Газета "Кишиневские новости"

В своей книге про родной театр Марк Захаров скорее ставит вопросы, нежели на них отвечает

…Вот только из типографии принесли книгу Марка Захарова «Ленком — мой дом: режиссер­ское резюме», держу ее вруках. И такая винтажная трогательная вклеечка внутри, будто написан­ная от руки, — «посвящается до­чери Александре». Вообще, что есть Марк Захаров, если не брать во внимание заслуги и регалии? Захаров — это люди, настолько яркие, сочные, что это тут же воз­буждает желание — думать о теа­тре, бежать в театр, ведь «Ленком» долгие-предолгие годы был и оста­ется спасительным кругом в отве­те на вопрос: вы не подскажете, на что можно пойти сегодня вече­ром? На днях театр отправился на гастроли в Германию с «Юноной» и «Авось», а мы немножко прогу­ляемся по летописи Марка Анато­льевича.

Захаров как писатель — ироничен, все­охватен, публицистичен и преисполнен люб­ви к тем, кому он делал имя и кто делал имя ему, согласно еврейской мудрости: что бы вы ни делали, вы делаете мою биографию.

«Мне нравится выглядеть несерьезным человеком, — признается М.А. на страницах книги, — хотя на вид я достаточно угрюмая личность. Каким бы делом я ни занимался, мне хочется усилить некоторую комедий­ность, свойственную нашей действитель­ности».

Спроси у любого, даже не очень теа­трального человека, что есть «Ленком» — ну кроме самых длинных очередей за билетами в доэлектронную эпоху и самых (уж простите) длинных очередей на прощание с артистами? И мгновенно, как какие-то грандиозные вехи, всплывут и Евгений Леонов, и такой неверо­ятный Горин, и Олег Шейнцис, и легендарная «Юнона», и последний спектакль Янковского, и глаза Шаниной, и Николай Караченцов до и после… Все эти образы, разумеется, ожи­вают и в книге Захарова.

Временами летописание прерывается «записной книжкой» с ироничными советами «юным режиссерам»: «Если чувствуешь, что спектакль не получился, — ликвидируй ан­тракт!». «Доминирует в спектакле сплошная логика? Вставь мизансцену, когда актер ни с того ни с сего подпрыгнет и щелкнет ниж­ней челюстью. Очень располагает молодых театроведов к глубокому и уважительному о тебе размышлению».

«Театр в моем представлении, — пишет худрук, — это всегда поэтическая фантазия, спектакль для меня всегда сочинение».

…Сочинение невозможно без героев, а героев в «Ленкоме» как нигде всегда было больше, чем всяческих «начинающих». Взять, скажем, такую атомную бомбу, как Татьяна Пельтцер. «У нее в «сатире» и с Плучеком были прохладные отношения, — говорит За­харов, — а когда там я сделал экспликацию спектакля, воцарилась пауза (я подумал, что мастерски поразил всех), и вдруг раздает­ся голос Пельтцер: «Что же это такое? Как человек ничего не умеет делать, так сразу в режиссуру лезет?!». Тогда она еще не знала, что это начало «большой любви», и актриса в свои 73 (!) года последует за Захаровым в «Ленком»…

Потом, кстати, Марк Анатольевич при­гласил в «Ленком» и Броневого, тот пона­чалу покачал головой: «Как я буду выглядеть рядом с комсомольцами? — а потом при­бавил: — А с другой стороны, у вас же там служит вечная пионерка Пельтцер. Рядом с ней… за октябренка сойду».

Про Шейнциса. «У Спилберга есть фильм «Контакты в четвертом измерении». И непо­нятно, и красиво. Вот с Шейнцисом также».

Янковский? О его роли в «Мюнхгаузене»: «Глаза у Олега оказались умными, а внешний облик хотя и не слишком комический, но до­статочно забавный. Янковский очень тонко, трепетно аккумулировал в себе нашу общую печаль. И восторг сочинителя. И пафос ис­тинного правдолюбца».

«Когда Леонов стал истинно народным артистом? — размышляет Захаров далее. — Полагаю, после «Белорусского вокзала». Там он совершил бросок в новое состояние. Он выразил не себя, хорошего артиста, — за ним был целый пласт людей, не слишком удачливых, не слишком счастливых, но глав­ное — родных».

Интересно, что о Леонове Захаров пи­шет в настоящем времени: «Его сегодняш­нее присутствие в «Ленкоме» — вещь для нас неоспоримая». «Сам Евгений Павлович рассказывал о себе неохотно. Он только ка­зался покладистым человеком, эдаким улыб­чивым добряком. Комики — самые мрачные люди. В жизни не расплескиваются, берегут энергию для комедийных взрывов. На Лео­нова как ни посмотришь — в глазах сомне­ние, тоска и недовольство. Чаще других он вспоминал своего учителя Яншина, одну из его педагогических заповедей — «Тебя вчера проводили со сцены аплодисментами? Зна­чит, что-то не так. Что-то не в порядке. Надо разобраться, в чем ты ошибся».

Захаров совершенно не собирался пи­сать книгу актерских баек, это не его формат. Не избегает тяжелых тем. Не прячется за красивое слово. Не уверен, что его книга — исповедь, исповедь — это нечто уже состо­явшееся, а тут диалог с собой, со временем, даже иногда переходящий в спор. Поиск и еще раз поиск. Эпилог так и называется — «заключительный поток сознания». «Поток этот принципиально не хочу заканчивать, тешу себя надеждой на продолжение мыс­лей и профессиональных мечтаний».

Ян СМИРНИЦКИЙ.