Газета "Кишиневские новости"

Фрагмент балетной постановки «Имперская Россия» на церемонии открытия Олимпийских игр в Сочи осуществил уроженец Молдовы

За ним давно закрепилась слава одного изглавных проводников современного танца и прогрессив­ной балетной режиссуры на пост­советском пространстве. Его узна­ют в лицо на улицах Киева, всегда с нетерпением ждут в Кишинёве, зовут ставить «Гамлета» в Большом театре. Аещё именно ему доверили поста­новку самой эмоциональной и гран­диозной части церемонии открытия Олимпийских игр в Сочи, в которой почёл за честь танцевать сам великий Владимир Васильев.

Известный хореограф, руководитель театра «Киев модерн-балет» Раду Поклитару ответил на вопросы «МК-Молдова».

– Раду, менялся ли в процессе поста­новки первоначальный замысел Вашего сегмента церемонии открытия Олимпиа­ды?

– В творчестве всегда присутствует кон­фликт идеального и реального. Главный ре­жиссёр церемонии Андрей Болтенко пред­ложил мне поставить сегмент под названием «Имперская Россия», где, скажем, сцена первого бала Наташи Ростовой по-другому называлась – «Триумф русского классиче­ского балета». Соответственно, в идеале мы планировали задействовать 320 балетных танцоров и танцовщиц. Но, когда начали под­бирать каст, поняли, что не сможем найти та­кое количество артистов балета – иначе все театры в стране попросту встанут. К счастью, на помощь пришла Федерация бальных тан­цев России. Ту огромную танцующую массу, которую вы в итоге увидели, составили за­мечательные ребята-бальники. Впрочем, до конца отказываться от идеи классического балета не хотелось, поэтому в нашей поста­новке всё же приняли участие 40 артистов Театра балета Юрия Григоровича.

– Что упустили мы, наблюдавшие за церемонией открытия по телевизору?

– Я очень старался, чтобы люди по ту сто­рону телевизионного экрана не были «обде­лены» в сравнении с теми, кто следил за действием с трибун стадиона. Без сомнения, живая аудитория была огромной – 40 тысяч человек, включая глав государств, которые имеют такое же право на качественное шоу, как и рядовой зритель. А с другой стороны – три миллиарда телезрителей. Сколько бы я в своей жизни ни поставил номеров, балетов, спектаклей, не наберу и сотой части такой ошеломляющей аудитории. В этом я отда­вал себе полный отчёт. Но здесь были и свои трудности, требовавшие идти на определён­ный компромисс. Ведь если в театре челове­ческий глаз охватывает картинку полностью и сам выбирает, на чём ему сосредоточить внимание, то во время телетрансляции у нас такого выбора нет. Смотрим то, что нам по­казывают. Мне же было важно, чтобы зритель не потерял сложные взаимоотношения глав­ных героев – Наташи, Болконского, Пьера – и в то же время постоянно ощущал масштаб имперской мощи России, на которую рабо­тала вся наша огромная «бальная зала».

– Как вы отнеслись к заявлению Евге­ния Доги, что аранжировка его знамени­того вальса, звучавшего в Вашей части церемонии открытия Олимпиады, заста­вила маэстро «потерять лицо» (правда, несколько дней спустя он заметно смяг­чил «формулировки»)?

– Заявление стало для меня полной не­ожиданностью. Я полагал, что все вопросы с Евгением Дмитриевичем были улажены ещё до начала репетиций. В любом случае, к выбору аранжировки его вальса я не имел никакого отношения и просто ставил движе­ния на гениальную музыку из фильма «Мой ласковый и нежный зверь».

Гораздо более неприятная история слу­чилась у меня в своё время с Фондом Про­кофьева. Вместе со знаменитым Декланом Доннелланом мы поставили на сцене Боль­шого театра «Ромео и Джульетту» на музы­ку Сергея Прокофьева. Партитура была из­менена, но это нормальная общемировая практика. Например, в версии Анжелена Прельжокажа, которая шла в Опера де Пари, музыка Прокофьева была вообще использо­вана в электронной обработке. Но санкции Фонд почему-то решил применить только к нам с Декланом, причём спустя значитель­ное время после премьеры. Дальше – круче. Когда я приехал в Ригу ставить «Золушку» на прокофьевскую музыку, за неделю до пре­мьеры Фонд наложил запрет на использова­ние музыки с удивительной формулировкой «за несоответствие авторскому замыслу». Но эти двойные стандарты неожиданно при­вели к уникальному опыту в истории миро­вого балета. Белорусский композитор Олег Ходоско смог написать музыку к уже готовой хореографии. Он просто выключил музыку Прокофьева и писал свою, наблюдая за «ви­деорядом» спектакля. В таких невероятных условиях музыка у Олега получилась совер­шенно колоссальная – глубокая, философ­ская. А спектакль прожил довольно долгую жизнь…

– В Кишинёве у Вас по-прежнему мно­го поклонников. Несомненно, работа на таком грандиозном проекте как откры­тие Олимпиады дала им ещё один повод для гордости за Вас. Но и для сожаления о том, что в своё время Ваша карьера главного балетмейстера Национальной оперы Молдавии оказалась столь непро­должительной. Что тогда на самом деле произошло?

– В стране поменялась власть, пришли коммунисты, сменился министр культуры. А главное – лишилась своей должности Свет­лана Ивановна Бивол, моя хорошая подруга и человек, который собственно и пригласил меня на должность главного балетмейстера. За что я ей благодарен по сей день. Тогдашние пере­становки в руководстве театра по цепочке до­катились до балетного цеха. И со мной новая «верхушка» просто не продлила контракт.

Честно говоря, в то время сложившаяся ситуация стала для меня очень сильным уда­ром. Это сейчас я прекрасно понимаю, что в тех «подмётных письмах», в сборе нашими артистами подписей в мою защиту не было ровно никакого смысла – всё решили без нас, окончательно и бесповоротно. А тогда, пом­ню, переживал страшно, сильно похудел.

И вот сегодня, при всех моих симпатиях к коллегам, которые по сей день работают в Национальной опере, должен сказать, что та резкая и весьма болезненная перемена в моей жизни была к лучшему. Но понять это можно только с расстояния прожитых лет…

– Чем для Вас остаётся Кишинёв?

– В детстве я невероятно гордился сво­им родным городом. Постоянно что-то читал о нём в энциклопедиях. Когда к нам в гости из других городов приезжали друзья семьи, я специально готовился, чтобы показать им самые интересные места Кишинёва. Я и сегодня с огромной теплотой отношусь к столице Молдавии. Помимо родительского дома, здесь у меня всё ещё много друзей, особенно в среде творческой интеллиген­ции. С большим трепетом всегда привожу в Кишинёв спектакли моего нынешнего театра «Киев модерн-балет» – с таким пиететом я го­товился только к выступлениям на «Золотой маске» в Москве или на фестивале «Новые горизонты» у Валерия Гергиева в Мари­инском театре. Сейчас с нетерпением жду пятого марта, когда в рамках «Мэрцишора» киевский театр будет показывать на сцене Национальной оперы мой новый спектакль «Лебединое озеро».

Но в то же время не могу не замечать, что в сравнении с Кишинёвом моей юности, город каким-то странным образом провинциализи­ровался. Помню, как однажды меня отчётливо поразило это ощущение. Возможно, сыграло роль и расширение моей личной творческой географии – просто теперь есть с чем сравни­вать. Но всё же Кишинёв, увы, явно мельчает. А с ним и здешняя культурная жизнь, отра­жением которой количество супермаркетов, бутиков и дорогих автомобилей, конечно, ни в коем случае быть не может.

– На взгляд постороннего человека, Вы производите скорее впечатление глоб­троттера, гражданина мира. Выбор стра­ны, конкретного театра важен для вас?

– Очень важен. С того момента, когда я организовал и возглавил театр «Киев модерн-балет», я довольно часто стал отказываться от различных творческих предложений «из­вне» – поскольку появилось некое приоритет­ное направление в жизни, связанное именно с этим киевским театром. Хотя, разумеется, существуют предложения, от которых не от­казываются. Как Олимпиада, например. Или постановка двухактного спектакля «Гамлет» в Большом театре – его премьера намечена на 11 марта 2015 года, а буквально на следую­щей неделе я начну кастинг артистов на все запланированные партии.

– Человеку непосвящённому, видимо, трудно понять, что значит для хореографа возможность работать в Большом?

– Большой театр заслуживает особого к себе отношения, я счастлив, что мне уже до­велось поставить на этой легендарной сцене два спектакля – «Ромео и Джульетту» и «Па­лату №6». Но при упоминании о Большом, я всегда вижу перед глазами не прекрасное здание, не огромный зрительный зал и даже не сцену театра, а лица людей, с которыми я работал там в течение целого сезона.

– Мысль поработать на Западе вас ни­когда не соблазняла?

– Если уж соглашаться на работу за ру­бежом, это должен быть театр категории «А». У меня были предложения поработать в театрах, так сказать, европейской глубинки, но я всякий раз отказывался. Впрочем, если позвонят из Гранд Опера и предложат поста­вить балет «Лучафэрул», я, пожалуй, согла­шусь. (Смеётся)

– Вы говорите о театре «Киев модерн-балет» как о главном своём детище. Од­нако некоторое время назад готовы были объявить о его закрытии и даже уехать из Украины…

– Да, это была минутная слабость. В кон­це прошлого сезона из театра ушла половина труппы, все без исключения – по причине ни­щенских зарплат. Современное искусство на Украине сегодня находится далеко не на пер­вых позициях в списке приоритетных задач развития культуры в стране. А может быть, мне просто стало страшно – от того, какую колоссальную работу придётся проделать, чтобы восполнить потери труппы. Потом по­думалось, что закрыть театр всегда очень просто, а восстановить уже будет невозмож­но. Словом, пришлось собрать волю в кулак и объявить кастинг. Прошлой осенью мы на­брали новых ребят – молодых, активных, же­лающих расти профессионально. С началом сезона стали собирать спектакли практиче­ски с нуля. Зато к сегодняшнему дню наша обновлённая труппа уже много гастролиру­ет, репертуар восстановлен почти в полном объёме. То есть в театре вновь совершенно рабочий коллектив.

– Вы привыкли к тому, что широкая аудитория судит о балетном искусстве по жареным новостям, например, о покуше­нии на главного балетмейстера Большого театра Филина или по мелькающим в ток-шоу Волочковой и Цискаридзе?

– Я думаю, что интерес к тому или иному виду искусства развивается волнообразно. В 60-70 годы прошлого века прохожие на улицах Москвы или Питера узнавали Мак­симову и Васильева как звезд балета. Не хочу сказать ничего плохого ни про Николая Цискаридзе, с которым давно дружу, ни про Настю Волочкову. Однако широкая извест­ность этих персонажей идёт исключительно от их медийности. Это раньше всенародная слава Майи Плисецкой была обусловлена со­вершенно иными причинами. Впрочем, ско­рее всего, стоит смириться с этим и просто хорошо делать свою работу.

Дмитрий ТЕРЕХОВ