Газета "Кишиневские новости"

Как прикованный к постели в деревенской больничке бывший моряк стал героем Интернета

Официальный Твиттер одногоиз министерств: «Моряк из Тульской области спас десятки детей, про­валившихся под лед».

Десятки перепостов в Интернете. Сотни комментариев. «Слава ге­рою!». «Я хочу, чтобы вы запомнили это имя — Евгений Цветков». «Благо­даря поступку дяди Жени можно снова поверить в благородство и до­броту русского народа».

Блоги о милосердии. Дискуссия на «Эхе Москвы» и на сайте «Православие». В Фейсбуке и в Одноклассниках.

Аглавный персонаж этой громкой истории вот уже два года лежит парализованный в един­ственной местной деревенской больничке, прибежище стариков и инвалидов, не нужных ни семье, ни государству. Из окна его па­латы видна та самая железная пло­тина, на которой, как рассказывает дядя Женя, и произошло два года назад страшное ЧП: лед треснул — и сани с тридцатью школьниками оказались в полынье… Кроме дяди Жени никого поблизости не было.

…Если отъехать на тридцать километров от федеральной трассы «Дон», километров сто от Тулы, над мостом и налево, то где-то через полчаса покажется село Гремячее, здесь в маленькой сельской больничке и жи­вет парализованный моряк Евгений Цветков. Живет и не знает о том, что пишут про него в Интернете.

Я везла ему апельсины, именно их попро­сил он у столичных волонтеров в следующий приезд. Кроме добровольных помощников дядю Женю никто не навещает — даже после многочисленных рассказов о нем в Сети сюда не приехал ни один человек, зато все поспе­шили восхититься его подвигом заочно.

Сын Иван где-то в Москве. Работает диджеем. Дочка Женя вместе с бывшей же­ной уехали в Чувашию. И хочется возопить из последних сил: а где же родители тех самых спасенных детей? Они же должны молиться на этого человека!

Их нет.

Палата на четверых человек, из которых трое находятся в больнице постоянно. То есть до смерти. Скудно окрашенные стены и капа­ющая из крана по каплям вода. Одна капля, вторая, третья… Знаменитая китайская пытка. Два года.

Бабушки в ветхих халатиках, молча, как тени, передвигаются по узкому больнично­му коридору или смотрят телевизор в общем зале, или едят из железных мисок, даже не об­суждая местные новости — потому что их, но­востей, особо и нет. Запах болезней, кислых щей, повисшего в воздухе одиночества. Обыч­ная российская больница. Главный врач — она же участковый терапевт, два в одном, ушла на вызовы. Веселые медсестрички на посту раз­решают себя сфотографировать, при этом добавляя, что фотографии их волонтеры уже делали, но ни одну потом, хоть и обещали, так и не прислали.

Я тоже прохожу по категории «волонтер». Слишком долго объяснять про газету «МК», про которую наверняка никто и не ведает в этой глубинке.

Волонтеры же — оно понятно и близко. Добрые самаритяне, привозящие гостинцы тем несчастным людям, от которых, кажется, отказался весь свет.

«В таких местах всегда есть что-то пуга­ющее. Многие не едут, говоря: я не смогу на это смотреть. Что ответить слепому дедушке, спрашивающему «где мой сын? он обещал на­вестить меня год назад…» — пишет девушка- волонтер из группы «Лиза Алерт».

«Первые поездки мне было тяжело. Когда умер дядя Коля, я прорыдала полночи в поду­шку. Он не успел посмотреть на мир и на нас, хотя, когда мы разговаривали, казалось, он нас видит, настолько он нас чувствовал…» — еще одна фраза из Интернета.

У меня в руках пакет из супермаркета. Яблоки, апельсины, бананы, гель для душа и шампунь для дяди Жени — есть же и в самом деле у них баня?

«Только не привозите Цветкову ничего из вещей, — предупредили меня еще по телефо­ну. — Мы стираем всю одежду вместе, и никто ради одного человека не будет в куче белья разыскивать именно его тельняшку».

Так и встретил он меня без тельняшки, в коричневом свитере в катышках. С удивлени­ем взглянул на свою фотографию на благо­творительном сайте. «Это что, про меня на­писали?» — удивился.

Сосед Цветкова по палате, Виктор Васи­льич, обстоятельно объясняет, что вообще-то здесь лежать хорошо, на содержание, правда, забирают 75% пенсии, но тысячи две-три за­всегда остается, так что при разумной эконо­мии на сигареты хватает. «А пить, — тут Васи­льич красноречиво щелкает себя по шее. — У нас запрещено». Наличные деньги запреще­ны, кстати, тоже — во избежание соблазнов.

Кто-то, как Васильич с его сломанной шейкой бедра, еще надеется выкарабкаться на свободу. У Цветкова надежды на это нет. Правая нога совсем не движется. Ухаживать за ним некому. Он и так оставил на добрую со­седку свору своих собак. Было это тоже два года назад, так что неизвестно, живы ли со­баки еще, кормит ли их соседка.

На улице дядя Женя не был уже почти тоже год. Когда летом в больницу приходят слесари чинить канализацию, больные просят их спустить коляску с дядей Женей со второ­го этажа на улицу. Чтобы погулял и подышал свежим воздухом, пока мужики режутся в до­мино.

Награда не нашла героя

— А та самая плотина где? — спрашиваю я дядю Женю. Он кивает в сторону окна. За окном все запорошено снегом. От крещенско­го мороза над печными трубами деревенских домов дым стоит столбом. Как хорошо здесь, наверное, летом…

— Вон видите, это река Пронь. Перед Новым годом лед был еще некрепок, трес­нул и затянул под воду сани, в которых дети ехали. Лошадь оказалась в промоине. Я не считал, сколько в санях детей было, — мно­го, тридцать человек, — тяжело, будто под­нимается на второй этаж, отдышивается дядя Женя. — Я доставал детей из проруби и заставлял бежать до деревни, чтобы они согрелись… Четверых течением все же за­тянуло под лед и унесло. Я знал, куда река движется, — и через несколько недель, когда стало теплее, пошел на то место ис­кать утонувших. Вдруг мне стало плохо — и я потерял сознание. Нашли меня местные рыбаки. Отвезли в больницу. Там сказали, что это инсульт…

Он рассказывает обстоятельно, с до­тошными и мелкими подробностями, так, что перед моими глазами, словно воочию, пред­стают маленькие живые точки в шубейках и курточках, распластанные на снегу. «А почему вам медаль за это не дали?» — спрашиваю я у дяди Жени.

— Не знаю, — просто отвечает он. — Да разве в медали дело, главное, что ребятишки остались живы…

По моей просьбе — надо же чем-то раз­бавить рассказ о подвиге — Цветков вспоми­нает свою юность. Отца-шахтера, умершего в тридцать лет от лейкоза. Речное училище в Волгограде и первую бескозырку набекрень. Две навигации курсантом — Волга—Дон— Кама. Ослепительно белоснежную Графскую пристань в Севастополе, когда уже служил рулевым старшиной на большом крейсере «Жданов», ходившем в походы даже на Кубу. «Когда проходили Бермудский треугольник, над нами летали американские самолеты, и мы все ждали: когда же они исчезнут? Но с самолетами ничего не делалось, придумка это — вода, она и есть вода».

Жаркие кубинки в разноцветных платьях манили к себе. По вечерам на берегу звучала музыка, в кафешках Гаваны дымились сига­ры и темнел в запотевших бокалах кубинский ром, но строгий замполит подчиненных на берег особо не пускал, свободой не баловал. Мало ли что Куба нам дружественная — вдруг что-нибудь да случится, а замполиту отве­чать?

Давно это было…

И не осталось от той, прежней жизни ни­чего, кроме воспоминаний. «А про детишек, спасенных из проруби, он вам рассказыва­ет?» — спрашиваю я у соседей по палате. Те кивают в ответ и тоже тянутся к замерзшему окну, чтобы показать мне «ту самую плоти­ну».

…Пошел на пенсию. Развелся с женой. Продал родительскую квартиру и купил дом в деревне Пушкари Новомосковского района Тульской области — хотел на природе раз­водить собак породы восточноевропейская овчарка. Но так и не пришлось.

— Спасибо вам за то, что вы приехали, вы даже не представляете, что для меня это значит, — благодарит меня герой, в глазах у дяди Жени стоят слезы. Платка нет, и я не знаю, как это прекратить, эту китайскую пытку, поэтому прошу рассказать еще что- нибудь.

— Соседка моя, старенькая бабушка, мечтала о новой корове. «Хоть бы Бог мне корову послал». А у меня премия как раз — я уже тогда на заводе после списания на берег работал. Приезжаю на базар, мужик хорошую корову продает. Я ту корову купил. В деревню ее привез. Привязал ее к забору у дома ба­бушки, а на шею корове прицепил бумажку: «От Господа Бога». Бабуля так радовалась, так радовалась, что невозможно передать. Прихожу к ней, она: «Жень, иди молочка по­пей, парного».

— Однажды уже здесь, в Гремячем, на плотине поймал черепашку, потом нарвал ли­лий и черепаху сунул в букет. Иду. Встречаю одну знакомую, она: «Какие лилии красивые!» Ну, что мне, жалко, что ли. Отдал ей букет, она увидела черепаху, уронила букет и как закри­чала. А в море мы часто черепах ловили, толь­ко не таких, а огромных…

Я понимаю, что надо прощаться и ухо­дить — что вся его жизнь уже уместилась в этом коротеньком пересказе, и больше в ней не будет уже ничего, кроме больницы, утки, памперсов и вида из окна. И надо еще разыскать по деревне родителей спасенных детишек, чтобы посмотреть в их бесстыжие глаза — это же надо быть такими бессердеч­ными, что даже ни разу не навестить челове­ка!

В январе в деревнях темнеет рано. И сколько я ни жду на единственной улице при­поздавших прохожих, никого нет. Остается рассчитывать только на рассказ соседей по палате и медсестричек.

По возвращении в Москву, прежде чем сесть за статью, я хочу снова перечитать историю о дяде Жене на волонтерском сай­те. Но — удивительное дело — ее там уже не оказалось.

А были ли мальчики?

Это были две разные истории. Об одном и том же человеке. Одна из них — виртуаль­ная, в Интернете, в обсуждениях сотнях лю­дей, в проклятиях власти. «Вот ведь — по­могают кому угодно, только не истинным героям!»

Вторая история — полуживого человека в полуживой больнице. Которых миллионы. Которым никто не поможет. Которые ничем таким не знамениты. Которого увидела я.

…В пресс-службе областного управле­ния МЧС сообщили, что за последние 17 лет ничего подобного описанному происше­ствию в деревне Гремячее Новомосковского района Тульской области не происходило. Более того, сотрудники МЧС связывались с местными старожилами, которых проси­ли припомнить столь небывалую историю со спасением тридцати тонувших детей, но даже старожилы затруднились ответить на этот вопрос. Нет никаких данных о проис­шествии и в местном отделе полиции, хотя гибель четырех детей из тридцати не могла бы пройти незамеченной.

«Земная слава» Евгения Цветкова схлы­нула за несколько дней, как только стало по­нятно, что никакого спасения и не было.

Слава богу, что он не успел еще вкусить отравленные ее плоды.

Те наши люди, которые писали посты: «Доколе! И когда этот беспредел все-таки за­кончится!» — вовсе не стремились бросить все и уехать в село Гремячее менять пампер­сы и утку дяде Жене. Особенно когда узнали бы, что никакой он не герой…

«Обычный дядечка, как и многие из Гре­мячего, ничем не приметный, — одна из по­следних волонтерских записей про дядю Женю в Интернете. — Любит играть на гитаре и петь, просил девочек как-нибудь привезти ему гитару и дать поиграть. Они привезли, и он был так счастлив… А тетушки-медсестры рас­сказывали про него, что он постоянно говорит про каких-то детей, про то, как репетирует с ними песенки, праздники, что они к нему при­бегают, и все вместе готовят праздничные ко­стюмы, целые выступления и даже выступают где-то в местном Доме культуры. Говорит, что дети живут на третьем этаже в их больнице. Только в этой больничке нет третьего этажа и никогда не было».

Обманул ли дядя Женя? Но зачем — ему же не было от этого никакой выгоды. Ни на­грады, ни даже постиранного без катышек свитера.

Получается, что он все выдумал — и сам в это поверил. Чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитую жизнь, за оди­ночество, от которого в нашем мире, выходит, спасает только ложь…

Я сидела пораженная и не верила своим глазам. А как же официальный Твиттер? Фейс­бук? Наконец, рассказ самого дяди Жени?

Он же не просил волонтеров оповещать о своем геройском поступке весь Интернет. Он вообще ничего ни у кого не просил… Он даже и не знал об этом.

Он выдумал все это ради самого себя. Как сказку, рассказанную на ночь. А в итоге поверили мы.

Только дяде Жене правду не говорите. У него, кроме этого подвига, ничего не оста­лось…

Екатерина САЖНЕВА, Тульская область — Москва.