Газета "Кишиневские новости"

Фокус с одинаковыми портфелями, брошенная в туалете сутана, обмен «21 к 1» и другие шпионские тайны ветерана СВР Виталия КОРОТКОВА

Полвека назад в советской разведшколе случился курьез. Мудрый преподаватель рассказывал, как он работал в США с агентом. И бросил фразу: «Я дал ему наводку». Один из будущих разведчиков тогда спро­сил: «Почему на водку?! Почему не на чай?!» — чем вызвал сначала замешательство, а потом взрыв хохо­та. Это был Виталий КОРОТКОВ. Кто бы мог подумать тогда, что наивный парнишка вскоре станет одним из лучших разведчиков? Что он будет получать ценнейшую информацию в разных европейских странах? Именно Виталию Викторовичу сотрудник немецкой разведки и контрразведки, бывший оберштурмфюрер СС Хайнц Фельфе передал более 15 тысяч секретных документов. Уже будучи «в отставке», немец писал русскому другу письма вплоть до самой смерти. Вот они, эти листки, передо мной. Читаю их — и прямо мурашки… В них Фельфе делится самым сокровенным, советуется и просто рассказывает обо всем, что происходит с ним и с новой Германией… А Короткову трудно не доверять. Невозможно не попасть под его обаяние даже сейчас. Он сидит сейчас пере­до мной, поет романсы на немецком, вспоминает войну и свою работу в Германии. И глаза сияют, как будто ему 17, а не 87.

«Я должен был увидеть Рейхстаг, и я его увидел»

— Виталий Викторович, вы ушли на фронт в 15 лет. Неужели ваши родители, а отец был генералом, не пытались вас остановить?

— Мама сама написала отцу письмо, в котором просила помочь мне. Я к тому вре­мени уже дважды убегал из дома на фронт, но меня ловили и возвращали. Отец помог, меня взяли. Он сам прошел не одну войну. Был даже в чапаевской дивизии. Так что благода­ря отцу меня зачислили в танковое подраз­деление. Я сразу попал на Курскую битву, но на относительно спокойный участок. Мы за­нимались эвакуацией и ремонтом подбитых танков. Тогда на передовой я был всего не­сколько раз, так что особого геройства мне, еще мальчишке, проявить не удалось.

— А что поразило вас на войне?

— Меня потрясали смерти не в бою, а из-за болезни или по случайности. Однажды на моих глазах погиб мой самый близкий друг. Он прыгнул в окоп, неловко держа автомат. И оружие выстрелило прямо ему в голову. Друг умер мгновенно. А я стоял, будто пара­лизованный от ужаса и горя…

Вы меня лучше спросите о чем-то хоро­шем.

— Конечно… Как вы праздновали День Победы? Уж этот день точно для вас был полным радостных мгновений.

— 9 мая 1945 года я был в Хабаровске. Наш выпуск из танкового училища направи­ли на 2-й Дальневосточный фронт. Полдня мы провели на улицах. Гуляли, целовались, обни­мались. А потом в гостинице офицерской — неловко вспоминать, но что было, то было, — напились. Что пили? Водку, конечно.

— Ваше имя есть на Рейхстаге. Вы дошли до Берлина?

— Тут целая история была. До Берлина я не дошел, но так хотелось увидеть Рейхстаг! И тут мне дали направление на службу в Ав­стрию, в Центральную группу войск. Дорога пролегала через Берлин.

Первого января 1946 года с трудом на­шел дорогу к Рейхстагу, потому что даже наи­менований улиц не было. Кругом царила раз­руха: битый кирпич, остатки домов…

Возле Рейхстага был довольно большой оживленный рынок. Видел я там американ­ских солдат, которые торговали сигаретами, и немцев, которые пытались продать самое разное барахло, чтобы, наоборот, купить эти сигареты. Меня все это мало интересовало. А вот у Рейхстага я провел несколько часов. Долго читал надписи, фамилии… И не мог удержаться — сам начертал свое имя. Ве­чером я нашел забегаловку, заказал пиво, и сидел, слушал немецкую речь. Тогда я еще и сам даже думать не мог, что скоро вернусь в Берлин.

Пристойное предложение Анны Ивановны

— Ваши друзья-разведчики расска­зывают историю про некую Анну Иванов­ну, благодаря которой якобы вы пошли в разведку. Это байка?

— Нет! Все правда. Это было в 1951 году, когда я уже заканчивал институт. К нам при­шла симпатичная женщина, позвала меня на беседу. Она не представилась, была улыб­чива и дружелюбна. Она дала заполнить мне анкету. Такая толстая-толстая анкета была. Меня заинтересовало: откуда вообще эта дама? Женщина ничего не говорит. Тогда я стал искать, кто анкету печатал. Смотрю, на последней странице указано — Министер­ство иностранных дел. Я подумал: неужто МИД? Я тогда не знал, что разведка называ­лась Комитетом информации при МИД. По­том была еще одна встреча. Загадочная не­знакомка сказала: «У вас будет комиссия по распределению, и когда вас спросят, куда вы идете, скажите: к Анне Ивановне». Я спраши­ваю: «А кто такая Анна Ивановна? Вы? А что за работа?». Она в ответ только улыбалась: «Вас ждет интереснейшая жизнь». Так и ока­залось!

— Почему выбрали именно вас?

— Не знаю. Не думаю, что я чем-то от­личался от своих сверстников. Учился я хоро­шо. А то, что я фронтовик, — так половина в нашей группе воевали.

В общем, вызвали меня на Старую пло­щадь, в здание ЦК КПСС. Я был не один, нас там собралось много парней. Огромная ком­ната, посредине стол и стул. За ним сидел мужчина. Ты подходишь, он спрашивает: кто такой? Называешь себя. И он после этого: «Решением ЦК КПСС вы направляетесь на ра­боту в разведку. Есть возражения?». Ну какие могут быть возражения?

Я представления не имел по-настоящему, что такое разведка. Моя семья никакого отно­шения не имела к спецслужбам. И тут нача­лась для меня совершенно другая жизнь: тай­нопись, микрофильмирование… Вскоре меня послали в Австрию, а потом в Германию.

— Было внутреннее сопротивление, когда узнали, что вас отправляют в Гер­манию? Все-таки вы воевали, на ваших глазах немцы убили столько ваших това­рищей…

— Нет, не было. Было бы глупо и непра­вильно судить народ, простых немцев, за то, что сделал Гитлер. Кроме того, разведчик не выбирает, куда ему ехать.

— Немецкий язык вы выучили еще в годы войны?

— Нет. Когда я добрался до Берлина в 1946-м, то знал всего десяток слов по-немецки. В институте я потом учил язык, но знания все равно были примитивны. А вот уже в разведшколе началась серьезная под­готовка. Группа была всего из двух человек — меня и моего товарища. Перед нами поста­вили задачу за 10 месяцев освоить курс пяти семестров иностранного вуза. Мы освоили. Занимались немецким ежедневно по 4 часа. Кроме этого много читал, пел романсы Шу­берта. До сих пор все слова помню. Хотите послушать?

(Поет романс.)

— Ого! У вас прекрасный баритон! О чем песня? О чем-то хорошем?

— Ну, естественно! О весне, о цветах, о том, как все распускается и цветет. А еще мы хорошие революционные песни пели на немецком. Так я язык и выучил.

— А под прикрытием какой легенды работали? Уж не певца ли романсов?

— Было много легенд. (Смеется.) Я был стажером сначала аппарата верховного ко­миссара, а потом посольства в Австрии. Поз­же я выступал как корреспондент армейской газеты, как студент юридического факультета немецкого университета — и на самом деле занимался пару семестров. Одно время был представителем издательства литературы на иностранных языках. Но всегда выступал как представитель СССР, то есть не скрывал, что я русский.

— Знаю, что вы в совершенстве вла­деете разведывательным искусством. Это прирожденное или вас научили каким-то особым секретам?

— Нас учили оперативной работе, а вот как устанавливать контакт — здесь многое зависит от твоих индивидуальных особен­ностей. Правил не было. Никаких психоло­гических трюков, гипнотических приемов — ничего такого. Это я вам точно говорю. Но каждый разведчик должен был найти тот самый способ, чтобы привлечь человека, за­интересовать его, побудить искать встреч с тобой. Это основа для дальнейшего развития отношений.

— И как вы это делали?

— Я всегда искренне интересовался че­ловеком. Не потому, что это моя работа, долг родине, а именно потому, что он был мне сам по себе интересен, понимаете? Тогда он рас­крывается от этого твоего внимания. Ты узна­ешь, что для него важно, и используешь, для того чтобы в этом глубже разобраться и в ито­ге стать для него интересным собеседником. Он любит театр? Я изучал все постановки. Он охотник? Я разбирался в марках охотничьих ружей.

— Расскажите о ваших самых приме­чательных оперативных контактах.

— Они все были очень интересными. В Австрии у меня на связи был один католи­ческий священник. Он имел доступ и к вну­триполитической, и к внешнеполитической информации, был близок к иерархам церкви. Однажды на встрече в Вене он отлучился на мгновение в туалет — вернулся уже без су­таны, в гражданской одежде, совершенно не похожий на священника!

Был один интересный персонаж — уче­ный. Он придумал, чтобы мы купили одина­ковые портфели. Он приходит на встречу со своим, я со своим, мы обменивались, он ухо­дил с моим, а я с его. Потом такие сцены я видел уже в кино.

А вообще мы искали тех, кто готов с нами сотрудничать, кому наша идеология понятна. Представителей думающей творческой ин­теллигенции.

«Конечно, мы платили за шпионаж»

— Уже давно рассекречено, что вы работали с Хайнцем Фельфе… Он был не просто в разведке Германии, он относил­ся к ее элите! Вы не боялись с ним сотруд­ничать с учетом его «бэкграунда»?

— Нам нужны были люди, близкие по духу, где бы они ни служили и где бы ни на­ходились. Опасности не было. Да, он воевал против нас — но в основном за письменным столом. Да, это был человек чуждый нам — но работал он в основном по Швейцарии, где принимал участие в разработке очень инте­ресных комбинаций.

МЕЖДУТЕМКСТАТИКСТАТИСПРАВКА“СПРАВКА“МК”ИЗДОСЬЕ“МК”ВАЖНОВАЖНОХайнц Фельфе родился в 1918 году в Германии. В 1936 году вступил в СС. Работал телохранителем высоких чинов национал-социалистической немецкой ра­бочей партии. В 1943 году стал сотрудником разведки и уже через несколько месяцев — начальником управления по Швейцарии. В 1944 году получил звание оберштурмфю­рера СС. В 1951 году Фельфе стал советским агентом под псевдонимом Пауль.

К концу войны он решил выбраться из этой преступной организации. Он попросил отправить его на фронт, попал в Голландию — занимался там переброской агентуры в тыл к англичанам и затем был пленен. А перед этим случилось то, что во многом определило его отношение и к войне, и к американцам с ан­гличанами.

— Бомбежка Дрездена?

— Да. 13 февраля 1945 года его родной город — один из самых красивых не только в Германии, но во всем мире — был разрушен. Погибло много его родных, друзей.

— Как вы с ним встречались?

— Когда он работал в западногерман­ской разведке, мы встречались в основном в Австрии и Бельгии. Я приезжал с записываю­щей аппаратурой. Плюс Хайнц передавал уже готовые материалы.

— Агентов Фельфе вам все-таки рас­крывал или нет?

— В свое время он сказал: «Друзья, я дам вам все, что будет проходить через мои руки. Но есть одна просьба: если я буду да­вать данные на агентов, вы их, пожалуйста, не арестовывайте и не разоблачайте. Это таит опасность для меня». И мы свято придержи­вались этого принципа.

— До сих пор не было известно: Со­ветский Союз ему за работу платил или он делал все исключительно за идею?

— Конечно, мы платили. Но делал он это не за деньги, а за идею. Он был готов с нами сотрудничать. Более того, он считал это сво­им долгом. Он был убежден, что политика Советского Союза в наибольшей степени от­вечает интересам Германии.

Когда его арестовали, я очень пережи­вал.

Он отсидел 6 лет, потом его обменяли на 21 шпиона! Представляете ценность Фельфе? Мы выполнили наше обещание — не бросили его. Мы ничего не пожалели бы, чтобы выта­щить его.

— Виталий Викторович, вы бы хотели снова попасть в Германию?

— Конечно. Я был там после объедине­ния всего четыре раза. Пускали меня без вся­ких проблем, хотя там прекрасно знают, кто я. В последний раз — в 2008 году — ездил на 80-летие одного из своих друзей. Интересно, пустят ли сейчас?

Ева МЕРКАЧЕВА.