Газета "Кишиневские новости"

«На самом деле авангард — это я»

Алена Свиридова — единственная из современных певиц, сумевшая создать «лучший женский образ на эстраде». Все остальные певицы могут, конечно, лопнуть от злости и оспаривать это утверждение, но формально — да, она единственная. Еще на фестивале «Поколение-1993» ей вручили «Золотое яблоко» (с намеком на райское преступление?) за клип «Никто, никогда» именно с такой формулировкой — и больше никогда ни одна премия, хит-парад или соцопрос не задавались подобным вопросом. Так что с прошлого века у Свиридовой в плане «лучшего женского образа» конкурентов нет.
Действительно, «Розовый фламинго», «Бедная овечка», «Просто кончилась зима», «Ой» и другие песни разных лет и с разных альбомов не только крушили вершины чартов, но и подтверждали образ, с одной стороны, воздушный и романтический — этакой хрупкой фарфоровой статуэтки, с другой — изящной шутницы, автора, не отказывающей себе в провокационности, но всегда остающейся убедительной, содержательно глубокой и музыкально изящной.
В альбоме «Город-река», вышедшем в 2017 году, г-жа Свиридова не стеснялась щедро делиться всеми этими качествами, а только что вышедшие в коллаборации с не менее провокационным, чем бывает она в своих песенно-поэтических экзерсисах, режиссером Аланом Бадоевым клипы «Ранен» и «Травушка» набрали меньше чем за два месяца почти 5 миллионов просмотров и рискуют всерьез возбудить не только поклонников творчества певицы, но и вечно жаждущих чьей-то крови охранителей «духовных скреп», поскольку так получилось, что подряд — и у Лободы в SuperStar, и у Свиридовой в «Травушке» — возникла демонстрация того, что на этой несчастной территории считается «противоестественной ориентацией» и сопровождается непотребной милоновщиной со всяческими истериками «оскорбленных», криками «сжечь», «ату» и пр. и др.
Перед большой премьерой в Москве она почти год обкатывала новую программу на разных площадках, и пошла молва: мол, Алена ударилась в шансон. По шаблону: раз девушка с обычной гитарой музицирует и поет, будто в походе у костра, — значит, шансон…
— В шансон меня не совсем понесло, — смеется г-жа Свиридова. — Да, была одна из таких площадок. Но поскольку к шансону у нас отнесли и Вертинского, и Бичевскую, и Окуджаву, и практически всех представителей «городского романса», то и мне пришлось пересмотреть свое отношение к шансону. Наверное, мы не очень правильно и поверхностно позиционируем и идентифицируем это понятие.
— Оно просто стало нарицательным в новейшую эпоху…
— Я воспринимаю шансон как то лучшее, с моей точки зрения, которое я только что перечислила. Видимо, у нас не нашли правильного названия для жанра, и многие совершенно разные вещи причесали как бы под одну гребенку. Есть блатняк, есть романсы, есть лирика — совершенно все разное. Я же не пою блатняк. Единственное, что условно можно было бы как-то к этому отнести, это сиротская, «беспризорниковская» песня из кинофильма «Республика ШКИД» — «По приютам я с детства скитался», которую я спела.
— Очень жизненно для тебя… Родилась в Минске, скиталась, прибилась вот на Остоженке…
— Должна сказать, что образ сиротки мне очень удается (смеется. — А.Г.). Голос у меня до сих пор высокий и звонкий, дИскант, коим хорошо выпрашивать подаяние, я так подозреваю.
— Тем не менее акустика — главный музыкальный язык и прием новой программы и альбома. Ты устала от громких аранжировок поп-музыки?
— Это возвращение к неким музыкантским истокам, а причина кроется в моей сущности как музыканта. В последнее время настолько просто стало «состряпывать» музыку: куча сэмплов и всего такого. Это превратилось в строительство, простой пазл. Цепляешь все эти звуки, «петли», штампуешь треки — просто на компьютере. Элементарно! Музыку теперь могут делать люди, которые на самом деле ни на одном инструменте и трех нот не сыграют… Нас в детстве, помню, мучили, чтобы мы часами занимались за инструментом, мало гуляли, что-то еще. Вот эти все страдания сейчас оказываются как бы зря. И у меня возник протест, я бы не хотела пустить свою жизнь под откос только потому, что технологии изменились.
Я очень люблю музыкантов. Музыканты — это особая каста, это все не просто так. Все приличные родители обязательно отдают детей заниматься музыкой. Во многих странах, например, музыка входит в обязательную школьную программу наравне с математикой. Музыкой там занимаются все, в каждой школе свой хор, оркестр, и это правильно, потому что считается, что музыка и навыки совместного творчества способствуют развитию интеллекта и вообще всестороннему развитию личности.
— И все-таки не жаль было лишать твои выразительные песни насыщенных красок электрических аранжировок?
— Было еще одно соображение. Помнишь, как несколько лет назад в Москве случился блэкаут, люди на несколько часов позастревали в лифтах, по туннелям из метро выходили… Все осталось без электричества. И как-то я подумала: а вот опять все отрубилось — и своим компьютером ты можешь забивать гвозди, колоть орехи… Ни электрогитар, ни синтезаторов, ничего. Есть только твой голос и акустические инструменты, то, что ты можешь сыграть в любое время, в любом месте при любых обстоятельствах — начиная от перехода, паперти до вокзала и концертного зала. Конечно, это допущение — главное все-таки в сути.
— Отчего же образ «девушки с гитарой» так долго тобою скрывался?
— Просто, когда я в юности приехала в Москву, то поняла, что по сравнению с другими музыкантами и группами у меня, конечно, не хватает уровня, потому что я все-таки на гитаре — самоучка. Поэтому я гитару стыдливо тогда отложила, решила не тягаться с великими. И аранжировщик первых песен оказался тоже с уклоном в поп-музыку. Но если бы все пошло в другой уклон, то я бы наверняка опередила всех наших известных теперь девушек с гитарами. Судьба, видимо, была несколько по-иному настроена на мой счет и отправила меня вместо рока в поп-индустрию. Так что сейчас, с новой программой и альбомом, у меня полное возвращение к корням — музыкальным, своим собственным, к такому глубинному… Можно быть Эдит Пиаф, Клавдией Шульженко, Людмилой Гурченко, Барброй Стрейзанд, Чезарией Эворой — неважно кем, важно то, что ты собой несешь…
За время работы над программой многие вещи трансформировались. Поначалу было две гитары — теперь у нас добавилась перкуссия, контрабас, это уже другое коленце, звук получается очень насыщенный, и драйва в нем не меньше, чем в иных поп-хитах, которые мы тоже переаранжировали.
— Твои новые клипы «Травушка», «Ранен» несмотря, так сказать, на всю акустику набрали уже миллионы просмотров. Считаешь ли ты, что штурмовать хит-парады можно не только «просчитанными» поп-шлягерами?
— Раньше был, условно говоря, один рупор, к которому если ты прорвался, то дело сделано. Теперь вместо одного рупора — дуршлаг с множеством дырок. Теперь для того, что удавалось раньше, усилий нужно приложить в миллион раз больше. Все разделилось: телевизор, радио, Интернет… Произошел великий технологический разлом, который полностью заставляет переосмысливать все, что есть и будет дальше. Когда меня спрашивают: «Что вы можете посоветовать молодым исполнителям, которые хотят пробиться?» — я им отвечаю: «Знаете, мой опыт вам уже не пригодится».
— Мудра, однако!
— Мы не можем сравнивать то и сейчас. Даже условная ценность хитов, попадающих в чарты, другая. Раньше каждый хит напевали все, а сейчас попробуй-ка напеть что-то из того, что возглавляет чарты и каждый месяц меняется. То-то! Для меня важно другое: я хочу быть и оставаться артистом очень долго, потому что мне это нравится и у меня полно сил. И в этом новом формате я себя чувствую уверенно и, главное, органично.
— Но это выгодно? На квартплату на Остоженке хватает? А то как ни послушаешь ваш шоу-бизнес — сплошной цыганский хор: денег нет…
— Как выясняется, не у одной меня такие мысли, и не одной мне хочется возвращения к истокам. Я склонна к анализу — себя, творчества, окружающей среды. И у меня складывается ощущение, что я опережаю чуть время, а моим песням нужно пространство для некоего разгона. Совершенно очевиден кризис мелодий и гармоний в современной музыке, и мне кажется, что в этой ситуации я нахожусь в очень выигрышном положении. Думаю, мои песни могут вызвать очень большой отклик в сердцах.
— И больше никогда никакой поп-музыки?
— Я себе никогда не ставлю каких-то рамок. Это не более чем форма и средство выражения. Если есть песня, которую можно спеть под одну гитару, то это — песня. Это основа, она должна быть в любом случае, а дальше можно накрутить все что угодно. Нужно только, чтобы была такая песня. А что такое хит? Хит отражает чаяния большей части населения в данный момент времени, в конкретной стране с ее конкретными условиями и обстоятельствами. Это — комбинация музыкального, психологического, даже социального. Очень метафизическая конструкция, которую невозможно объяснить строгой математической формулой. Должен быть месседж для большой аудитории, в основном, конечно, молодежной, потому что именно люди до 25 лет — главные потребители музыки, и так называемый мегахит может быть только в их среде. А у молодежи главный месседж, как правило, отрицание всего, что было до них. Сейчас это особенно выражено, на мой взгляд, потому что во времена моей молодости было все-таки уважение к авторитетам. Сейчас же царит «центропупизм»: мол, я придумал песню о своем половом акте и это очень круто.
— Есть подозрение, что порой даже круче, чем сам половой акт…
— Обычно гораздо круче, да (смеется. — А.Г.) Когда мужики говорят, какие они крутые в половом акте, то в действительности обычно — полный ноль. Те, которые крутые, помалкивают и делают свое дело.
— А тебе, значит, петь про половые акты не интересно? Хотя ведь, по сути, любая романтическая, лирическая поп-песня, даже твой «Розовый фламинго» с «мы найдем любовь и ласку», так или иначе — о половом акте…
— Ни петь, ни слушать не интересно, если говорить о каких-то прямолинейных выражениях, как это сейчас модно. Лирика и романтика — все-таки сублимация чувств, эмоций, настроений, страстей, где, конечно, многое подразумевается, но на уровне творческого, художественного осмысления. Иногда аллегория или метафора бывают убойнее иной пошлой откровенности.
— Помимо всей лирики, романтики, метафор и возвышенных чувств клип «Травушка», например, визуально весьма провокационен. Просто песня-вызов какая-то. Бунтарская сущность проявилась в очередной раз?
— Ты же знаешь, я на самом деле люблю хулиганство — в хорошем и правильном смысле этого слова. У меня и шутки могут быть зверские, и заявления, что называется, на грани, если я считаю что-то правильным или наоборот — несправедливым. Это имеет и свое творческое воплощение. Я вовсе не такой одуванчик, как может показаться, — пушистый, круглый, невесомый. Хотя, может быть, и произвожу иногда такое впечатление.
— И все-таки насколько ты соотносишь себя с современными трендами в музыке? Они же не могут тебя совсем не интересовать?
— Конечно, интересуют. Задачу общего развития никто не отменял. Просто иногда люди думают, что количество децибел пропорционально количеству публики или качеству хитовости. Вовсе нет. Для хитов, которые живут по 50 и более лет, этого не требуется. Те же «Девушка из Ипонемы» или «Бесаме мучо» живее всех живых, и никому там не нужны никакие децибелы. Сейчас, когда заходишь в Айтьюнс, то понимаешь, что, во-первых, не знаешь практически никого, а во-вторых — это от тебя очень далеко. Хотя некоторые вещи трогают. Мне очень понравился Монеточкин альбом, он у меня закачан в телефоне, и я его периодически слушаю в машине. Там информации столько, что его можно слушать много-много раз, как, скажем, и первый альбом группы «Пятница».
Это — к тому, что в музыке помимо сиюминутного, даже если это сиюминутное становится неким «трендом», все равно появляются произведения и артисты с той самой «искрой», которой отмечено что-то более глубокое, чем просто хайп. У меня такое подозрение, что время авангарда уже прошло или проходит, потому все, что можно разрушить, уже разрушено. Может, ты будешь и смеяться, но сейчас авангард — это уже я.
— Вот и докопались до сути!

Артур ГАСПАРЯН.