Газета "Кишиневские новости"

Юрий ШЕВЧУК: «Дождусь ли я момента, когда наш президент скажет: «Ребята, да здравствует творчество!»

Это какие-то магические два слова — Юрий Шевчук. Скажешь, и сразу всё понятно. Не нужно задавать вопросы, что-то пояснять. Он весь как на ладони. Что думает, то и го­ворит. Вернее, поет. Но все-таки разговор был, слово сказано, вылетит — не пойма­ешь. Юра-музыкант превратился в фило­софа? Да он и был им всегда. Просто не­много повзрослел. Самую малость.

— Вы хотите говорить о музыке. Поли­тика вам совсем надоела?

— Да нет, мы же жи­вем в нашей стране, куда ж тут без политики. Просто хотелось о му­зыке поговорить, потому что политики очень много сейчас, согласитесь. Как от­кроешь Facebook, вываливается такое… Столько злобы, драк, войны. От этого устает наш человек, да. О музыке мы как-то меньше стали раз­говаривать. Музыкальных журналов почти не осталось, хороших радиостанций мало, где мы слушаем живую, актуальную музыку. На ТВ то же самое. С музыкой у нас проблема, мне кажется. А музыка, она ведь человеку при­бавляет только хорошее, правильно?

— Это смотря какая музыка. Вы гово­рите, что политики у нас много. А я вижу, что вас в этой политике в последние годы стало мало.

— Включите телевизор, у нас в стране политологов уже больше, чем слесарей. Вы знаете, когда случилась война на Украине, эта трагедия, я переживал ее как личное горе. Тя­жело. И сейчас болит, конечно. Смотрите, мы в 13-м году проехали всю Украину с «ДДТ». На­чали со Львова, закончили в Луганске и везде видели замечательных людей, говорили, что политики ссорят нас, а мы им не поддадимся, Россия, Украина — братья и сестры. И нам в ответ — да!!! Я все это помню, как вчера было. И я в очередной раз задумался, могут ли вли­ять искусство, музыка на настроение людей в такие жестокие времена.

— Говорят, что не могут вообще никак, что это все придумано. Что человека, по сути, уже не изме­нишь в этом смысле.

— Вот это меня и мучило, хотел даже слезть со сцены… но «Когда умирают люди, они поют песни» — есть такая строчка у Хлебникова. Она для меня оказалась важной, т.е. де­лай свое дело, несмотря ни на что. Написалось много нового. Материал еще не издан, правда. Играем иногда на концертах. И как раз работа в студии, она где-то по­могла нам выжить, это факт. Да и над песней ты размышляешь долго и нудно, и каждое слово у тебя выверено многочасо­выми размышлениями, и вот за сказанное уже как бы не стыдно. А болтануть можно легко… Сейчас болтовни много.

— Но в  идет реальная гражданская война. Правда, люди не сходят с дивана, но уже как бы на войне.

— Но самое главное, что никто не в силах своих оппонентов убедить ни в чем, никто друг друга не слышит. А на концерт приходят, и там мы говорим с залом. У нас не монолог, диалог с людьми. Мы говорим о мире и войне, о до­бре и человечности, которую нельзя нам поте­рять. Это очень важные вещи, и на концертах они происходят. Поэтому в последнее время я выбрал гастрольную жизнь и живое общение с публикой, с людьми.

■ ■ ■

— Но тот человек, которого зовут Юра-музыкант, выступивший когда–то перед Путиным, сказал, что нужна свобода ми­тингов, демонстраций, и нынешний Юрий Шевчук — это уже в чем–то разные люди? По-моему, вы пересмотрели даже эти свои взгляды. Я не прав?

— Нет, я считаю, что сейчас, как и тогда, при разговоре с Путиным, свобода нам всем необходима, не стоит ее так бояться. Вы пом­ните, лет 20–30 назад на каждой второй за­днице был американский флаг, да? Все меч­тали об Америке. Это был один крен, который мне тоже не нравился. Но сейчас другой крен, сейчас просто полная тотальная война со всем окружающим. Это тоже какой-то огром­ный, страшный перегиб или свал в какую-то тупиковую яму. Я за золотую середину. Мы должны все лучшее брать у мира и оставлять все лучшее, что есть в нас. Вот когда мы нащу­паем эту дорогу, когда не будет этого маятни­ка — то тотальный консерватизм, то олигар­хический либерализм, то еще что-нибудь… Вот этого я жду от нашей страны — нормаль­ного эволюционного развития. А развития без свободы быть не может. Я жду такого мо­мента, когда наш президент или другой ка­кой начальник что-то перепутает — и по всем ящикам скажут: все, ребята, да здравствует творчество! Нам творчества не хватает, нам страну надо поднимать. Нам не воевать надо, а строить дороги, бороться с коррупцией, поднимать ч е л о в е к а , образование, м е д и ц и н у . Дарить творче­ство друг другу, создать условия в стране для него — тогда действительно Россия поднимется очень с е ­рьезно, у нас все для этого есть. Но об этом нигде ничего не говорится, вот это меня удручает. И творчество без свободы не может существовать, так же, как и любовь. Вот я на концертах и говорю, что три слова — любовь, творчество, свобода — это совершенно свя­занные друг с другом вещи. А человек уни­женный, необразованный, озлобленный не будет этим заниматься.

— Но вы–то прекрасно знаете, что по сравнению с советским временем свобо­да творчества сейчас есть. Может, немно­го куцая, в чем–то суверенная, но все–таки есть. Разве не так?

— Вы имеете в виду музыкантов, худож­ников? А я имею в виду еще и изобретателей, науку, промышленность, постиндустриальные технологии.

— Да, это другое. Как в Америке.

— Не знаю. Бог с ней, с Америкой. О себе надо думать. Нам необходимо построить но­вое гражданское общество на основе свобод гражданских, свободы личности, современ­ной экономики, ну важных вещей. Человек не раб, пора отойти от этого примитива веково­го, хватит уже. У нас тысячу лет тягловый на­род — с одной стороны, а с другой стороны — князья да бояре. Нужно эти заборы убрать, просто закатать в асфальт эту яму, где началь­ник — наше все.

— Но вам не кажется, что то, о чем вы говорите, и есть русская матрица, такой замкнутый бесконечный круг. И, может быть, благодаря этой матрице Россия до сих пор существует. Потому что когда идет полная свобода, Россия распадается.

— То есть вы против?

— Нет. Я просто спрашиваю. Потому что я сомневаюсь…

— В том-то все и дело. Поймите, что сво­бода это тогда, когда ты не мешаешь дышать другому. Лозунгов о свободе и демократии было много, а под ними люди с трудом еду для детей добывали… Поэтому у нас большинство боится свободы. Напугали в 90-е. Вот совре­менный человек наш замечательный и живет далеким прошлым. Мифологией. Прошлое он вроде помнит, там тепло, там хорошо было. В СССР хоть была зарплата 100 рублей в месяц, но зато все было поровну, спокойно, тихо… У нас боятся будущего. Потому что оно страшно, его невозможно потрогать, пощупать, взять на зуб и т.д. А бояться перестанут, когда поймут, что меняться надо, и доверять начнут рефор­маторам, если они это заслужат, а теперь это сделать очень непросто…

— Свобода не та, которая дается сверху. По капле из себя раба надо вы­давливать.

— Безусловно. Конечно, нынешняя власть — это отражение многих из нас, наших народ­ных представлений о коллективном величии с императором во главе. Но я и говорю, что жизнь надо, наверное, мягко, не радикально, но менять. Направление мысли обществен­ной, идей государства — в сторону ХХI века, научно-технического прогресса. И другого пути я не вижу. Ну будем воевать с утра до ночи со всеми, и что дальше? На Китай на­падем?

■ ■ ■

— Согласитесь, нынешнее время для русского рока не очень приспособлено. Это не то, когда вы играли еще в Уфе в подвалах, а потом в перестройку, в Пите­ре, когда рок был очень нужен и востребо­ван. Сейчас уже другое время.

— Вы говорили выше о внутренней сво­боде… Тогда, в конце 80-х, в 90-х, мы за нее бились, и очень много ребят полегло. Сейчас как раз таких, мне кажется, гораздо меньше стало — в результате пропаганды новой соци­альной коллективизации и т.д. Конечно, стра­на изменилась. Начальство не желает ничего нового, кроме дорогих иномарок. Вот посмо­трите, сейчас на эстраде да здравствуют ста­рые песни, старый нафталин. Помните, сколь­ко критиковали новогодние программы?

— Но эти подписи против Пугачевой, сто тысяч! Что нужно народу, до сих пор никто не знает. Сейчас застой в мозгах какой-то образовался.

— Пугачева ни при чем, она замечатель­ная певица, но режиссеры этих программ могли бы для контраста и талантливую мо­лодежь подтянуть. Да, застой. А мы начали беседу с вами, что серьезной интересной музыки сейчас не услышишь и не увидишь ни по телевидению, ни по радио по большому счету. Укатали рок-н-ролл, загнали в угол. По­тому что рок-н-ролл стал опасен в эту эпоху. Рок-н-ролльщик человек неуправляемый, он что думает, то и говорит. Он не живет, не мыс­лит по указке, он видит реальность и выдает песни на-гора. Поэтому я считаю, что рок, мо­жет, и не взорвал бы сейчас страну, но был бы более популярен, если бы о нем больше писали в СМИ, показывали по телевидению.

— Но вы же не за то, чтобы рок-н-ролл насаждать, как картошку, сверху?

— Нет, конечно, но хотя бы поровну: треть эфира — попса, треть джаз, хорошая класси­ческая музыка, авторская песня и треть — рок-н-ролл. Общество было бы тогда гораздо богаче, нежели когда одна попса.

— Когда вы играли рок–н–ролл, это было очень честно. А теперь многие роке­ры думают: а против чего бороться? Мы едем куда хотим, за границу — пожалуй­ста, деньги зарабатываем, за что боро­лись, то и получили. Так зачем выходить на баррикады? И не выходят уже.

— Согласен, в моей новой песне есть слова: «У любви рок-н-ролльной размыты края, чем банальней аккорды, тем теплее моря». Но не все же только о себе думают. Есть люди, которые поют о том, о чем у других болит. Их немало. Есть масса молодых групп интереснейших, которые поют и на злобу дня, и пытаются философски смотреть на вещи, изучать нашу жизнь, вносить в нее какие-то новые ноты свежие. Но сейчас молодой груп­пе вообще не пробиться к большой аудито­рии. Только YouTube.

— YouTube — это очень хороший ре­сурс сейчас, почему бы и нет?

— Да, но мало народу ковыряется в ��You­Tube, очень мало.

— Юр, в 148–миллионной России мил­лионы ковыряются в YouTube, я вам точно говорю.

— Миллионы миллионами, но этого мало. Простой человек, выживая, приходя с работы, ест макароны и включает ящик. Это очень печально, да. Но у него нет ни сил, ни времени искать какую-то инфор­мацию. Фильтры упали. Если раньше были эстетические и этические интеллектуальные векторы и по ящику, по радио давалась ин­формация, что важно послушать, то сейчас этого ничего нет.

— Просто раньше эстетические и эти­ческие фильтры назывались цензурой, против которой вы боролись, и правиль­но делали. С другой стороны, мы сейчас видим, что кино без цензуры, например, просто упало. Цензура тогда ведь убира­ла не только политику, но и пошлость, ко­торой сейчас полно.

— Я не говорю о цензуре. Я говорю о вас, музыкальных журналистах, которые концен­трируют наше внимание на действительно интересном. Просвещения мало. Но времена меняются, завтра будет завтра. Посмотрим, поживем — увидим. Мы еще не такие старые с вами.

Александр МЕЛЬМАН.