Газета "Кишиневские новости"

«Любовь к трем цукербринам» как побег от реальности

В новой книге Виктора Пелеви­на «Любовь к трем цукербринам» и равда каждой твари по трое: цукербринов, любовей и овестей. При этом суть понятия «цукербрин» подана хоть образно, но туманно. Любовь никого не спасает. А авто­ром повестей и вовсе числится некто Киклоп, на которого случайно па­дает груз ответственности за судьбу мира.

Кто числится автором самого Киклопа, так и остается в тайне. Свою личность писатель предусмотрительно не раскрывает и вообще старается без надобности не высовываться — точь-в-точь как писатель писателя, то есть сам Виктор Пелевин.

Первая повесть Киклопа — наблюдение за Птицами. Она же — поэтическое погружение во внутренности смартфона. Да и вся повесть — переложение на новый лад одного из ран­них рассказов Пелевина, «Принц Госплана». Снова известный нам мир помещается внутри компьютерной игры. Только на этот раз при­нимает очертания Angry Birds. Безобидные зе­леные свиньи, расставленные по полкам, пре­вратились в Зеленого Вепря — богоподобное существо, на которое Птицы объявили охоту. Над ними нет высших сил в виде человека, оттягивающего резинку виртуальной рогатки движением пальца. Птицы — самодостаточное воплощение зла и одновременно порождение разума Вепря. Цель Птиц — уничтожить Вепря, стереть саму память о Боге. Не заботясь о том, что вместе с Создателем в тартарас полетят все его создания. Случайный читатель, кото­рый забрел в рецензию до того, как прочитал книгу, может не беспокоиться: этот абзац и не должен быть понятным.

Вторая и самая объемная повесть посвя­щена Кеше. Точнее, проекции его персональ­ного будущего на триста лет вперед. Когда он уже не слепое оружие Птиц. И не рядовой сотрудник окололиберального, вродеоппо­зиционного интернет-издания «Contra.ru». А неопознанный человеческий объект, погру­женный в подобие кокона. Тут упоительный, хоть и слегка похмельный юмор, с которым Пелевин описывал интернет-серфинг Кеши по волнам «хохлодискурса», уступает место са­дистской, до мельчайших деталей описанной физиологии. Внешне положение Кеши в про­странстве изменилось не сильно: он все так же скрючился перед экраном. Разница заклю­чается в том, что теперь он подключен к Сети с рождения. Тончайшим проводом, которым зашитый в его мозг чип соединен со всеми за­шитыми в мозг чипами сородичей. Системы жизнеобеспечения продуманы на все случаи жизни: Кеша может есть и испражняться, сам того не замечая. Специальные тренажеры сла­быми электрическими разрядами провоци­руют мышечные сокращения, предотвращая атрофию. А экран расположен перед самыми глазами. Так, чтобы можно было не замечать ничего вокруг, кроме пространства своего фейстопа — Фейсбука будущего, отобрав­шего у человека последние крупицы воли. Ну как отобравшего — свободу люди отдали осознанно и добровольно. И даже заплатили за утилизацию из своего кармана.

Третья и самая маленькая повесть — о На­дежде, Чувстве и человеке. Подобии ангела, которому сохранить относительную чистоту помогло полное равнодушие к новостной по­вестке дня.

Книги Пелевина одинаково ускользают от любой экранизации — и просятся на экран. Как на маленький, сверхчеткий, так и на ши­рокий, сервированный по последнему писку моды необходимыми мягкими креслами, 3D и 5D. Они щекочут ноздри, вместе с глазами лезут на лоб, хватают то за руку, то за горло. Вот и новый роман — что-то среднее между «Теоремой Зеро» Терри Гиллиама и «Конгрес­сом» Ари Фольмана (который, в свою очередь, полунарисовал, полуснял вольную адаптацию «Футурологического конгресса» Станислава Лема). Все трое, оставаясь по-прежнему непо­вторимыми рассказчиками, словно пытаются играть в будущее приемами из прошлого (как своего, так и цитируемых авторов). Занимаясь одновременно ретро и авангардом.

Чувство юмора Пелевина по-прежнему безотказно реагирует на коллективные поме­шательства: от пропаганды гомосексуализма до закона о запрете мата. А его магии еще хва­тает на то, чтобы на время превратить людей в метро из приложений к айфону обратно в жи­вых читателей. Но это все детали. В главном — не в отражении, а в проникновении в суть истории — Пелевин все яснее ощущает соб­ственную беспомощность.

Пелевин словно сам оказался в позиции Зеленого Вепря: одновременно и наблюда­теля, и наблюдаемого, и персонажа компью­терной игры. Когда-то он придумал и этот го­род, и весь наш мир, а теперь в домах горит пожар, а из окон падают люди, разбиваясь о землю, как самолеты. Пелевин по инерции под каждым из них подстилает соломку — на­бор ладно поставленных друг за другом слов. Но слова так и остаются словами, а люди пада­ют по-настоящему. В мире, где каждый взмах крыльев бабочки приводит к новым жертвам, уже недостаточно просто констатировать аб­сурд нашей жизни. Но в его рукотворном вос­создании на бумаге остался последний (он же первородный) смысл: пока вы читаете эту книгу, реальности не существует. «Ни войн за мир, ни песен протеста, ни густо облепив­ших каждое человеческое слово шулеров». Нет и самого автора, придуманного им когда- то, как он придумал трех цукербрин. Он боль­ше не скрывается за ухмылкой, как анонимный бунтарь — за маской Гая Фокса. Наоборот, говорит прямым текстом: я понятия не имею, что творится кругом, и уж тем более — что нас ждет. Впрочем, я предупреждал об этом в са­мом начале.

Никита КАРЦЕВ.