Газета "Кишиневские новости"

Олег БАСИЛАШВИЛИ: «Я не боюсь воскрешения Советского Союза, потому что это невозможно»

О чем говорить с таким большим артистом, за­чем копаться, спрашивать «как»? Он просто выходит и играет это. Непостижимо, невозможно, легко и с тонкой иронией. Он не хочет ничего объяснять. Имеет право, ибо давно уже все всем доказал.

Когда-то, сразу после того, как в «Мастере и Маргарите» он сыграл Во­ланда, мы с ним говорили о вечном. Слушать его было большим удоволь­ствием. Но зачем повторяться.

Он попался только на одну «при­манку», когда речь зашла о политике. Вот что его сразу заволновало! Вот здесь он настоящий! Такой большой, та­кой наивный… Он — как тот мальчик из пантелеевского «Честного слова»: один и на посту, когда все давно уже разбежа­лись.

Вот за эту наивность, за эту прямоту душевную его так хочется любить и ува­жать. На днях Олегу Валерьяновичу Баси­лашвили исполнилось 80.

« Мечтаю, как бы просто полежать на диване»

— Скажите, вам свойственно такое чувство, как тщеславие?

— Нет.

— Не может быть! А амбиции?

— А что вы называете амбицией?

— Ну, когда хочется быть самым луч­шим, эгоцентризм такой.

— Нет, и это мне несвойственно.

— То есть вы подтверждаете то, что о вас говорят: кроме того что вы заме­чательный артист, вы еще и человек хо­роший?

— Честно говоря, я не собираю сведе­ния о себе.

— А если бы сравнили себя нынеш­него с Олегом Басилашвили 30-летней давности? Кроме седины, но не беса в ребро, естественно, что еще в вас по­менялось?

— Вы знаете, эти 30 лет прошли как одно мгновение, потому что я все время работал. Мне было некогда следить за вре­менем. Я женился, у меня прекрасная, лю­бимая в доме жена, двое детей, двое вну­ков. Это произошло так быстро, как будто женился я только вчера, а дети появились буквально сегодня. А внуки — уж не знаю когда, полчаса тому назад. Хотя старшей внучке уже пять лет.

— Для очень многих артистов ра­бота в любом возрасте — это реальное продолжение жизни. Без этого они как минимум плохо себя чувствуют. Вы тоже работой спасаетесь?

— Не могу сказать, спасаюсь я или нет. Я все время в работе и мечтаю о том, как бы просто полежать на диване, ничего не де­лая. Но мне это не удается.

— Какой-то вы совсем счастливый. Да, «хороший дом, хорошая жена…» — прямо как «Белое солнце пустыни». Но разве счастье может быть постоян­ным? Это же мгновения…

— Вы правы, конечно. Счастье, когда мы женились. Мое счастье — это когда ро­дилась дочка, потом вторая дочка. Счастье — когда появились внуки. Счастье бывает и после работы, когда ты чувствуешь, что правильно сыграл роль сегодня. Это счаст­ливые мгновения. Но они очень быстро кон­чаются.

— После таких ролей наступает опу­стошение?

— Нет, я просто устаю. Ну а попробуйте три часа побыть на сцене перед залом, где на вас смотрят 1200 человек. И вы все это время чего-то говорите, ходите…

— И у вас не возникает ощущения, что все бесполезно, что вы ничего не из­мените в этих людях, даже если играете прекрасно. Какая у вас сверхзадача?

— Как говорил Горький устами Сатина: «Человек рождается для лучшего». Ну вот, я об этом думаю каждый раз.

— Неужели искусство может что-то улучшить в людях?

— Ну да, в какой-то степени.

— Вы никогда не сторонились того, что происходит вокруг вас, вне вас. Вы всегда были активным в общественной жизни. Но уже давно не перестройка. Тогда все запомнили вас на съезде 25 лет назад. Но сейчас-то совсем другое время.

— Да, конечно, мне уже 80 лет, поэтому какая тут может быть активность… Но все равно я испытываю некоторые чувства, эмо­ции, когда узнаю о том или ином событии.

— Когда вы узнаете о том собы­тии, которым мы всей сейчас живем, — я имею в виду ситуацию на Украине, — позволяете себе публично говорить то, что думаете по этому поводу?

— Ну а почему бы не позволять? Мне кажется, каждый человек, если хочет, может свободно выражать свое мнение.

— Но когда об этой ситуации свобод­но высказывается Андрей Макаревич, то тут же подвергается общественной травле.

— Совершенно верно. Он высказал свободно свое мнение, а те, кто подвергал его травле, — высказали свое мнение. А я высказал по этому поводу свое мнение, защищая Макаревича. Я считаю, что он со­вершил, наоборот, благородный поступок, играя благотворительный концерт для де­тей беженцев. Так что вот вам пример сво­боды изъявления своих чувств.

— А у вас было так, что вас травили, и вы были один против всех, против тол­пы?

— Бывало такое, да. Это происходило в основном, когда у власти был Борис Ни­колаевич Ельцин, а Егор Тимурович Гайдар был и.о. председателя Совета министров. Тогда демократическое крыло российско­го Съезда народных депутатов делало все, чтобы поддержать Гайдара и Ельцина в их стремлении к реформам и чтобы помочь им эти реформы начать, ибо без проведе­ния реформ страна просто гибла. И за это мы испытывали к себе всесокрушающую ненависть очень многих, кого эти реформы должны были оторвать от государственной халявной кормушки.

« Мой отец был коммунистом, готовым отдать за Родину все, что только мог»

— А вы телевизор смотрите, Олег Валерьянович?

— Нет.

— И таким образом сохраняете себя, да?

— Нет, просто неинтересно, там мно­го гадости. Я иногда смотрю фильмы, где играют мои товарищи артисты. А если вы имеете в виду программы о политике… Мне не хочется оскорблять свой взгляд фигура­ми, которые ведут себя недостойно.

— Хорошо вас понимаю. Но вот в этих ток-шоу сейчас постоянно уча­ствует Карен Шахназаров, у которого вы тоже играли…

— Карен Георгиевич мой большой друг, я его очень люблю и уважаю. Он сделал много хорошего в кинематографе, а так­же воскресил киностудию «Мосфильм», которая сейчас стала просто образцовой во всей Европе — пожалуй, даже лучшей. Я имею в виду техническое оснащение. А что касается его идеологических высту­плений… Так что ж, мы подчас яростно спорили. Он имеет право придерживаться своей точки зрения, а я — своей.

— То есть полярные взгляды не ме­шают вам дружить и хорошо друг к другу относиться лично?

— Нет, потому что я вижу, когда чело­век искренен, а когда лжет и подделывает­ся, пытаясь из своих слов извлечь для себя выгоду.

— Вот говорят, что возвращается то, что раньше называлось Советским Сою­зом, — в атмосфере, в символах, в отно­шениях между людьми. Как вы считаете, мы уже там?

— Видите ли, когда-то при Ельцине был принят замечательный гимн, написанный Глинкой, великим русским композитором. Мы его приняли на съезде специально как Гимн России. Он звучал довольно долго, не­сколько лет. Правда, слов к нему еще никто не написал, он был бессловесен. Гимн очень красивый, очень торжественный и талантли­во написанный. А потом вот пришлось нам слушать Гимн Советского Союза. С этого, мне кажется, все и началось. Для чего нуж­но было это изменять, я не очень понимаю. Именно когда изменили гимн, мне показа­лось, что это было предвестие шагов в об­ратную сторону. Так оно и произошло. Но я не боюсь воскрешения Советского Союза. Советский Союз был замешан на комму­нистической идеологии. А эта идеология гласит, что частная собственность недо­пустима, ибо она порождает капитализм. Ну как же мы можем вернуться в СССР, руководимый коммунистами, когда сейчас у многих коммунистов гигантские состояния в частной собственности — и угодья, и поля, и дома, и за границей, и здесь… Тогда надо от всего отказаться, но вряд ли они это сде­лают. Я имею в виду не только коммунистов, но и тех, кто покинул эту партию, желая жить полегче.

« Никогда в жизни я ничего не крал»

— А вы не согласны с известным вы­сказыванием, что собственность — это кража?

— Нет, не согласен. У меня, например, есть собственность, но я ни у кого ничего не украл. Никогда в жизни я ничего не крал. Я построил себе в течение 12 лет дом. Не­большой дом дачного типа. Ну и что у меня там есть? Автономное отопление, крыша, горячая и холодная вода, туалет городского типа. Я потратил на это дело не такие уж боль­шие деньги, но эти деньги были заработаны честным трудом, очень тяжелым трудом.

— Понятно. Правда, у нас частная собственность считается нелегитимной, неузаконенной, и в любой момент госу­дарство может сказать вам, как и любо­му другому человеку: «Все, освобождай помещение».

— Нет, вы не правы. Закон о частной соб­ственности был принят Съездом народных депутатов, по-моему, в 1992 году и подписан президентом Борисом Ельциным. Этот закон гласит, что частная собственность существу­ет в нашем государстве наряду с обществен­ной, арендной и т.д. И частная собствен­ность — священна, неприкосновенна. Любой нарушивший ваше право на собственность подвергается судебному преследованию. Но недавно была принята поправка к этому закону: да, совершенно верно, священна, неприкосновенна, но если этого потребует государственная необходимость, собствен­ность может быть отобрана. То есть таким образом было уничтожено понятие частной собственности. Это было сделано уже после того, как умерли Борис Николаевич и Егор Тимурович. Они бы этого сделать не позво­лили.

— Я-то говорил не о букве закона: закон — что дышло, в России так всегда было. Я говорил об общественном созна­нии, о понятии в народе чувства справед­ливости.

— Совершенно верно. И когда я строил свою дачу, мне тесть высказал: «Для чего вы это делаете, все равно у вас это отберут». Но я убежден, что никто этого отобрать не сможет, потому что общество все же шагнуло вперед, его нельзя сравнить с обществом, которое жило даже во времена Брежнева. Люди уже изменились настолько, что шагнуть назад, во тьму тоталитарного коммунистического государства, мне кажется, не смогут.

— Эх, чтите вы до сих пор все эти 90-е и Ельцина… А многие в лучшем слу­чае его забыли, в худшем — проклинают, говорят, что он оказался совсем не тем, за кого себя выдавал. Более проница­тельные люди еще тогда, в перестройку, видели, что все эти поездки в троллей­бусе и походы в городскую поликлинику были хорошо сыгранными ролями.

— Несомненно, это так. Так же, как по­ездки на автомобиле по новым шоссейным дорогам… Конечно, это пиар. Это свойство любого политического деятеля, и Ельцина в том числе. А кто сейчас проклинает Ельци­на? Те люди, которые пользовались всеми благами в нашей стране, которые были не­доступны 90% населения. Вот они прокли­нают Ельцина, Гайдара, всех его союзников и товарищей. Борис Николаевич сделал очень много. Он дал нам возможность хотя бы говорить с вами на эту тему. Борис Нико­лаевич создал систему, в которой люди по­нимают, что существует свободная пресса и существует суд. Он создал Конституцию, которая базируется на правах человека. Впервые в нашей стране! Эти принципы — как ствол дерева, а от него отходят различ­ные законы в виде веток. Да, они подчас на­рушаются, не соблюдаются, но все-таки это создали. Ельцин создал другую страну. Он привел к жизни многие партии. Он создал Государственную думу, в которой предста­вители различных слоев населения высказы­вают, ничего не боясь, свое мнение, пытаясь принять решения, устраивающие более или менее всех.

— А на это вам скажут, что суд как был продажный, так и остался, даже еще более продажный, чем в советское вре­мя. И туда обращаться бесполезно. Кому сколько занесут, такие решения и прини­маются…

— Но эти реформы были прерваны в са­мом начале. После приватизации и либера­лизации цен следующим шагом должна была быть реформа судебных органов, Министер­ства внутренних дел, прокуратуры. Этого ему сделать не дали.

— Но воли сверху на реформы не было, Ельцин стал царем, его это устраивало. Единственный его плюс — это свобода прессы. Да, он не обижался, в отличие от нынешних, не мстил. Других плюсов я не вижу.

— Ну, вы не видите, а я вижу. Я вместе с Борисом Николаевичем Ельциным провел долгое время, заседая на съезде, и вблизи наблюдал его работу и его сподвижников. Так что мне судить проще и легче, чем вам, правда? Вы лучше прислушайтесь к моему мнению и поверьте мне. Я говорю правду.

Александр МЕЛЬМАН.