Газета "Кишиневские новости"

Позавчера свой 80-летний юбилей отметил поэт Борис Мариан

Бориса Тихоновича принято пред­ставлять ещё и публицистом, пере­водчиком и даже общественным деятелем. Но рискнём утверждать, что по-настоящему он всегда видел себя лишь в одном качестве – Поэта.

Поздравляя юбиляра, «МК-Молдова» предлагает читателям не­сколько свежих «избранных цитат» из Бориса Мариана.

О времени собирать камни

«80 лет – это когда уже пора. Пора подводить личные итоги и выставлять себе оценки. Мы, бывает, по легкомыс­лию, всё тянем-тянем, уверенные, что впереди бездна времени, но ведь Небо обычно в свои планы нас не посвящает. Я давно это чувствую.

Однажды мне приснился сон, кото­рый позже вылился в стихотворение – будто я уже умер и стою перед Богом. А Господь смотрит в недоумении и не знает, что со мной делать. Рая вроде я не заслужил, грешил много, блудил. Но и в ад мне нельзя – жил всё же прямо и честно, не изменяя ни себе, ни истинам, в которые верил. «А верни меня обрат­но на землю, Господи, – говорю я, – жена у меня молодая, погулять ещё хочу, а главное – книгу я должен написать, самую важную и настоящую». «Что ж, иди, – говорит Бог, – пиши свою книгу, но такую, чтобы мир ахнул…».

И сейчас я работаю над этой кни­гой. Это будут воспоминания о том, что Борис Мариан видел в своей жизни и к каким выводам пришёл. И хотя книжка пока представляет собой лишь разроз­ненные записи, я уже знаю, что главный акцент в ней будет на моём лагерном периоде – именно тогда я сформиро­вался как поэт, как личность…».

Об «университетах»

«Сейчас понимаю, что временем, жизненной логикой, обстоятельствами было уготовано мне стать типичным со­ветским чиновником. Может быть, даже партийным функционером – «идео­логический» факультет журналистики Киевского университета готовил в пер­вую очередь к этому. Но я взбрыкнул, вдохновился Хрущёвской оттепелью, венгерской студенческой революцией и оказался в «диссидентах», «антисо­ветчиках» и… в ГУЛАГе.

Лагерь стал моим главным жиз­ненным университетом. Не окажись я там, была бы у меня совсем другая судьба, другая личность. Тюрьма лома­ет слабых духом, но укрепляет и зака­ляет сильных. Всю жизнь я мысленно возвращаюсь в свои лагерные годы и всякий раз отчётливо осознаю: я дол­жен был пройти эту суровую школу, всё было правильно, всё было как надо.

Я и сегодня не принадлежу к тем, кто брюзжит или ноет: вот, дескать, про­клятый предатель Горбачёв развалил прекрасную страну. Дело не в том, что я не любил советскую власть, и она отве­чала мне взаимностью. А в том, что, по логике исторической развития, в силу некоего изначального порока больше­вистской системы, СССР не мог не раз­валиться. И даже глядя на сегодняшние безобразия, испытывая даже носталь­гию по некоторым положительным (ни­когда не бывает так, что абсолютно всё плохо) чертам советской системы, я чувствую удовлетворение от того, что «империи зла» больше не существует. И знаю, что мои юношеские идеалы по-прежнему со мной…».

О волшебном пинке под зад

«Поскольку я был «антисоветчик», мои стихи не очень-то хотели печатать. Но я мог успокаивать свой писательский зуд переводами. И если Еминеску или Александри я переводил больше «для себя», то сотрудничество, сотворчество с Андреем Лупаном, которого я считаю своим главным учителем в литературе, стало для меня великой школой. Гор­жусь, что в его книге стихов, за кото­рую он получил Государственную пре­мию СССР, большая часть переводов – мои.

Лупан был не только настоящим по­этом, но и просто несгибаемым челове­ком. Готовя свою книгу, он прямо заявил тогдашней московской мафии перевод­чиков (гнавшим свою бесконечную хал­туру по подстрочникам): нет, мои стихи будут переводить те, кого я назову. То есть Мариан, Ковальджи, Савостин. Му­рыжили его больше двух лет, но Лупан был непреклонен и в итоге победил.

А ещё вспоминаю, как однажды при­нёс ему свежий перевод стихотворения. А Лупан говорит: «Никуда не годится, слишком красиво. Эти стихи должны ца­рапать душу, а у тебя получился гладкий мрамор да кружева. Переделать!».

Ну а мои стихи начали публиковать­ся главным образом благодаря одной учёной даме, доктору биологических наук. Нет, имени её не назову, не проси­те. Она прочла некоторые мои рукописи и попросту дала мне живительный пи­нок под зад: «Поверить не могу, что ты держишь такое в столе. Ты же поэт! Не­медленно неси стихи в Союз писателей, отказать они тебе не смогут». Самое невероятное, что так оно и случилось. Естественно, свои остросоциальные вещи или стихи на лагерную тему пе­чатать я всё равно не мог, но лирику – сколько угодно. Так что у «диссидента» Мариана вполне себе выходили книги стихов – скажем, «Прощание с люби­мой», «Радуга» – и при советской вла­сти…».

О рецепте мясного соуса

«Сейчас, видимо, многие не по­верят, но в СССР можно было весьма увлекательно работать даже в журна­листике. Писать хорошую публицистику, критические статьи. «Литературка» – та вообще позволяла себе костерить кого угодно.

А здесь, в Молдавии, я с искренним интересом занимался милицейской те­мой. Без ложной скромности, в жанре документального детектива я в своё время достиг определённых высот. А в одну местную судью прямо-таки влю­бился.

Довелось мне присутствовать на заседании, где она фантастически вир­туозно «расколола» убийцу. Тот утверж­дал, что не участвовал в преступлении, поскольку в этот момент готовил ужин. «А что было на ужин», – спросила эта поразительная женщина. Преступник отвечает, что в том числе, мясной соус. «А теперь очень подробно расскажите суду, как, из каких ингредиентов готовит­ся мясной соус», – потребовала судья. Убийца – полный профан в кулинарии, что называется, «поплыл» и был немед­ленно уличён.

Мы потом с этой дамой долго дру­жили лично. У меня вообще осталось много друзей из той сферы и тех вре­мён – большие начальники и рядовые опера. Большинство из них, увы, так и не смогли вписаться в постсоветские реалии профессии – слишком много пришло дилетантов, случайных лю­дей…».

Об «интеллектуалах»

«Временами я готов согласиться с Ульяновым-Лениным в его, зачастую матерных, оценках интеллигенции. Молдавские «интеллектуалы», как они себя называют, и главным образом писатели, на рубеже восьмидесятых-девяностых сыграли в Молдове крайне отрицательную роль. Своими бреднями, завиральными идеями, оторванностью от реальности (совсем, как та часть рус­ской интеллигенции, истерично благо­словлявшая большевистский террор в 18-ом) они заморочили народу голову, довели до крови на Днестре и в целом направили страну по уродливому, да­лёкому от настоящей демократии пути. Когда говорю об этом, слышу в свой адрес: «манкурт», «предатель», «русо­люб». И вновь чувствую себя диссиден­том…».

О меньшем из зол

«Да, будучи главным редактором правительственной «Независимой Молдовы», сразу после победы комму­нистов на выборах, я опубликовал фе­льетон «Красный барон» – отнюдь не комплиментарное посвящение Влади­миру Воронину. По тем же побуждени­ям, которые когда-то заставляли меня на мероприятиях Союза писателей со­ветской Молдавии задавать неудобные вопросы (под шёпот соседей: «С ума сошёл?!») первому секретарю Гроссу – ради поиска истины.

С Ворониным у нас были трагиче­ские отношения, я надолго остался без работы, но в итоге мы пришли с лиде­ром молдавских коммунистов к опреде­лённому взаимопониманию. Я благо­дарен, что он позволил мне буквально возродить из пепла и несколько лет ре­дактировать журнал «Молдова», хотя и по нему у нас были разногласия. Я и сегодня убеждён, что в постсоветский период ПКРМ была для страны тем, что называется меньшим из зол…».

О тлеющей искре

«Современный литературный про­цесс в Молдове – болезненный, с одной стороны. Он призван буквально вдол­бить в голову молдаванину, что он на самом деле – румын. Что нет у него ни собственной идентичности, ни своей страны. Они уже и Штефана Великого величают «выдающимся историческим деятелем Румынии». А параллельно продолжают храбро и самоотверженно сражаться с… советской властью.

С другой стороны, живёт в Молдове, отказывается исчезать русская словес­ность. Напрмер, печатающийся сегод­ня даже в Канаде Юра Павлов, велико­лепный поэт Валерий Шварц и конечно, Николай Савостин уже сами по себе со­ставили русскую литературную школу в Молдове…».

О «Птице судьбы»

«Рядом с десятью опубликованны­ми книгами стихов на русском языке, у меня теперь есть поэтическая ра­бота на румынском – сборник «Pajura destinului». Каюсь, хотелось доказать своим литературным противникам, что не хуже их владею румынским языком, и тем прочнее моя принципиальная ан­тиунионистская позиция…».

Записал Дмитрий ТЕРЕХОВ.

У МОГИЛЫ ВРАГА МОЕГО

Однажды я заплакал у могилы,

Сказать по правде,

моего врага…

Не знал, что упокоился нехилый, –

Я думал, что ударился в бега

От бед, обид и от жены ревнивой,

От шефов злых,

оболтусов-детей.

Я в спорах с ним

бывал, друзья, счастливым,

Открыв немало истин и идей.

Он бичевал –

я становился лучше,

Грехи считал мне –

я бежал к Творцу,

Покаяться…

И помню странный случай,

Когда мой враг

стал равным мудрецу.

Повис я на веревочке над кручей,

К вершине выбираясь, еле жив,

Он мимо ехал на коне могучем,

Но не столкнул,

хоть мог столкнуть, в обрыв.

Враги порой приносят нам удачу,

Без них бывает жизнь недорога…

Вот у могилы недруга я плачу –

О Господи,

я возлюбил врага!

13 марта 2013 г.

* * *

Упокоиться мне бы в России –

Тесен мне европейский уют,

Потому что в просторах России

Даже птицы по-русски поют.

Растворюсь я в просторах России,

Как журавль, устремленный в полет,

Потому что одна лишь Россия

По – Есенински плача, поет.

Потому что в снегах своих синих,

Отрыдав, успокоится Русь,

Потому что теперь из России

Во второй раз придет Иисус.

Кишинев, Июнь 2012 г.

ПЕСНЯ

Девушка с улыбчивой душой,

Девушка с глазами незабудки

Унесла навеки мой покой

На минутной станции маршрутки.

И с тех пор к числу моих тревог

Новая прибавилась тревога:

Все хожу, не покладая ног,

По кварталам города родного.

Все ищу, – а город-то большой –

Девушку,

что скрылась на маршрутке,

Девушку с улыбчивой душой,

Девушку с глазами незабудки.

До сих пор искать не перестал –

Сорок лет уж, не полдня, не сутки…

Эй, малыш, а ты здесь не видал

Бабушку с глазами незабудки?

Январь-февраль 2013 г.