Газета "Кишиневские новости"

В мае 1999-го на кону стояла личная свобода Бориса Ельцина

О драматичных событиях мая 1999 года — отставке кабинета Примакова и попытке импичмента Ельцину — стоит вспомнить хотя бы затем, чтобы ощутить, какой путь прошла страна за минувшие два десятилетия.

Бенефициар тех дней очевиден: взаимоуничтожение политических тяжеловесов эпохи «лихих девяностых» расчистило дорогу к власти Владимиру Путину и его команде. Началась другая эпоха.

Отставка

«12 мая 1999 года я приехал к назначенному времени к президенту на очередной доклад, зашел в его кремлевский кабинет. Как всегда, приветливо поздоровались, — вспоминал этот без преувеличения судьбоносный для страны день Евгений Примаков в своих мемуарах. — Как только вышли журналисты, президент сказал: «Вы выполнили свою роль, теперь, очевидно, нужно будет вам уйти в отставку. Облегчите эту задачу, напишите заявление об уходе с указанием любой причины».
Примаков облегчать никому ничего не хотел и писать заявление «по собственному» отказался. Заявив при этом, что Ельцин вправе его уволить, но совершает «большую ошибку»: «Страна вышла из кризиса, порожденного решениями 17 августа, преодолена кульминационная точка спада в экономике, начался подъем, люди верят в правительство и его политику…»
Однако, по мнению, утвердившемуся в президентской команде, ошибкой было бы, напротив, промедлить с отставкой. «Рейтинг Примакова, развернувшего свой самолет над Атлантикой, стал расти как снежный ком, — вспоминает Глеб Павловский, занимавший с 1996 по 2011 год должность советника руководителя Администрации Президента. — Еще месяц, и поддержка Примакова достигла бы таких цифр, когда вопрос, кому быть следующим президентом, был бы предрешен».
Усиление Примакова грозило сорвать операцию «Преемник», которая тогда вплотную подошла к стадии практической реализации. К началу мая 1999 года в ельцинском окружении уже было известно имя будущего президентского сменщика — директор ФСБ Владимир Путин.
Примаков на эту роль не подходил. «При всей своей честности, порядочности, даже верности президенту Примаков категорически не мог быть тем премьером, который будет бороться за президентство в 2000 году, — объяснял Ельцин в своей книге «Президентский марафон», написанной после ухода в отставку. — В этой роли России нужен был, по моей оценке, человек совсем другого склада ума, другого поколения, другой ментальности. Вольно или невольно, но Примаков в свой политический спектр собирал слишком много красного цвета».
Именно действиями красных, думских левых, президент объясняет то, что отставка Примакова произошла, по его выражению, «довольно резко и быстро». Прежде всего инициированной коммунистами и их союзниками процедурой отрешения президента от должности. Начало рассмотрения нижней палатой обвинений, выдвинутых против президента, было запланировано на 13 мая.
Значительная часть команды Ельцина предлагала подождать с отставкой премьера, аргументируя тем, что после нее импичмент будет неизбежен: левые, мол, захотят взять реванш за крушение поддерживаемого ими примаковского правительства. Но в итоге возобладала иная точка зрения.
Сам Ельцин так описывал логику этого решения: «Резкий, неожиданный, агрессивный ход всегда сбивает с ног, обезоруживает противника. Тем более если выглядит он абсолютно нелогично, непредсказуемо. В этом я не раз убеждался на протяжении всей своей президентской биографии. Занимать выжидательную позицию было опасно не только в психологическом плане. Если бы… была начата процедура отстранения от должности, в этом неопределенном состоянии мне было бы уже гораздо сложнее снимать Примакова». И расчет в итоге полностью оправдался.
…Ельцин повторил просьбу написать заявление, Примаков вновь ответил отказом. После этого в кабинет вошел глава президентской администрации Александр Волошин с заготовленным указом об отставке. «Как у вас с транспортом?» — вдруг спросил меня Борис Николаевич, — вспоминал Примаков. — Ответил на столь неожиданный вопрос, что для меня это не проблема. Могу ездить на такси. Чувствовалось, что Ельцин переживал происходившее. Ему было явно не по себе».
В какой-то момент лицо президента исказила гримаса боли, он схватился за сердце. В кабинет были вызваны врачи. Примаков хотел было удалиться, но Ельцин удержал его. «После медицинской помощи он почувствовал себя явно легче, — рассказывал Евгений Максимович, — встал, сказал: «Давайте останемся друзьями» — и обнял меня…»
На фоне претензий, высказанных позднее экс-президентом в адрес экс-премьера, эти нежности выглядят довольно странно. В своей книге Ельцин прямо обвинил Примакова в переходе на другую сторону политических баррикад: «Евгений Максимович консолидировал вокруг себя антирыночные, антилиберальные силы… Загонял и себя, и всех нас в тупик… Был вполне способен объединить ту часть политиков, которые мечтали о новой изоляции России».
Тем не менее Ельцин называет случившееся 12 мая 1999 года «самой достойной», «самой мужественной отставкой» из всех, которые он видел. А Примакова — «сильным премьером», «масштабной, крупной фигурой», к которой он относится с большим уважением. И это не лицемерие, не дежурный политес. У Ельцина действительно были причины относиться с благодарностью к Примакову, к тому, как он воспринял свое увольнение. Правда, ни в мемуарах первого Президента России, ни в воспоминаниях Примакова об этом не сказано ни слова.

Заговор

Подоплеку прощальной сцены раскрывает беседа автора этих строк с лидером КПРФ, состоявшаяся примерно через два месяца после описываемых событий, в июле 1999-го. Геннадий Зюганов рассказал тогда, что лидеры парламентской оппозиции — он, Зюганов, руководитель фракции КПРФ, руководитель депутатской группы «Народовластие» Николай Рыжков и глава Аграрной депутатской группы Николай Харитонов — встречались с Примаковым и его заместителями в Белом доме накануне отставки. Разговор в премьерском кабинете продолжался около двух часов.
Участникам встречи было уже известно о том, что Ельцин принял решение сместить Примакова, что отставка состоится на следующий день. И думцы призвали премьера не подчиниться президентскому указу. «У Примакова была редкая возможность, — бередил Геннадий Андреевич еще не зажившую рану. — Мы просили рассмотреть сложившуюся ситуацию на совместном заседании Федерального собрания и правительства…»
На мое замечание, что неповиновение не осталось бы без реакции президента, у которого как у Верховного главнокомандующего был такой серьезный ресурс как силовые структуры, лидер коммунистов ответил так: «Если бы законодатели и правительство обратились ко всем силовым ведомствам с призывом соблюдать спокойствие и не поддаваться на провокации, уверяю вас: ни один солдат, ни один генерал не выступил бы против законного правительства, поддержанного народом».
Одновременно предполагалось запустить процесс перекройки Основного закона. Фактически речь шла о превращении страны в парламентскую республику. «Тогда была реальная возможность рассмотреть 15 поправок в Конституцию и перераспределить полномочия, — уверял Зюганов. — Была стопроцентная возможность поставить министров под контроль двух палат и не позволять чубайсам и абрамовичам формировать новый состав правительства».
О судьбе самого Ельцина ничего конкретного сказано не было. Но она отчетливо просматривалась из контекста. Учитывая характер первого Президента России, которому совсем не свойственно было смиренно относиться к ударам рока, дело вряд ли могло обойтись без ареста. Как минимум домашнего. Ну а там подоспели бы и формальности: нетрудно догадаться, каким был бы исход процедуры импичмента при таком развитии событий. Ясно и то, что было бы после отрешения от должности: поскольку президент обвинялся в тяжких уголовных преступлениях, ему светила как минимум скамья подсудимых, а возможно, и тюремный срок. Если бы, конечно, победители не смилостивились и не амнистировали поверженного противника.
Короче говоря, Примакову был, по сути, предложен план государственного переворота. С такой терминологией Геннадий Андреевич был, понятно, категорически не согласен: мол, «все было бы в рамках Конституции». Однако не убедил в этом ни вашего покорного слугу, ни, судя по всему, что несравнимо более важно, — Примакова.
Премьеру и его замам «не хватило мужества», сокрушался председатель ЦК КПРФ: «Мы пригласили их в Думу, но они не появились. А затем не появились и в Совете Федерации… Правительство Примакова поддерживало более 60 процентов граждан. Оно могло опереться на эту поддержку, но упустило исторический шанс кардинально оздоровить обстановку».
По словам Глеба Павловского, в Кремле были прекрасно осведомлены о содержании переговоров между Примаковым и думскими левыми. В том числе — о самых последних, состоявшихся перед отставкой. Если так, то становится понятно, почему у президента прихватило сердце во время прощальной встречи с премьером. И почему он обнял его в конце рандеву. Полной уверенности в том, что Примаков не последует рекомендациям своих думских партнеров, на момент начала этого разговора у Ельцина, похоже, не было.

Импичмент

Что было дальше — хорошо известно: последняя надежда левой оппозиции вернуть себе политическую инициативу, попытка отрешить президента от должности также полностью провалились. Причем уже на самом первом этапе. «Дело Ельцина» рассматривалось нижней палатой в течение трех дней — 13, 14, 15 мая. В первый день представлялось обвинение, второй был посвящен прениям, на третий состоялось голосование.
Из пяти пунктов обвинения — «разрушение Советского Союза и ослабление Российской Федерации путем подготовки, заключения и реализации Беловежских соглашений», «совершение в сентябре 1993 года государственного переворота», «развязывание и проведение военных действий на территории Чеченской Республики», «ослабление обороноспособности и безопасности Российской Федерации» и «совершение действий, приведших к геноциду российского народа» — больше всего голосов набрал третий, чеченский — 283. Но для запуска импичмента требовалось минимум 300.
Впрочем, даже если б у инициаторов получилось дать старт процедуре, шансы на то, что она доберется до финиша, были, мягко говоря, не стопроцентными. Но Ельцин был прав: если бы коммунистам удалось завести, просто завести этот механизм, и без того не слишком мощные позиции президента были бы серьезно подорваны. Вдобавок Дума получила бы иммунитет от роспуска: согласно Конституции, нижняя палата «не может быть распущена с момента выдвижения ею обвинения против Президента… до принятия соответствующего решения Советом Федерации».
Решающую роль сыграла работа, проведенная представителями ельцинской администрации среди неустойчивой части думской оппозиции. О том, в чем именно заключалась «обработка», точных данных нет. Лишь слухи. И по этим слухам, аргументы были не только моральными, идейными, но и куда более простыми и доходчивыми.
В итоге Ельцин вышел победителем из сражения, но войну проиграл. Это была его последняя победа. Уже через семь месяцев он вынужден был сойти со сцены истории и превратиться в зрителя, беспомощно взиравшего на то, как корежат, зачищают, охолащивают созданную им политическую систему. Парадокс, но высшей точкой ее демократического развития остается едва не погубившая отца-основателя попытка импичмента.
К триумфаторам, однако, не отнесешь и оппонентов Ельцина: и Дума вскоре перестала быть «красной», и планы Примакова по возвращению в большую политику потерпели крах.

Андрей КАМАКИН.