мы в Одессу вскоре уехали, так как невозможно жить в аду. А машина была в кредит взята. Новая. Ее наш­ли через месяц. Всю изрешеченную».

«Детали отработаны еще на чеченской кампании. Есть спрос. Есть предложение. Родственникам дается время собрать необ­ходимую сумму. Она вполне посильная, кста­ти. Я слышал цифры от 2 до 9 тысяч долларов, — рассказывал мне еще один командир опол­ченцев. — Налажена целая сеть посредников. Но плохо дело, если человек попадает в под­разделения АТО, оттуда сведения уже через несколько дней идут в СБУ, и тогда быстро и дешево обменять не получится. А в том же батальоне «Донбасс» или в «Айдаре» ни перед кем не отчитывались. Захотели — добили, за­хотели — продали».

….У 26-летнего бывшего ополченца Ни­колая Тригуба есть брат-близнец. Он находит­ся в плену. Николай — на воле, относитель­ной, конечно, в России он вне закона. В любой момент может быть депортирован.

Мы встречаемся на окраине Москвы. В каких-то гаражах. Парень нервно курит и че­рез слово цедит матом, я понимаю, что это тоже означает — предел.

«На брата настучал в СБУ сосед. Взяли прямо из дома. Хотя воевал как раз я, не брат. Но мы же близнецы, кто там будет разбирать­ся… Я сразу подал заявку на обмен. Все, бра­тан, сказали мне, будет нормально. Я уехал на «боевые». Неоднократно звонил, никто трубку не брал, еще одну заявку подал. Обмен опять не состоялся. Мой друг откровенно объяснил: 2 тысячи баксов это стоит. Часть идет нашим, часть — украинцам. Но деньги я тогда так и не достал, брата осудили, сейчас его перебрасы­вают из города в город, из тюрьмы в тюрьму, ублюдки… За что воевали?»

Жизнь брата висит на волоске. У него тя­желое легочное заболевание, ему нужен по­стельный режим, лечение. «В ООН, в Красный Крест жаловаться, в Европейский суд — бес­полезно, — рубит Николай. — На Донбасс мне уже плевать. Бросил все и уехал в Россию. Но и здесь я никому не нужен, бегаю от миграци­онных служб и ищу способ спасти брата».

Мертвый сезон

«Знаю ли я что-то о продаже военноплен­ных? — не удивился моему вопросу поэт Юрий Юрченко, которому я позвонила с просьбой вспомнить о его злоключениях в плену два года назад. — Конечно, знаю. Под меня само­го собирали серьезные деньги. Были большие злоупотребления, скажем мягко. Где собира­ли? Здесь, в Москве. Многие знакомые да­вали… Я давно хочу задать этот вопрос, куда ушли эти средства? Ведь после начавшегося скандала в СМИ меня в итоге совершенно бесплатно обменяли на четырех офицеров».

Юрий Юрченко не исключает, что факти­ческое упразднение Комиссии по обмену во­еннопленных произошло потому, что та суще­ствовала на общественных началах, на самом деле представляя собой золотую жилу.

А примерно за полгода до этого глава комиссии Лилия Радионова едва не погибла на одном из обменов. Ее просто «забыли» на трассе на украинской территории.

«Все уехали, а я осталась. Пешком ночью еле добрела до нашего блокпоста. Позвонила человеку, с которым должна была вернуться. А он объяснил, что ему сказали, что со мной все в порядке, что я просто села в другой автомо­биль. Судя по тому, что произошло потом, я не верю в такие случайности».

Она говорит, что не знает, кому могла пе­рейти дорогу: «Да, мои высказывания крайне не нравились министру обороны ДНР Влади­миру Кононову. Я публично и честно озвучи­вала число тех, кого мы передавали другой стороне. Делала это с той целью, чтобы никто не смог скрыть настоящие потери. Я сталкива­лась с ситуацией, когда потери уменьшались в разы. Говорили, что погибли 15, а «двухсотых» было — сотни».

Ныне Лилия Радионова на родине в розы­ске. Несколько месяцев промаялась в России, куда ее вывезли тайком. Службы безопасно­сти ДНР открыто обвиняют женщину в том, что та… российская шпионка.

Она говорит, что стала врагом за то, что передала фамилии русских добровольцев, на­ходящихся в заключении на украинской сто­роне, российским политикам.

«Приехал из Москвы Сергей Миронов. Привез свой список. Весьма приблизитель­ный. Я ему по памяти называла, что вот этот — без вести пропавший, этот погиб, этот в плену. Уточненные данные, насколько я знаю, потом передали Борису Грызлову… Конечно, можно сказать, что никто этих ребят не звал на Донбасс, но они здесь и они остаются гражда­нами России… Многих ищут родители. В лю­бом случае их судьбой рано или поздно надо заниматься. Поэтому я с чистой совестью и передала эти сведения, не подозревая, что они, оказывается, представляют государ­ственную тайну ДНР».

Ее допрашивали на детекторе лжи. Изъя­ли ноутбук и личные блокноты, самое драго­ценное. После ухода Радионовой и развала Комиссии по делам военнопленных обмен окончательно и полностью замкнулся на ми­нистерстве обороны ДНР и лично на омбуд­смене Дарье Морозовой.

Сегодня местонахождение Лилии Радио­новой из-за опасения за ее жизнь не разгла­шается. Мы беседовали по скайпу.

Последний большой обмен пленными со­стоялся в конце 15-го года, чуть поменьше — в феврале 16-го, с этого времени — гробовое молчание, как будто бы это резко перестало быть интересным. Всем. Кроме родных тех же восьмерых саперов, которые мечутся и не понимают, что им делать дальше. Но от них не зависит ничего.

Екатерина САЖНЕВА.