Газета "Кишиневские новости"

Маэстро, покоривший зрителей Кремлевского дворца съездов

Его бархатный баритон – постоянная угроза душевному равновесию дам. Его рыцарские доспехи – шляпа и белый костюм. Он, пожалуй, – самый известный молдавский эстрадный певец как минимум последней четверти века.

Ион Суручану дал интервью корреспонденту «МК-Молдова».

– Ион Андреевич, я знаю, что ещё в начале нулевых Вы довольно много гастролировали, в какой-то момент проехав с концертами едва не весь российский Дальний Восток. А как сегодня обстоят дела с Вашей творческой активностью?

– Хорошо обстоят дела. Благо молдаване нынче живут практически повсюду и – за что им низкий поклон – многие по сей день меня помнят и любят.

Вот, например, совсем недавно я пел большой сольный концерт в Москве. Зал-тысячник, великолепный звук и публика, стоявшая в проходах. Концерт организовала молдавская диаспора Москвы и, к слову, за несколько месяцев до меня на этой же площадке работали Зинаида Жуля и Георгий Цопа.

Знаете, что поразило? Там в зале я неожиданно встретил свою односельчанку из родных Суручен, которую не видел уже миллион лет. Оказывается, она тоже теперь в России… Ну и конечно же, пришёл мой одноклассник, который ещё со времён СССР не пропустил ни одного моего московского выступления. Когда-то он там служил в армии, там женился, став теперь уже настоящим москвичом, но продолжает хранить мне (а скорее, в моём лице – земле, на которой родился) такую трогательную верность.

Так что концерт этот прошёл, как говорится, на ура. И буквально на днях мне позвонили организаторы и предложили ближе к осени повторить то же самое, но уже в Питере…

– Полагаю всё же, дело тут не только в ностальгирующей диаспоре. На излёте СССР Вы ведь были уже не молдавской, но вполне себе общесоюзной эстрадной звездой первой величины…

– Не хочу показаться совсем уж нескромным, но… Я был единственным представителем молдавской музыкальной культуры, кто умудрился за один только 88-й год отработать в той же Москве шестьдесят концертов…

Вообще же в тот период наибольшей востребованности мне доводилось давать и по три концерта в день. И на каких площадках! Кремлёвский Дворец съездов, Зал дружбы народов, спорткомплекс «Олимпийский», Дворец спорта «Крылья Советов», киноконцертный зал «Россия». При неизменных аншлагах и часто – в компании таких признанных грандов, как Лев Лещенко, Иосиф Кобзон, Валерий Леонтьев. Ну а покойная Валя Толкунова неизменно встречала меня словами «А вот наш «итальянец» идёт…». (Смеётся)

– Слышал, Вы были и первым исполнителем на советской эстраде, кто начал выходить на сцену в шляпе…

– Да, ещё за несколько лет до Михаила Боярского. И отличавшаяся довольно строгим нравом советская эстрада это приняла.

Конечно, во многом мне попросту сопутствовала удача. В середине восьмидесятых в главной редакции музыкальных программ Центрального Телевидения СССР не последним человеком была Любовь Черненко – какая-то близкая родственница (кажется, невестка) тогдашнего генсека ЦК КПСС Константина Устиновича Черненко. Кулуарно мне не раз передавали, что я нравлюсь Любови как артист, что ей очень импонирует мой «не совсем советский» сценический образ. Насколько мне известно, именно она в конце 84 года «продавила» съёмку 25-минутного фильма-концерта, в котором фигурировал единственный исполнитель – я. И этот фильм с моими песнями показали по главному телеканалу страны в самый что ни на есть прайм-тайм, сразу после программы «Время».  Вашим более молодым читателям мне даже трудно объяснить, что это значило тогда для артиста. Это был настоящий счастливый билет, пропуск в «высшую лигу» советской эстрады. Что, помимо прочего, давало возможность работать на лучших площадках страны практически не ограниченное количество концертов.

В то время и явился на свет мой головной убор. Так и вижу себя тогдашнего: в шляпе, с ещё пышной шевелюрой, в белом костюме поющего свою самую «итальянскую» песню «Грацие».

– Кстати, об Италии. Ион Андреевич, вы сами-то знаете, откуда взялся этот уже, видимо, не отделимый от вас «советский Челентано»?

– Рассказываю. В 85-ом, кажется, году в газете «Советская культура» вышла разгромная статья. Авторша в пух и прах разносила Аллу Пугачёву и Валерия Леонтьева, манера исполнения которых, условно говоря, не соответствовала светлому образу строителя коммунизма. Досталось в статье и вашему покорному слуге. «На нашей эстраде новое имя – какой-то советский Челентано, в голосе которого отчётливо слышны интонации заморских певцов, что не делает чести ни эстраде, ни самому исполнителю…». Знаете, у меня в то время и так творчество шло в гору, а после такого «промоушена»  – залы просто битком! (Смеётся) Так я и стал «Челентано»…

Но интересно, что история имела продолжение. В следующем году я работал серию из восьми концертов в городе Иваново, в тамошнем цирке. После одного из концертов подходит ко мне миловидная женщина и с порога заявляет: «Я должна перед вами извиниться!». «За что это?» – спрашиваю. «Я автор той критической и несправедливой, как теперь понимаю, статьи…». Дорогая моя, говорю, да это я вас должен благодарить за ту рекламу, которую вы мне сделали… В общем, посмеялись и расстались в итоге друзьями.

– Чтобы петь три концерта в день, нужна безупречная певческая техника (особенно во времена, когда никто не слышал выражения «петь под фонограмму») Где Вы нарабатывали эту школу? Это Долган и его легендарный «Норок»?

– Вне всякого сомнения. Я всю жизнь благодарен Михаю Долгану как учителю и человеку, во многом определившему мою творческую судьбу. Много хороших вокалистов тогда мечтали петь в «Нороке», но он взял меня. И я ни секунды не колеблясь, бросил ради ансамбля музыкальное училище (которое, впрочем, позднее всё-таки окончил).

– Вы пришли в «Норок» в 68-ом, а в 70-ом он был расформирован по прямому указанию высшего руководства республики. Что тогда произошло на самом деле?

– О, это была трагикомическая история. Придя в «Норок», я сразу же окунулся вместе с ансамблем в бешеный гастрольный ритм. Мы проехали весь Союз, и в том числе много выступали на Украине. В это время первый секретарь Иван Иванович Бодюл на каком-то партийном мероприятии встретился со своим украинским коллегой, который сказал: жалуются, дескать, мне товарищи из регионов на ваш «Норок» – уж очень безобразно на их концертах ведёт себя публика. Бодюл, зная нас, просто не поверил, хотя, как ни парадоксально, всё это было чистой правдой.

Вот приезжаем мы, скажем, в Винницу, играем в лучшем местном Дворце культуры. И вдруг посреди концерта какой-то человек раздевается догола, карабкается на кронштейн прожектора и виснет на нём. Буквально в трёх метрах над головой играющего на клавишах Долгана. Сейчас это вспоминать истерически смешно: Михай, контролирующий звучание всего ансамбля, случайно бросает взгляд наверх и, как бы это помягче… сильно удивляется, видя раскачивающегося прямо над ним голого человека. В течение следующих двадцати минут милиция без особого успеха пытается вернуть буяна на грешную землю. А это, напомню, конец шестидесятых.

Играем концерт в Одессе на открытой площадке – она мгновенно обрастает по периметру толпой, которая слушает «Отчего гитары плачут», восседая на деревьях… На нашем концерте в Хмельницком публика и вовсе сносит хилый забор, и аудитория «Норока» мгновенно увеличивается на несколько тысяч безбилетников. Мы, сами того не желая, всякий раз оставляем за собой в городах форменный разгром. Бодюлу летят депеши об «идеологической диверсии», а он упорно отказывается в них верить. И тут летом семидесятого в Кишинёв приезжает румынская рок-группа MONDIAL. По тем временам – событие само по себе из ряда вон выходящее, так ещё и вызывает в городе небывалый ажиотаж среди меломанов. Концерт румынских музыкантов охраняет конная милиция, но всё равно в Кишинёве повторяется наш «украинский сценарий». Публика неистовствует. Взбешенный Иван Иванович наконец «прозревает» и в сердцах приказывает, в числе прочего, разогнать к такой-то матери ансамбль «Норок»…

– Ещё раз ненадолго вернёмся в восьмидесятые. Я правильно понимаю, что «неограниченное количество концертов» – это ещё и очень неплохой заработок?

– Неплохой – мягко сказано. Мне, уже получившему звание заслуженного артиста, полагалась высшая концертная ставка – 51 рубль. На таких условиях в СССР работали артисты, так сказать, первого эшелона – Пугачёва, Кобзон, Лещенко. Но дело в том, что эту ставку платила мне наша молдавская филармония за гастрольные концерты, отрабатываемые согласно плану. Однако планом я никогда не ограничивался. Если, скажем, на тур у меня запланированы двадцать концертов в десяти городах, то на практике я давал как минимум в два раза больше. И билетов всё равно было не достать. А за внеплановые выступления платили уже местные филармонии – по 200-250 рублей за концерт. Вот и получалось, что я возвращался с гастролей с чемоданом в руке и маленькой сумкой на плече, в которой лежали от 15 до 25 тысяч рублей. На каждодневные расходы вполне хватало гонораров от родной филармонии, а внеплановый гастрольный заработок я клал на книжку. С распадом Союза эти деньги благополучно сгорели…

– Правда, что в то время Вы смог ли купить вожделенную «Волгу» только благодаря содействию первого секретаря компартии Молдавии Семёна Гроссу?

– С Семёном Кузьмичом с давних пор нас связывала хорошая мужская дружба. И естественно, как старший товарищ и весьма влиятельный человек, он не упускал возможности помочь мне в чисто бытовых вопросах. Например, выхлопотал для меня хорошую квартиру в доме на Ленина, 3. Ну и машину. Если на свою первую я долго копил и занимал деньги, то с сумасшедшими заработками в восьмидесятых мог уже с любых гастролей купить себе две «Волги». Но их попросту не было. Как-то мы случайно встретились с Семёном Кузьмичом в московском аэропорту, сели выпить кофе, и он спросил: что у тебя с машиной? И сразу же добавил: вернёшься в Кишинёв, зайди ко мне. Так у меня появилась бежевая красавица.

– Сразу после распада Союза случилась странная тенденция: люди культуры пошли в политику. В России, скажем, Говорухин и Кобзон, в Молдове… Вы, например. Ион Андреевич, зачем?

– В 93 году я официально оформил пенсию. Подумал, что после двадцати пяти лет непрерывного «перекати поля», когда на гастролях я проводил больше времени, чем дома, стоит немного пожить более спокойной жизнью.

И вдруг приходят ко мне первые лица Аграрно-демократической партии – Моцпан, Андроник. Просят помочь с «художественной» частью их избирательной кампании. Я соглашаюсь и работаю несколько концертов перед их чисто политическими мероприятиями. А раз взялся за гуж, вот тебе следующее предложение: иди-ка ты в парламент по спискам нашей партии…

Не могу сказать, что сильно жалею о своём депутатстве, как не утверждаю, что был выдающимся парламентарием. Но всё же за четыре года в политике кое-что хорошее, как мне представляется, сделать удалось. В основном для некоторых достойных людей. Рад, что, пользуясь близостью к сильным мира сего, смог добиться звания заслуженного артиста для прекрасного музыканта Михая Бытрыну, литератора и моего друга Павла Бекета.

А ещё горжусь, что смог, убедив тогдашнее руководство Министерства культуры, привезти на один из «Мэрцишоров» коллективы из Гагаузии и Приднестровья.

Весной нынешнего года я был приглашён в Караганду на фестиваль «Единство народов Казахстана». В стране десятки диаспор – молдавская, корейская, китайская, даже румынская. И все они представляют на фестивале свои художественные коллективы. При этом для казахов они все – свои. Просто потрясающе! И я совершенно не понимаю, почему в традиционно многонациональной Молдове на том же «Мэрцишоре» мы не видим коллективов азербайджанской, армянской, еврейской, гагаузской, осетинской, не говоря уж о русской и украинской, общин. Вопрос этот к нынешним молдавским политикам и вопрос, боюсь, совершенно риторический…

– В годы Вашего депутатства любопытно было сравнить нравы артистической и политической тусовок?

– В артистической среде случаются интриги, зависть. Это уже закон: если о твоей новой песне коллеги практически не говорят, значит она по-настоящему удалась. А если наперебой хвалят и поздравляют – ты родил ерунду.

Но я приходил в парламент, брал в руки газету и читал статью, в которой вице-спикер Андроник в пух и прах разбивал главу комиссии по международным отношения Дьякова. На следующий день я читал другую статью, в которой Дьяков «проделывал» то же самое с Андроником. А на третий день я видел их обоих мирно беседующими и смеющимися шуткам друг друга. Вот этого я до сих пор ни понять, ни принять не могу. Тут и сравнивать нечего – артистическая тусовка куда честнее и благороднее. И потому в политику я больше не ходок…

– По крайней мере в Молдове Вы и сегодня, полагаю, способны собрать стадион. При этом, как все наши артисты вынуждены работать на частных мероприятиях, на корпоративах. Не обидно?

– Ничуть. На частном мероприятии я работаю такой же концерт, как и любой другой. А спев, не иду чокаться с родственниками жениха и травить анекдоты. А давно выработал для себя кредо: я максимально открыт и прост в общении со слушателем, но никогда не опускаюсь до панибратства. И уж тем более я не составляю отдельного репертуара специально под дни рождения и свадьбы. На них поёт Ион Суручану, а не услужливый тамада…

– Скажите, когда Вы исполните своё давнее обещание и запишете хотя бы одну песню из репертуара Челентано?

– Беру своё обещание обратно. (Смеётся)

Два года назад я впервые был с концертами в Италии. Приглашала меня опять-таки молдавская община, но на концертах предполагалось присутствие и коренных итальянцев. Признаться, был соблазн включить в программу какую-то известную итальянскую песню. Но я давно понял: лучше Кутуньо его песню может спеть только сам Кутуньо… В итоге взял прекрасный перевод на итальянский язык песни Clar de luna. Итальянцы очень удивлялись и требовали назвать «оригинального» автора и исполнителя…

Кроме того, сегодня в дуэте с молодой молдавской певицей Каролиной Препелицэ мы всё же исполняем одну итальянскую вещь – весьма малоизвестную песню Аль Бано и Рамины Пауэр  Canzone Blu. Но тут мы как бы даже даём вторую жизнь этой забытой композиции.

Что же касается Челентано… Я спою его песню, но только после того, как он исполнит «Ын грэдина луй Ион»… (Смеётся)

– Ион Андреевич, у Вас в начале карьеры был Долган и, как выясняется, Любовь Черненко. А кто есть у нынешних молодых, страстно желающих петь?

– Я прожил очень счастливую творческую жизнь. Мне повезло быть современником и лично знать Эмиля Лотяну, Евгения Догу, Сергея Лункевича, Марию Биешу. А ещё мы творили во времена, когда в культуре существовали некие правила, а артист был уверен в своём завтрашнем дне. И с этих позиций я, конечно, жалею нынешнюю творческую молодёжь, буквально брошенную на произвол судьбы.

Но я замечаю в некоторых из них и очень хорошую черту, некий всё яснее проявляющийся стержень. Он выражается ещё и в том, что молодые всё чаще обращаются к песням, которые мы пели сорок лет назад. И относятся к ним, как к реликвиям.  А значит эти ребята уже способны отличать Вечность от повседневной мишуры. Я очень радуюсь, когда кто-нибудь из них звонит мне: домнул Ион, можно я спою вот эту вашу старую вещь? Поверьте, у нас ещё будет повод гордиться ими…