Газета "Кишиневские новости"

Несколько историй любви из гастрольного графика артиста

Запад по-прежнему грозит Рос­сии санкциями, а Евросоюзне становится нам ближе. Я решила испытать на собственной шкуре, ухудшились ли в действительности отношения между Россией и Евро­союзом, и отправилась в Германию на гастроли с Валерием Леонтье­вым.

Кто те люди, которые в разгар кризи­са и усиления напряжения между Западом и Востоком ходят на концерты российской звезды? Как встретят немцы просто даже русскую речь? Первым городом, где арти­сту предстояло показать Россию лицом, был Бонн, последним — Берлин, а между ними лежали тысячи километров, которые нам на­значено было преодолеть, чтобы охватить всю Германию и покорить зрителей в восьми крупных концертных залах страны.

И вот первый испытательный полигон — Бонн. И первый аншлаг. Зрители как за­вороженные смотрят концерт, я изучаю их. Разные возрастные категории — от совсем молоденьких до пенсионерок. Молодые говорят между собой с небольшим инто­национным акцентом, явно родились уже в Германии, язык учили в семье, пожилые владеют языком легко и непринужденно, значит, он так и остался родным. И те и те категории людей обеспечены — билеты до­рогие, цена на них соизмерима с ценами на билеты в концертный зал «Октябрьский», что в Санкт-Петербурге. Это дешевле, чем, ска­жем, билеты в Кремлевский концертный зал, но раза в два дороже, чем в целом по России. В первых рядах, где билеты самые дорогие, в основном женщины лет сорока (впрочем, как и в России) — значит, здесь они неплохо устроены. Те, кто помоложе, сидят подаль­ше, но компенсируют это просто бешеным проявлением эмоций: аплодисменты, кри­ки, танцы. Они просто отрываются в ответ на каждую песню. Им никто не делает за­мечаний, не смотрят косо, не оговаривает, как обязательно случилось бы в России от соседей по ряду. Они уже не помнят, что в России столь бурно вести себя на концертах не принято (и, кстати, жаль!), но помнят дру­гое… Как только я достаю айпад, чтобы сфо­тографировать, меня немедленно начинают со всех сторон хватать за рукава: «Что вы де­лаете? Вас оштрафуют! Ведь предупредили же! Снимать нельзя!» В их голосах звучат поч­ти отчаянные нотки, ведь я совершаю нечто вопиющее — нарушаю официальный запрет. В России, к слову, тоже всегда предупрежда­ют. Но всё равно все снимают. Ведь у нас это никогда не карается штрафами.

И здесь я выслушиваю первую историю любви. Потом их будет еще несколько, самых разных: от печальных до завораживающих. Их расскажут зрители, которые будут под­ходить ко мне после концерта и запросто знакомиться.

Она — молодая дама, лет тридцати пяти, в отличие от большинства зрителей в вечер­нем черном туалете до пят. В руках огромный букет роз. Хрупкая, пронзительные черные глаза и вьющиеся волосы — совершенно ха­рактерная красота женщины еврейской на­циональности. На фоне крупных белокожих немок, пусть и российского происхождения, эта зрительница сразу бросалась в глаза.

— Меня увезли из России еще ребенком, наша семья была стандартной еврейской со всеми особенностями ее существования. Не то чтобы нас преследовали, но вы же знае­те «наших»! Люди не столько злы, сколько грубоваты — бросить обидное слово, оха­ять из-за каких-то собственных комплексов, обвинить в семейных связях — все это мы испытали в полной мере. Поэтому я сейчас понимаю родителей, возжелавших уехать. Но я! Тогда! Я была влюблена в Валерия Ле­онтьева. Услышав, что родители приняли решение покинуть страну, буквально впала в неистовство: рыдала сутками и отказыва­лась есть. Я умоляла родителей остаться или оставить меня в России одну. Но разве можно было убедить взрослых людей ничего не менять в жизни только потому, что их ма­ленькая дочь любит далекого, как небо, арти­ста? Меня увезли силой. Прошло много лет. Я выучилась, Германия стала мне родной, по профессии я врач, психолог. Наверное, мое детское потрясение сказалось на дальней­шем выборе профессии. Ну и вот, я одна из счастливых зрительниц. Нет, семьи здесь у меня пока не сложилось.

И снова темнота концертного зала, те­перь уже в Ганновере, и снова бешеный при­ем публики. Она сидела чуть сбоку от меня, весь концерт держа ладони плотно сжатыми возле груди, как будто молилась на своего кумира. Ее спутник, немолодой, но вполне элегантный мужчина, выражал свои чувства громкими криками одобрения на немецком языке. И так это смотрелось странно: гром­кие немецкие выкрики, сопровождаемые аплодисментами — ладоней немец не жа­лел, — после каждой песни на русском язы­ке. «Немцы? Они ходят на концерты русских артистов?» — шепотом спросила я у сосед­ки по ряду. «Смешанный брак, — улыбнулась та, — немцы очень хорошие мужья, они идут туда, куда ведет женщина: шопинг, значит шопинг, концерт, значит, концерт». Я наблю­дала за ними все два часа действа и немного завидовала за всех россиянок сразу. Как ча­сто приходилось наблюдать на концертах Ва­лерия Леонтьева здесь, в России, не самое джентльменское поведение спутника очеред­ной поклонницы артиста. И его насмешливые взгляды, бросаемые на нее с изрядной долей неудовольствия, и его демонстративный от­каз аплодировать, выдающий собственные комплексы. Он мог сделать своей спутнице замечание («Хватит! Не хлопай так громко!»), не пустить танцевать. И как по-другому вел себя этот немец: он так искренне разделял с женой ее увлечение, что сомнений не оста­валось: ночью к нему в постель ляжет очень благодарная и любящая женщина…

А нас снова ждала дорога. На этот раз в Карлсруэ. Этот город — ближайший к Фран­ции, и мы не без оснований ждали в тот вечер гостей еще и оттуда. Французские русские женщины благоухали особенно волнующими духами, привезли с собой в подарок артисту более южные цветы и более зрелые ягоды и со смехом рассказали мне, что «все, чем Франция сегодня отличается от Германии, — это другим языком и платными дорогами». За концертный тур я встретила их множество — русских женщин, примчавшихся в Германию на концерты из соседних европейских госу­дарств. В Нойс совсем молоденькая девушка прилетела из Герцеговины, а в Людвигсбурге цветы артисту вышли дарить двое черноко­жих подростков лет десяти и пятнадцати. И лишь присмотревшись, я опознала в кра­сивой блондинке, также с букетом, их мать. Познакомившись позже с необычной семьей, я узнала, что все они, включая супруга жен­щины, прилетели на концерты на два дня из Лондона. И пришлось даже с чисто русской сноровкой позвонить в школу, где учились дети, и соврать, что они, дескать, приболели, ибо гастроли российского певца в Германии ну никак не могли служить в Британии оправ­данием для пропуска занятий. И их черноко­жий папа, ни слова не говорящий по-русски, показывал в ответ на привычно для него зву­чащее «Валерий Леонтьев» большой палец, и было понятно, что ему очень нравится видеть, как счастлива мать его детей. И была совсем необычная пара в Оффенбахе, двое мужчин: русский и немец. «Это мой шеф, — объяснил русскоговорящий зритель, — интересуется Россией, я ему показываю лучшее, что есть в нашей культуре. Вот сегодня смотрели Вале­ру, в мае пойдем на Спивакова». И была две молодые девушки-немки из Бремена со сво­ей, на этот раз грустной историей. Русская — мама. В свое время так не хотела уезжать в Германию! Сама она чистых русских кровей, а папа этнический немец. Но младшая дочь была не совсем здорова, и только ради нее в надежде на более хорошее медицинское обеспечение мама согласилась с отцом и приняла решение эмигрировать. Теперь она сама нездорова, добраться до концертного зала ей не под силу, и девушки пришли на концерт, чтобы передать цветы любимому артисту матери и взять для нее автограф на привезенной еще из СССР пластинке «Нена­глядная сторона» ценой в 1 рубль 20 копеек.

Были и поклонники из Москвы. Проехали весь гастрольный тур. Рассказывали, как это непросто — гонять каждую ночь из города в город по Германии, а тут еще нависла угроза забастовки на железной дороге!

Но все-таки больше всего было тех, кто когда-то уехал из страны на ПМЖ в Герма­нию. И мне требовалось несколько секунд, чтобы осознать, например, такую фразу: «Мы сами из Риги, так что Валера наш, родной!» И лишь мгновением позже происходило по­нимание, что люди уехали еще из СССР и по-прежнему воспринимают страну, которой уже давно нет, как единое целое, а артиста счита­ют «собственностью» всего постсоветского пространства. И снова они рассказывали и рассказывали мне, что это такое — любимый артист на чужбине.

— Этих концертов я ждала четыре года… Первый ряд, по 125 евро за билетик. Муж (не­мец): «Дорогие билеты-то… Я столько пла­тил за «Роллинг Стоунз». Я вслух: «Леонтьев лучше, чем «Роллинг Стоунз». А про себя: «Я б и тысячу заплатила». Но муж — умничка, понимает без ложной ревности, что Валера — это для моей души. Решаю взять с собой дочь. 15 лет, родилась в Германии, по-русски ни слова, любит немецкий рэп и пубертирует. Короче, нормальный немецкий подросток. Спрашиваю: «Хочешь со мной поехать на Леонтьева?» Она про него наслышана, мама ж так часто крутит. В общем: «Да, хочу. Инте­ресно увидеть настоящую русскую звезду. И понять, почему ты его так любишь». Ага, про­рываются 50 процентов русских генов. Мне же самой очень не хватает здесь его песен. Потому что они как зеркало русской души. Куда б она ни улетела, куда б ее ни занесло. А как же русскому человеку без души? Пусто.

А мы наконец достигаем столицы — Бер­лина. И здесь к Валерию Леонтьеву приходит на концерт «крестная мама» его фирменного «Дельтаплана» Джульетта Максимова. И рас­сказывает мне к слову историю рождения этого хита артиста.

— Мы познакомились с Валерой, когда я работала музыкальным редактором глав­ной музыкальной редакции. Мы начали его записывать, но Валера был слишком неорди­нарным, и хотя вся редактура была от него в восторге, начальство многое вырезало — перестраховывалось. А я в то время уже дружила с Эдуардом Артемьевым и приста­ла: «Напиши песню для Валеры!» А он гово­рит: «Да я не пишу песен!» А я очень хорошо знала его творчество и вспомнила эту тему из кинофильма «Родня». Мы ее вместе послу­шали, и он говорит: «Ну да. Может получиться песня. В общем, я ее тебе дарю, делай что хочешь». Я стала искать поэта, и подруга по­рекомендовала мне Николая Зиновьева. Я их познакомила с Артемьевым, и в итоге ро­дилась песня, которая так помогла Валере в очень тяжелый момент, когда он еще никому не нужен был, и все его отвергали.

— Валера рассказывал, что он тоже не очень был готов ее петь.

— Она трудная, на большом голосовом диапазоне, и там не потанцуешь, как он лю­бит. Мы ее тяжело записывали, у Валеры тог­да были проблемы со связками, делали не­сколько дублей, но в итоге все получилось. И надо было еще уговорить его надеть что-то подходящее, костюм… А он терпеть не мог костюмов. Но в итоге нашел такой серый, элегантный… И мы дали выход этой песни на всесоюзную орбиту. И потом почти сразу нашелся контакт с Раймондом Паулсом, мы приехали в Ригу, и там Валера надолго за­держался, так как Паулс предложил ему сра­зу десять песен. Он был от Валеры просто в восторге! Что, конечно, неудивительно… А потом наши пути разошлись, я уехала, но мы друг о друге помним, конечно.

И снова звучит: «Меж нами памяти ту­ман, ты как во сне…» «Дельтаплан» — пер­вая песня концерта, неизменно встречае­мая бешеными овациями. И дальше, как по немецкой трассе, что без сучка и задоринки, неистовый прием «Танго разбитых сердец» и «Гонолулу», крики восторга на «Маргарите» и «Исчезли солнечные дни», замирание ды­хания на «Все чудесно» и «Клетка-любовь», абсолютная нежность на «Три минуты» и «Виновнике», бешеные танцы на «Америка­но», пение хором на «Ты меня не забывай». На первых аккордах финальной песни «Мое оружие — любовь» зрители встают, проры­ваются к сцене и провожают артиста долго, по четверти часа, не отпуская криками и би­сами.

Время и пространство — самые непо­стижимые и неподвластные человеку суб­станции. Время и пространство делают менее острой горечь потери, успокаивают боль, отвлекают от насущных забот, меняют ценности и приоритеты. Говорят, лечат. Но, насколько я могла наблюдать в Германии на концертах Валерия Леонтьева, — не от люб­ви. Казалось бы, они, здешняя публика, дав­но покинули страну (а кто-то уже и родился в Германии), они свободно говорят на другом языке, а иногда, по их собственному призна­нию, бывает и думают на нем. У них другие, европейские ценности, более того, именно сейчас они, казалось бы, должны находить­ся под особом прессингом западных СМИ, а значит, испытывать по меньшей мере не­удобство от того, что имеют русские корни, стесняться проявлять любовь к российской культуре. Но, оказывается, это все совер­шенно не так. Бывшие русские, нынешние немцы (они сами придумали себе название — «русичи») демонстрируют свою любовь от­крыто, не стесняясь.

Они уже другие по менталитету, поведе­нию и образу мышления, но все те же рус­ские, когда речь идет об исконной душевно­сти и сопереживании, об эмоциях и чувствах: от острой тоски по Родине, какой бы далекой и давно покинутой она ни была, до светлой любви: простой, человеческой, у которой нет ни меры, ни цены.

Татьяна ФЕДОТКИНА.