Газета "Кишиневские новости"

Легендарный российский космонавт, больше всех проведший времени за пределами корабля: «С одной стороны, приятно пошалить там первые минуты, ведь это так здорово — летать! Однако космос слишком агрессивен для человеческого организма»

В этом году отмечается полвека со дня первого выхода человека в от­крытый космос. И если «полететь в космос» — вполне осуществимая мечта для разбогатевших туристов, то «выйти в открытый космос» — пре­рогатива профессионально подго­товленных космонавтов. Ветеран космоса Анатолий Яковлевич Соло­вьев — мировой рекордсмен по ко­личеству выходов (16) и по суммар­ной продолжительности работы в открытом космосе (82 часа 21 мину­та). Подобные навыки пребывания в открытом космосе понадобятся для покорителей Луны, астероидов, Марса и других небесных тел, куда еще не ступала нога землянина…

— Пахнет ли космос?

— Да, этот запах, он существует…

— А как его почувствовать, если ты в скафандре?

— Когда ты уже вернулся в отсек, откуда выходил, и люк уже закрыт (когда выходишь в открытый космос, открываешь люк), сам отсек еще полностью разгерметизирован, здесь вакуум. И все оборудование, весь ме­талл тоже были в этом космическом вакууме долгое время, пока я 6–7 часов работал на орбите. Я открываю клапаны — из станции происходит наддув воздуха. И тем не менее, когда я выхожу из скафандра, а люк, который закрывает меня от общего объема, еще не открыт — это именно та стадия, когда еще можно глотнуть космоса, когда можно по­чувствовать его запах, абсолютно специфи­ческий, хорошо мне знакомый. Знакомый с того времени, когда я работал в молодости слесарем и ходил в кузницу: нужно было сде­лать одну запчасть из такого жженого метал­ла, раскаленного — вот он идентичен этому запаху космоса, на мой взгляд.

— Что значит «выйти в открытый кос­мос»?

— Я бы сказал, что это обязательная часть долгой подготовки космонавта к экс­педиции, а дальше — как повезет. Космонавт обязан готовиться по стандартным операци­ям, то есть должен уметь обслуживать ска­фандр, работать с оборудованием для выхо­да в открытый космос. И дальше может быть любая плановая работа: научная, ремонтная, конструкторская. Без этого сейчас космонав­тика развиваться не может.

— В наши дни в открытый космос ста­ло выходить легче, чем раньше?

— Вы задайте этот вопрос китайскому космонавту. Вы наблюдали, как он выходил? Спросите его, как там ему по отношению к 65-му году, когда вышел наш Леонов: труд­но или нет? При всем при том, что прошло уже много лет с момента первого выхода в открытый космос Алексея Леонова, для спе­циалиста невооруженным глазом видно, что методики у них пока еще «никакие». Им еще идти и идти. Эти «секреты» накапливаются длительным опытом.

— Почему же они не позвали в ин­структоры нашего или американца?

— Потому что китайцы в технике много копируют, но тем не менее идут самостоя­тельно. А потом, что такое: поделиться тех­нологиями? Это деньги, во-первых, и не ма­ленькие. Иногда технику легче создать, чем выработать эти методики, которые должны родиться на основе шишек, спотыканий, про­блем маленьких или больших, из чего потом записывается какое-то правило.

— Что вынудило выйти в космос в первый раз?

— Когда мы на корабле шли к станции, еще до стыковки, у нас произошло отслоение ЭВТИ (экранно-вакуумной теплоизоляции). По некоторым конструктивным вещам про­шла доработка не совсем, наверное, удач­ная… Любой объект на орбите защищен от несанкционированного или теплового сбро­са — он как бы завернут в одеяло из специ­ального материала: фольга и сверху силовая оболочка. Так вот у нас образовалась такая, скажем, открытая часть корабля, а это очень плохо. Первый момент — попадет отсло­ившаяся часть или нет во время стыковки в стыковочный узел. Второй — возможные проблемы ориентации. Третий — сход этого ЭВТИ в момент спуска и расстыковки. У нас есть разные варианты ориентации для вы­дачи тормозного импульса перед спуском. Есть автоматические режимы, есть ручные. Если автоматические, вопросов нет. Но эта отслоившаяся часть могла в принципе по­мешать автоматической ориентации. А если вдруг, такое бывает, нужна ручная ориента­ция и если вдруг это придется на теневую сторону, когда я не вижу горизонта… Короче, небольшая поломка тащит одну проблему за другой — и в конце концов может появиться сверхпроблема, вплоть до, скажем, связан­ной с жизнью экипажа. Поэтому пришлось выходить и ремонтировать эту часть силовой оболочки.

— Какие неприятности могут поджи­дать космонавта при выходе в космос?

— Нереально, чтобы все всегда было аб­солютно гладко: как написали специалисты на Земле — так пошли и все точно сделали. Потому что готовят полет, как правило, люди, которые сидят или в лабораториях, или за столом. Яркий пример. Был создан амери­канцами спектрометр, и мы с моим колле­гой из НАСА должны были выйти отработать с этим спектрометром на борту. Мы готови­лись, специалисты НАСА нам рассказывали, что нужно делать с устройством, какие мани­пуляции, как фиксировать, как включать… Я сразу представил, как я буду с ним работать, — и тут же заявил, что проблемы с его эр­гономикой, по его фиксации сделают экспе­римент не то что маловероятным — а просто нереальным! Почерк виден сразу: прибор делали инженеры, ученые лабораторного склада. Они себя даже не представили на месте космонавта в открытом космосе. И в реальном полете все мои предположения оправдались на все сто! Ребята не потруди­лись до полета найти какой-то контакт с кос­монавтами и их услышать.

— Представьте, если космонавт вдруг «уплывет» в открытый космос, как это было в нашумевшем фильме «Грави­тация», — что будет с человеком: он попа­дет в плотные слои атмосферы и… «того самого»?

— Да, как и любой объект. Мы рабо­таем приблизительно на высоте 400 км. На этой высоте существует определенная ат­мосфера. Она очень разреженная. То есть на уровне молекулярном она присутствует. Есть определенное сопротивление. Поэто­му станцию надо корректировать, ее нужно время от времени поднимать. Есть способы. Обычно двигателями грузового корабля. Что же касается американского фильма… Что в «Гравитации» положительного — это видо­вые съемки. Горизонты, восход солнца, вид из космоса. Но, думаю, на этом великолеп­ность фильма заканчивается. Если ты хо­чешь поглазеть и понять эту красоту, ради этого стоит посмотреть. Все дальнейшее — издевательство над здравым смыслом. Каж­дый шаг. Я бы использовал этот фильм для студентов и учеников старших классов и, по­смотрев, задал бы такой вопрос: что наруше­но, какие законы физики (закон всемирного тяготения и т.д.)? И если студент указывал бы на все эти нарушения, я бы ему без за­зрения ставил «пятерку» — без дальнейших экзаменов. Такое пренебрежение науками, законами баллистики, с помощью которых можно до метра рассчитать движение твер­дого тела на орбите!.. Ведь всегда были фан­тасты, которые, наоборот, стремились как можно ближе быть к науке, чтобы то, что они придумали, как можно более естественно воспринималось. Те же Брэдбери, Азимов. И многие вещи, которые у фантастов спрог­нозированы, становятся реальными в наши дни. А здесь… Было неприятно наблюдать за тем, что там делают астронавты, с этой точки зрения. Особенно не понравилось то, что проблемы героев начались с взрыва СО­ВЕТСКОГО спутника, который якобы нагадил своими обломками другим орбитальным станциям. Ну не солидно! Ребята, ведь мы же сейчас работаем вместе на одной стан­ции, мы живем, мы, извините, ходим в один туалет. Мы вместе сейчас подписываем до­кумент о сотрудничестве. В космосе бед на­творить могут те же астероиды… Я работал с американцами, я летал с американцами на шаттле. Это была прекрасная команда — SТS-71. И устраивать подобные провокации, пусть даже в фантастическом фильме, — это мелко!

— Какие самые уязвимые места у космических станций?

— Я летал на «Мире». Уязвимые — не со­всем корректно сказано. Потому что любая техника имеет право отказывать. А там — ты­сячи разных агрегатов, приборов, датчиков, систем, на конечном этапе что-то около 136 тонн плотно подогнанного друг к другу слож­нейшего оборудования. Естественно, любой агрегат имеет свой ресурс, который выходит из строя со временем. Вариантов ремонта много. Но при этом надо всегда помнить — и я это подчеркиваю, — что космическая сре­да — очень агрессивная среда. Для челове­ка эта агрессивность начинается с того, что идет повышенное воздействие всего спектра негативного влияния. Облучение — первое. Второе — сама невесомость; с одной сто­роны, это приятно: поиграть, пошалить там первые минуты — ах, как это здорово, — полетать. Но это состояние ненормальное для нашего организма. Потому что мы ро­дились и живем на Земле. Вот мы сидим на стуле. Какая перегрузка на нас действует? Никогда не задумываемся… (Смеется.) На нас сейчас действует, как и на все объекты, которые окружают нас, единица (1G)пере­грузки. А, допустим, во время пилотажа на летчика начинает действовать перегрузка вследствие аэродинамических сил. И эта перегрузка в среднем на сложном пилотаже — где-то 5–6G. Перегрузка воздействует на организм, на все наши органы, на кости и так далее. Умножайте ваш вес на пятерку… А там — ноль! Вы приходите в то состояние, когда перегрузка равна почти нулю. Ты находишься в невесомости неделю, другую, месяц, дру­гой, пятый-шестой. Организм не обманешь. Сначала перестраиваются все метаболиче­ские процессы в организме, обмен веществ. Затем отпадает надобность в твердости костной ткани — происходит вымывание кальция. И поэтому после возвращения из космоса, конечно, все это нужно опять вос­полнить, вернуться к своему состоянию, что происходит далеко не так быстро и не всегда без потерь.

— Существует история под названи­ем «Соловьев, заходи!» — это о чем?

— Идет корабль на сближение, состы­ковался. Между нами, кораблем и станцией, два люка. Первый люк — наш, корабельный. Второй — станционный. Между ними есть объем. Произошло соприкосновение, стяжка — образуется космический комплекс. Откры­ли мы первый люк, а там — второй люк, и на нем нарисована веточка, на ней сидит птич­ка и написано: «Соловьев, заходи!». Сколько существовала станция «Мир», столько там и красовалась эта милая картинка, которую сделал Саша Викторенко черным флома­стером. Другие надписи космические лучи «стерли», а эта – так навсегда и осталась!

— Говорят, «наверху» невыносимо шумно…

— Внутри космической станции доста­точно шумно, 60Дцб, и это угнетает. Шум днем и ночью. Поначалу привыкаешь к этому шуму, но поскольку он и днем, и ночью, и ни­когда не уходит — это угнетение, оно в еди­ницу времени несущественно, но накаплива­ется. Это вентиляторы, это работа агрегатов, приборов разных. Каждый из них создает небольшой шум. Но обязательно — в уши на ночь беруши. Ты просто сохраняешь свои не­рвы, а то отдыха не будет. Это чувствуется, особенно когда выходишь в открытый кос­мос. Вот там — полная тишина, полная изо­ляция, и это очень резко чувствуешь.

Космос остается открытым

— Эпиграф к «Марсианским хрони­кам» Брэдбери такой: «Великое дело — способность удивляться. А космические полеты снова всех нас сделали детьми». Вы согласны? Как в принципе изменила человека встреча с космосом? И как еще может изменить?

— Когда говорят, что сегодня мы уже ле­таем в космос, мы умеем выходить в косми­ческое пространство — абсолютно с этим не согласен. Мы лишь что-то умеем, лишь чему- то научились. Космос безграничен. Безгра­ничен в пространстве, безграничен в иссле­дованиях. Любой шаг, который расширяет наши познания, дорог. Вот наш космонавт Валерий Поляков прожил в космосе рекорд­ных пятьсот дней… Но если следующий про­живет там на один день больше — это будет уже новое открытие. И так до бесконечности! По сути все это — познание человеком само­го себя. Звучит тривиально, но это так…

В космос выводил Дмитрий АЛЕКСЕЕВ.