Газета "Кишиневские новости"

Великого артиста не стало, а Мюллер пожелал остаться

Какой удар. По нашему кино. По зрителям. По театру «Ленком». А ведь совсем недавно весь зал ему аплодировал, когда в момент спектакля — так была построена под него роль — Броневого вывозили на кресле-каталке… Кого там везут — что за немощный старик? Но стоило ему пронзить воздух своей дерзкой интонацией, всего одной, — и дальше зал был в его объятиях. Оставался в строю до последнего. От старости и всех болезней спасала ироничность к себе, сопереживание к людям, пережитое и передуманное. Теперь же «Ленком» лишился своего великого «старика», талисмана. Но людям остался его Мюллер из «Мгновений», Велюров из «Покровских ворот», герцог из «Тот самый Мюнхгаузен», доктор из «Формулы любви» — кто-кто, а Броневой всегда шел в памяти народной дальше, вываливался из роли шире, чем это было задано киношными рамками…

«Он был ранимым, но мало кому разрешал это увидеть»

«А отчего я часто негодяев играл? — говорил Леонид Сергеевич, — Да морда такая, не положительный строй лица». Точен, даже резок, ум ясен и был ясен до последнего, как он сам и декларировал: «Жизнь как талант: это чувство меры; не надо в этом перебирать, доводить до состояния, когда ты уже беспомощен…» Его легкость, естественность в любой роли — следствие того, что биография великого артиста часто является биографией великого времени, сколь бы ужасно оно ни было. Каково это — извиняться по жизни за деяния своего отца Соломона Броневого, некогда работавшего в ОГПУ, жестко допрашивавшего людей? Каково это — жить без отца, голоштанником, после его ареста? Мотаться по всему Союзу? «Может, потому и пошел в артисты, чтобы хоть как-то загладить вину отца», — размышлял Леонид Броневой впоследствии.

Конечно, в эти дни раздирают актеров, работавших в паре с Броневым, но часто они устраняются от интервью — о Броневом либо всё, либо ничего. Как тут за секунду скажешь? Мы упросили Олега Меньшикова, собрата по «Покровским» — на пару слов:

— Мюллер из «Семнадцати мгновений весны» и куплетист Велюров из «Покровских ворот». Две противоположности. Один человек. Он таким и был: жестким, циничным, нежным и ранимым. Последнее — мало кому разрешал увидеть. Мне повезло. Картинка из моей молодости, которая врезалась в память навсегда: Леонид Сергеевич стоит в дверном проеме своей квартиры, положив голову на плечо жены, и машет мне, провожая, рукой, грустно улыбаясь… Не допускавший компромиссов, категоричный, не сдававший свои позиции никому и никогда. Упрямый и очень-очень верный. Делу, которому служил, и людям, которым верил. 88 лет… Долгая, сложная и прекрасная жизнь! Вечная память…

…Из всего пережитого, из тюремных рассказов отца, из скитаний по стране, как пазл, и складывалась артистическая суть Броневого, — не из внешней красоты, внешних данных она исходила. Бесстрашен он был, потому что однажды этому страху надо было сказать твердо «нет», иначе страх и дрожание в коленках так бы и преследовали по жизни. А из этого бесстрашия и родилась его глубина, бездонность, взгляните сами — его герои на экране и в театре существуют в совершенно ином темпо-ритме, в другом, каком-то более просторном времени, и в его обществе появляется глоток совсем неактерского воздуха, он не рисуется, не красуется, не суетится, но знает жизнь и цену ей.

— Потеря Леонида Броневого — особая потеря, — размышляет киновед Кирилл Разлогов, — он-то человек сложной, многогранной, многоплановой судьбы, работал в театрах чуть ли не на всей территории Советского Союза. И постепенно вырабатывал то амплуа, в котором стал знаменитым. Да, узнаваемым его сделал в первую очередь кинематограф — хотя, что интересно, амплуа-то его было преимущественно театральным. Такой своеобразный персонаж-маска со своими характеристиками, со своей специфически иронической интонацией с элементами гротеска…

— То есть если, допустим, Куравлев отлично совпал всем своим естеством с запросом советского кино, то с Броневым подобного не было — он себя долго нащупывал, никакой запрос его не понес сразу по волне успеха…

— Нет, в случае с ним такого не было, он искал себя, причем по провинциальным театрам, где его и не видел никто, кроме жителей тех городов… И да, в его становлении очень большую роль сыграл еврейский фольклор, идущий от его собственной биографии: с детства впитал в себя какие-то интонации, которые затем переделал на всероссийский лад.

— Таких легких, ироничных артистов по пальцам…

— Совсем немного. Я бы сказал, артистов с двойным дном. И вот со временем уже сложившийся образ актера и персонажа стал переноситься из фильма в фильм. В кино его знаменитым сделала, конечно, роль Мюллера в «Семнадцати мгновениях весны» — в картине, которая сама по себе была эмблематичной и известной всему населению. И это одна из немногих ролей, через которую был дан неожиданный, весьма сбалансированный портрет немецкого фашиста. Что обратило на себя внимание. Эта роль была, скорее, исключением в его актерской биографии, потому что в дальнейшем — будь то «Покровские ворота» или «Небеса обетованные» — Броневого использовали как уже сложившуюся маску. Как в «Возвращении резидента», где он выступил в привычном амплуа, это не что-то такое, что можно было бы назвать неожиданной для него ролью… Но каждый раз он исполнял их с блеском, что сразу фиксировалось в общественном сознании.

— В редких интервью он любил довольно жестко повторять фразу: «Артист — это женская профессия».

—– Он был Артистом. И мог быть артистом в момент интервью. Знал те спорные и дискуссионные реплики, которые обращают на себя внимание. Он любил яркие фразы. И его невозможно разделить на человека снаружи и на артиста: это единый образ. Абсолютно. И, безусловно, очень мужественный. Поэтому его потеря особо невосполнима: мы его вживую уже не увидим, и остается только обращаться к тем портретам, которые он дал на экране. Пересматривая фильмы с его участием снова и снова, мы вспомним об одном из самых характерных и великих актеров нашей эпохи…

«Броневой радовался,

что Захаров обещал ему роль в новом спектакле»

Казалось бы, от кого услышишь правду об артисте, сказанную без тени пафоса и умных слов? Водитель «Ленкома» Виталий Ратников был рядом с легендарным артистом последние дни его жизни.

— Вы знаете, ничто не предвещало его ухода, — рассказывает Виталий, — наоборот, все время была светлая голова, он отдавал себе отчет, что с ним происходит, что проблема с ногами. И он все время говорил, что должен заниматься лечебной физкультурой, чтобы как можно скорее вернуться в театр. «Я хоть и вышел из «Вишневого сада», но я знаю, что Марк Анатольевич будет репетировать новый спектакль, он мне обещал роль, поэтому я должен вернуться в строй».

— Театр вспоминал?

— Мало. Мне кажется, он совсем о своей работе не хотел говорить. Рассказывал о своем детстве в эвакуации. Как работал на хлебозаводе, как учился печь хлеб, как обжигал руки. И еще одну жуткую историю рассказывал: во время войны на этом хлебозаводе одна тетка тесто обмотала вокруг тела и хотела вынести. Ее поймали и тут же во дворе на глазах у всех расстреляли. Вспоминал, что он, как сын врага народа, мог поступать только в театральный институт, а потом, когда окончил, пришел в театр Пушкина.

Так я с ним сидел, слушал его рассказы. Мне кажется, он готов был обсуждать любые темы, кроме театральных. Простых житейских вещей хотелось: очень любил нарзан, я ему привозил. Еще до того, как попал в больницу, любил ездить со мной на свой любимый Дорогомиловский рынок, где покупал бакинские огурчики и помидоры, парную баранину.

— Я знаю, что Леонид Сергеевич был очень закрытым человеком и держал дистанцию даже с теми, с кем годами работал. Для вас же он сделал исключение. Может, потому, что вы не из театрального мира…

— Он часто разговаривал по телефону и с Марком Анатольевичем, и с Марком Борисовичем. Саше Збруеву звонил, Диме Певцову, а так, вы правы, мало с кем общался. Меня он племянником стал называть и по-родственному иногда по шапке давал за какие-то проколы, посылал. Я ему: «Леонид Сергеевич, я не могу пойти туда, куда вы меня посылаете». Он помолчит, а потом: «Ну ладно… Вот я встану, поправлюсь…»

Повторяю, ничто не предвещало. Ни о каком завещании не шла речь, типа «если со мной что-то случится». Нет, есть Виктория Валентиновна, есть ее племянница, а ее дочку Аришу он просто обожал — ей лет, наверное, 13. Она писал ему в больницу письма: «Дедушка, я скучаю, я тебя очень жду». Он в последнее время с женой часто ездил к ним. Я был рядом, никто мне не платил, и не надо было. Я просто не мог этих людей бросить. Когда мы уезжали с Викторией Валентиновной, он очень расстраивался, а когда утром приходили в больницу, медсестры сообщали: «Леонид Сергеевич вас уже ждет». Он был уверен, что вернется домой и сядет в свое любимое кресло у телевизора…

Марина РАЙКИНА.

КРЫЛАТЫЕ ФРАЗЫ ЛЕОНИДА БРОНЕВОГО:

Мюллер из «Семнадцати мгновений весны»

— Штирлиц, а вас я попрошу остаться.

— Что знают двое, то знает свинья.

— Верить в наше время нельзя никому, даже самому себе. Мне — можно.

Герцог из «Тот самый Мюнхгаузен»

— Война — это не покер: ее нельзя объявлять, когда вздумается.

— Талию делаем на уровне груди. Не разрешу опускать талию на бедра! В конце концов, мы центр Европы!

— Кто подписал? Я подписал? Да, я подписал.

Доктор из «Формулы любви»

— Голова — предмет темный, исследованию не подлежит.

— Погодите, голубчик, с портретом, дайте ему со скульптурой разобраться.

— И с барышнями поаккуратней. Мраморные они, не мраморные — наше дело сторона. Сиди на солнышке, грейся.

Аркадий Велюров из «Покровских ворот»

— Я попрошу без амикошонства!

— На улице идет дождь, а у нас идет концерт…

— Заметьте! Не я это предложил.