Газета "Кишиневские новости"

Экономическое развитие зависит от роста доходов не богатых, а бедных

Выравнивание доходов, повыше­ние уровня благосостояния неи­мущих, наступление на неуемную жадность самых богатых — все это принято ассоциировать с левачеством, социализмом, ли­берализмом и «прогрессизмом». Но теперь о необходимости таких подходов говорит Международ­ный валютный фонд, а эту инстан­цию трудно заподозрить в «левом уклоне».

Заседающие в вашингтонской штаб-квартире МВФ дамы и господа — жесткие капиталисты, о чем свидетельствует их от­ношение к левому популизму греческого правительства: глава МВФ Кристин Лагард порекомендовала Ципрасу и Ко «вести себя взрослее» и «предпринять продуманные шаги к реформам». Но сейчас речь идет не о Греции, а о том, что МВФ провел исследо­вание, которое показало: когда богаче ста­новятся самые богатые, экономический рост замедляется; а когда растут доходы самой бедной части населения, экономика идет на подъем.

В цифровом выражении это выглядит так: когда увеличиваются на 1% доходы самых состоятельных 20% населения, это ведет к сокращению ВВП на 0,1%; а когда на тот же один процент вырастают доходы наименее состоятельных 20% населения, то ВВП страны увеличивается на 0,4%. Доклад был составлен на основе четырехлетних на­блюдений в 150 странах, и его выводы опро­вергают главный постулат американских кон­серваторов — апологетов нерегулируемого свободного рынка (этот тезис насаждают и их единомышленники в России) о том, что богатство протекает сверху вниз. Нет, не протекает, говорят эксперты МВФ. Они счи­тают растущее во всем мире имущественное неравенство главным вызовом нашего вре­мени.

«Американская мечта» стала недостижимой

Авторы исследования объясняют сле­дующим образом механизм этого явления. Неравенство тянет вниз экономический рост не только потому, что у людей с низкими до­ходами уменьшается покупательная способ­ность (на потребительском спросе держатся почти 70% ВВП США, чуть меньше полови­ны ВВП России, около 60% ВВП Германии и т.д.). Есть и другой фактор: у все большего количества людей не хватает денег, чтобы оплачивать учебу детей; снижается уровень образования населения, а с ним — произво­дительность труда.

Выводы доклада МВФ совпадают с ре­зультатами предыдущих исследований, ко­торые проводили другие международные организации. Об опасности растущего иму­щественного расслоения предупреждают ведущие экономисты. Особенно громко бьет тревогу нобелевский лауреат по экономике Джозеф Стиглиц — профессор Колумбийско­го университета в Нью-Йорке, бывший вице-президент и главный экономист Всемирного банка, бывший председатель совета эко­номических консультантов при президенте США.

В статьях, опубликованных в The New York Times, и на страницах новой книги «Ве­ликий водораздел» Стиглиц пишет о том, что так называемый великий водораздел (быстро растущий разрыв в доходах между бедными и богатыми) пришел на смену хрестоматийной «американской мечте», которая на протяже­нии десятилетий была путеводным маяком американцев. «Американская мечта» — ра­венство шансов всех членов общества на достижение успеха. Честно работай, упорно учись, и ты будешь жить ну если не так вызы­вающе шикарно, как Дональд Трамп, то все равно очень достойно: с собственным домом в благополучном районе, двумя-тремя ма­шинами на семью, учебой детей в хорошем колледже, отдыхом на курортах и т.д. Так оно когда-то и было — полвека назад, когда жен­щины в основном не работали и одной зар­платы мужа хватало на все элементы «мечты». Сегодня жены работают почти поголовно — и двух зарплат не хватает. Бешеными темпами дорожают образование и медицина (она в США для большинства граждан не является бесплатной в отличие от Европы), а доходы сокращаются. Средний класс, который не­сколько десятилетий составлял костяк аме­риканского общества, сползает в нищету.

Жизнь по лекалам «дикого капитализма»

Стиглиц приводит в своей книге следую­щие факты. Каждый пятый ребенок в Амери­ке живет в бедности. У самых лучших выпуск­ников школ из бедных семей сегодня хуже перспективы трудоустройства и достижения успеха, чем у самых слабых абитуриентов из богатых семей» (сравнение проводится между верхними 25% и нижними 25% по до­ходам). За последние 25 лет средняя зарпла­та лиц с законченным средним образованием (12 лет) сократилась на 12%. За этот же пери­од средняя оплата труда гендиректоров ком­паний увеличилась на порядок (если четверть века назад она в 30 раз превышала среднюю зарплату рядового сотрудника, то сейчас — в 300 раз).

Лондонская The Times, ознакомившись с «Великим водоразделом» Стиглица, кон­статировала, что по уровню неравенства США «теперь стоят рядом с Россией и Ира­ном». Не знаю насчет Ирана, а Россия стала лидером исследования по проблеме нера­венства, которое провела в конце прошлого года кредитно-банковская корпорация Credit Suisse. Первое место — Россия, второе — Ин­донезия, третье — США: так выглядит тройка «победителей» по показателю национального богатства, которое приходится на долю самых богатых 10 процентов. В Америке они контро­лируют 74,6% богатства, в России — 84,8%. Согласно данным Credit Suisse, 111 россий­ским миллиардерам принадлежит 19% богат­ства страны, и уровень неравенства в России значительно выше, чем в любой другой круп­ной экономике мира.

Коррумпированная политика мешает экономике

Когда-то бывший канцлер ФРГ Вилли Брандт писал в своих мемуарах, как он однаж­ды спросил генсека Брежнева: чем отличает­ся капитализм от социализма? Брежнев начал объяснять: у нас общественная собственность на средства производства, а у вас частная… Брандт прервал его, сказав: «Все гораздо про­ще! При капитализме человек угнетает чело­века, а при социализме — наоборот». «Угне­тение», которое имело место и в СССР, и на Западе в 1970-е годы, когда состоялся этот юмористический диалог, — невинные детские забавы по сравнению с тем, что творится се­годня по обе стороны бывшего «железного занавеса».

Меньше всего мне хочется уподобляться тем персонажам, которые все беды валят на Америку, используя антиамериканизм в свое­корыстных целях. Но укоренение на всех кон­тинентах уолл-стритовской модели безудерж­ной корпоративной жадности — неоспоримый факт, который объясняется уникальным ве­сом Америки в мировой экономике. Страна, чей ВВП составляет четверть мирового, чьи банки являются стержнем и главным каналом глобальной финансовой системы, чьи регуля­торы держат под своим контролем Интернет (единый для всего мира), оказывает особое влияние на финансовые дела в мире.

По мнению Джозефа Стиглица, в ры­ночной экономике США слишком много не­рыночных факторов, поэтому он считает не­обходимым сделать так, чтобы рынки стали действовать как рынки. Речь идет, в частно­сти, о непропорциональной роли денег в аме­риканской политике: избрание политиков от обеих партий в решающей степени зависит от корпоративных доноров, которые дают день­ги не задаром — взамен они требуют льгот и преференций для своих компаний и отраслей. Эта — если называть вещи своими именами — коррупция искажает рыночные механизмы и мешает нормальной конкуренции, тем самым замедляя экономическое развитие.

Удушающая хватка монополий

Конгресс США проявляет полную не­способность (явно как следствие нежелания) ограничить лоббизм и монополизм. Можно посмотреть на компании кабельного и спутни­кового ТВ. В Америке каждая из них, по сути, является монополией, т.к. они сговариваются между собой о разделе сфер деятельности, и у потребителя нет выбора: в каждом отдель­но взятом районе работает только одна ка­бельная компания (напр., Time Warner) и один спутниковый провайдер (скажем, DirecTV). В многоквартирных домах «тарелки» устанав­ливать чаще всего не разрешают, поэтому для миллионов людей «выбор» сводится к одной-единственной кабельной компании.

Казалось бы, давным-давно должны были бы пресечь такой монополизм, идущий во вред потребителю, но нет — законодатели периодически что-то вяло дебатируют, а воз и ныне там. Как, впрочем, и в отношении глав­ного вопроса, из которого изначально ноги растут: лоббистская деятельность корпораций и финансирование ими американской полити­ки. Законы на этот счет, принятые в 1970-е и 2000-е годы, ничего, по сути, не меняют — так, для галочки…

Конечно, все это может показаться до­вольно благостной картинкой на фоне рос­сийских реалий. Тут и монополизм покруп­нее, поскольку связан он с естественными монополиями (нефть, газ и пр.), от которых решающим образом зависит бюджет стра­ны; и связь между крупными корпорациями и государственной политикой крепче, чем в Америке, — в силу обширного государствен­ного участия в энергетическом секторе, и не только. Монополизм препятствует динамич­ному развитию российской экономики: не так давно бизнес-омбудсмен Борис Титов отме­чал в представленном президенту Путину до­кладе «Книга жалоб и предложений россий­ского бизнеса», что рост тарифов на услуги естественных монополий тормозит развитие несырьевого сектора экономики, снижает конкурентоспособность отечественных про­мышленных предприятий и прямо (на 60–70 процентов) стимулирует рост инфляции.

Народ не протестует. Почему?

Планетарный «водораздел», который во всем мире гонит народ на «полюс бедности», вызывает протесты, но в основном в перифе­рийных странах типа Греции или Армении. По­чему массовых протестов нет в России, чаще всего объясняют так: на фоне пережитых в прошлом бедствий и потрясений среди рос­сиян слишком велико стремление к стабиль­ности, пусть даже плохой («лишь бы не было войны»); за 20 с небольшим лет постсоветско­го развития гражданское общество еще путем не оперилось; демократия существует в узких рамках «управляемости» через властную вер­тикаль. Но почему не протестуют американцы (если не считать заглохшего движения Occupy Wall Street с его локальными отростками) — понять достаточно трудно. Недавняя редакци­онная статья The New York Times вопрошала: «Почему работающие бедняки стали такими смирными?» Это перекликается с вопросом лондонского журнала The Economist: «Почему бедняки не идут на баррикады?»

Во-первых, указывает газета, сегодняш­няя бедность несопоставима с нищетой бы­лых десятилетий. Хотя сократились доходы среднего класса и бедняков, в то же время упали цены на многие вещи, которые раньше стоили целое состояние: телевизоры, ком­пьютеры, кондиционеры, электроплиты и сти­ральные машины, сотовые телефоны и многое другое. Во-вторых, сейчас люди чаще всего вступают в брак и производят на свет потом­ство гораздо позже, чем это было несколько десятилетий назад, — это значит, что моло­дые сегодня меньше нуждаются, чем в былые времена. В-третьих, статистики используют такие показатели инфляции, которые завы­шают реальную стоимость жизни: на самом деле все не так плохо и тяжело.

Но есть, по мнению газеты, еще одна при­чина социального смирения: индивидуализм. Его масштабы в нынешнем западном обще­стве — и в Америке особенно — на порядок превышают то, что наблюдалось в 60-е годы, в эпоху массовых протестов против войны во Вьетнаме, расовой дискриминации и соци­ального неравенства. Сегодня есть, по сути, все те же поводы для протестов, а народ почти не протестует. Потому что нет коллективизма, взаимной поддержки, солидарности.

С российской колокольни ситуация вы­глядит несколько иначе: здесь выросли три поколения советских коллективистов — и одно постсоветское поколение рыночных ин­дивидуалистов еще не изменило структуру общества в целом. Но оно уже меняется — в американскую сторону. И с американскими последствиями.

Илья БАРАНИКАС, Нью-Йорк.