Газета "Кишиневские новости"

Анатолий КАРПОВ о Каспарове, Фишере, Корчном и Брежневе

Знаменитый чемпион мира, 12‑й по счету. Это было время, когда вся страна болела шахматами. Играла в них, страдала от них. Когда шахматы были не только искусством, но и большой политикой, очень боль­шой. Когда буквально весь СССР делился на тех, кто за Карпова, и тех, кто за Каспарова. И это было суперпротивостояние! Сейчас Анатолий Карпов просто депутат от «Единой России». Спокойная, размеренная жизнь. Но ему есть что вспомнить: такие клочки летели по закоулочкам — мама не горюй!

«Евреев в команду не брать!»

— 1978 год, Багио, вы выигрываете 5:2, затем Корчной сравнивает счет — 5:5. Вы играете с «предателем», как тогда у нас говорилось. Матч идет до шести побед. То есть поражение было смерти подобно?

— Конечно, важность была огромная. Но как-то по жизни у меня получилось, что вообще со мной на политические темы не говорили и не воспитывали. Ни на каком уровне. Тем более 78‑й год — это не 75‑й, когда я только стал чемпионом мира. У нас был очень сложный период отношений с официальными властями, когда я встретился с Фишером. Я в одиночестве отстаивал свою позицию, причем на всех уровнях…

— Сложные отношения с властью — это вы сейчас кого имели в виду?

— Все ветви власти, включая КГБ. Я встретился с Фишером в 76‑м году, это никем не приветствовалось. Но, правда, по жизни у меня получилась ситуация хуже не придумаешь. Знаете, как Корчной сбежал? Был финальный матч претендентов на звание чемпиона мира, который я выиграл 3:2 — а вел 3:0. То есть теперь я должен был играть с Фишером. Но Фишер, как вы помните, стал требовать себе льготы. Мы с Корчным договорились, что вместе выступим против. А потом вдруг он поменял свое мнение и стал поддерживать Фишера. Ему тогда за это на полгода запретили поездки на международные турниры. Сам-то я против был: мало ли что человек говорит, почему он не должен играть за границей? Но тут подключился Тигран Петросян, который перед этим вдрызг разругался с Корчным, и Виктору Львовичу дали дисквалификацию. Хотя скостили — хотели-то на год отстранить. А тут еще шахматную олимпиаду в Хайфе решили делать. Но у нас же с Израилем тогда никаких дипотношений не было. Вот СССР и отказался, да еще и страны соцлагеря вместе с ним. Тогда Каддафи предложил устроить у себя в Ливии контролимпиаду. Но в Федерации задали резонный вопрос: так у нас больше полкоманды евреев, как они туда поедут? И вот приняли соломоново решение: евреев не брать и составить команду из русских, украинцев, армян и кого-то взять из прибалтов. Я выступил категорически против, мне эта идея совсем не понравилась.

А в это время в Японии мне организовали встречу с Фишером. Практически нелегально, никто в Союзе об этом не знал. Я прилетел в Токио, Кампоманес и президент шахматной федерации Японии Мацумото привели меня в ресторан. Смотрю, а ресторан-то пустой, кроме нас вообще никого нет; и тут заходит Фишер. Мы пообщались, предварительно договорились. У Фишера тогда настроение было очень хорошее. Потом этот Мацумото, негодяй — у меня из-за него первые седые волосы появились в 25 лет, — сказал: а можно я вас вместе сфотографирую для семейного альбома? Мы согласились.

Я прилетел в Москву. Лето. Все Политбюро в отпуске. На хозяйстве лишь один Михаил Андреевич Суслов. Но с ним говорить о матче с Фишером не было смысла. Я спокойно уехал во Владимир, выступал там на тракторном заводе. Вдруг меня зовут к телефону срочно. Звонил замминистра: «Только что мне звонил товарищ Суслов, агентство Франс-пресс дало вашу фотографию с Фишером. Вы же там, наверху, ничего об этом не сказали». А тут еще появилась информация, что Корчной на пресс-конференции в Голландии наговорил много антисоветского по поводу нашего неучастия в шахматной олимпиаде в Израиле. И на следующий день пошел в полицейский участок просить политического убежища. То есть был скандал. Меня стали воспитывать-перевоспитывать. Говорили: зачем вы договаривались с Фишером — про него уже все забыли? Я сказал, что нахожусь сейчас в хорошей форме, хочу играть и надеюсь обыграть его, и если это получится, то прежде всего выиграет наша страна. Вроде убедил всех, и от меня отстали.

Так что перед матчем с Корчным никто со мной разговоров не вел, зная, что это бессмысленно. Все, что смогу, я сделаю, легкомыслия не будет. Это я инициировал разговор, если мне надо было.

Так было в 1986 году. Мы проигрывали Олимпиаду и помирились на время с Каспаровым. Он понимал, что ему стыдно, что мне стыдно — нам всем. Ведь мы тогда были на голову сильнее всех остальных, два чемпиона мира возглавляют команду — и не выигрываем Олимпиаду. Когда Гарри проиграл Сейравану, мы оказались в полном ауте: отстаем от Англии, от Америки — ну просто беда. Каспаров, конечно, был вне себя, но я его хватаю после партии, говорю: Гарри, нам надо принять решение; не знаю, можем ли спасти, но надо.

— Вы были на второй доске?

— Да, он на первой, я на второй. Но поскольку мы в тяжелых отношениях, то мы договорились, что, когда играет он, не играю я и, когда играю я, не играет он. Вот в таком варианте мы дошли до ручки. Ну я говорю ему: надо встретиться, обсудить, потому что так продолжаться не может. Он согласился, хотя на нервах был. Мы договорились и буквально через полчаса встретились, обговорили. Я сказал ему: «Мы должны играть все партии: устал, не устал, но в любом состоянии мы с тобой играем лучше, чем любой из участников команды. Второе, — говорю я, — мы должны взять все руководство на себя и отстранить тренеров. Совещательный голос — пожалуйста, но решение принимаем мы». Он согласился абсолютно. Тут надо было спасать олимпиаду, отступать некуда. Ну понятно, какие телеграммы в Москву полетели, но мы олимпиаду выиграли — в последний день в последней партии.

А что касается Багио, этих 5:5 с Корчным… Таль говорил потом, что, если бы мы проиграли, всей команде место в Сибири было уже приготовлено. По-моему, он это выдумал. Я этого ничего не слышал. Я отвечал только за игру, за результат.

— Я маленький был, но помню тогда программу «Время». Брежнев выходит к вам, награждает, целует и говорит: «Взял корону, держи!». Вы помните?

— Из Москвы дали срочное задание, чтобы я появился на комсомольском съезде. Авиабилетов не было, никто не понимал, когда матч с Корчным закончится, безлимитная же игра. Но добрались до Москвы. А дальше у Брежнева был микроинсульт в ноябре месяце, и в декабре состоялось награждение, потому что Брежнев отошел. Надо было показать, что он дееспособен и все в порядке. Тогда очень срочно сформировали группу из девяти награжденных. У меня там был орден самой низкой степени. Там были Герои Соцтруда, ордена Ленина, а мне, единственному, вручали орден Трудового Красного Знамени. Вот тогда Брежнев сказал: «Взял корону, держи!».

«Вы членом партии стали в 79‑м, а Каспаров — только в 81‑м»

— Когда вы играли матч за звание чемпиона мира с Гарри Каспаровым, считалось, что все ресурсы у вас, что вас поддерживает все ЦК КПСС. Потом, правда, выяснилось, что за Каспаровым стоял могущественный Гейдар Алиев… Каспаров и в партию тогда вступил, в совсем юном возрасте.

— В 17 лет.

— Вы тогда выигрывали 5:0 и если бы победили еще раз, то, возможно, убрали бы Каспарова как соперника навсегда. Но не случилось. А потом началась перестройка, которая сбрасывала с постаментов бывших кумиров. Бондарчук, Кобзон, Пахмутова… Ну и вы, конечно. Как вы пережили это время?

— Во-первых, несправедливость была с первого матча. Если бы не Алиев, то, конечно, ничего подобного бы не было. Алиев, а потом еще и Марат Грамов, министр спорта, для которого у меня просто нет ни одного приличного слова. Остановили матч, когда я вел 5:3. У меня отняли преимущество в два очка.

— Так это же Кампоманес остановил матч.

— Кампоманесу дали указание, он в тот момент абсолютно зависел от нас — у него в Ленинграде, в университете, бесплатно учились дети. Он в то время всегда был просоветским.

— Но Каспаров потом говорил, что это у него отняли победу.

— Гейдар Алиев тогда был первым заместителем председателя Совета министров. Он курировал спорт, культуру, науку… Если бы это было против интересов Каспарова, никогда Алиев этого бы не допустил.

— Но у вас-то были еще более могущественные покровители, которые могли развернуть ситуацию именно в вашу пользу.

— Развернуть вообще невозможно было, потому что на тот момент Черненко уже стал доходягой. Да, матч затянулся и многим уже, может быть, надоел. Но главное-то другое: в какой-то момент Черненко проскочил через клиническую смерть, и Колонный зал готовили к церемонии. Что касается Алиева… Когда умер Черненко, пришел Горбачев, но в Ленинские дни партийный доклад читал именно Алиев. А знаете почему? Потому что Черненко ему поручил это. А почему? У Черненко и Алиева была большая дружба. Алиев, когда был первым секретарем ЦК Компартии Азербайджана, приглашал Черненко, и тот почти всегда отдыхал на Каспийском море. То есть при Черненко самым всемогущим был именно Алиев.

— Вы старый герой, бывший, застойный, а появился новый герой — Гарри Каспаров. Ну так вас тогда, в перестройку, сбрасывали с корабля современности?

— В прессе и на ТВ — да. Но на любой территории, кроме Азербайджана, — ничего подобного. Если я встречался с шахматистами, с простыми людьми, вопроса вообще не было. А официально, конечно, на меня нападали. Яковлев — да, Алиев, пресса, телевидение. В 87-м году я должен был ехать играть матч с Каспаровым в Севилью, в Испанию. В этот момент «Московские новости» заказывают статью знаменитому драматургу Зорину об аморальности Карпова, причем какую-то чушь дают. Я узнаю об этом, потому что покойный Женя Гик — близкий приятель Зорина. И он в какой-то момент ко мне приходит и говорит: «Слушай, там какую-то подлянку заказывают. Зорин статью написал, я ее видел. Но она еще не опубликована». Я звоню главному редактору «Московских новостей» Егору Яковлеву, глашатаю перестройки. Мы еще близко знакомы не были, это потом стали депутатами. Он сначала не хотел со мной встречаться, но я напросился. Пришел, поздоровался, обстановка натянутая. Я говорю: «Информация, которой вы наделили Зорина, абсолютно некорректна, поэтому и статья получилась бесславная. Но в таком случае вы должны мне дать точно такой же объем для ответа. Вы считаете, что я говорю неправду?» Вдруг Егор Яковлев — мне: «Да нет, я думаю, то, что вы сказали, правда. Но это не та правда, которая нам нужна». Я просто присел.

А с Яковлевым-вторым, Александром Николаевичем, правой рукой Горбачева, тоже был разговор. Я сказал ему: «Так что ж вы травлю на меня устроили? Я чемпионом мира был 10 лет. Для Советского Союза, для страны многое сделал. Не говоря уж о том, что я тогда заработал больше трех миллионов долларов на развитие шахмат и отдал государству. Хорошо, вы поддерживаете нового чемпиона, но травля-то на меня зачем?» — «Ну что вы, Анатолий Евгеньевич, мы к вам относимся с одинаковым уважением», — ответил он мне. «Да, Александр Николаевич, что-то не чувствуется». — «Да я вам могу даже больше сказать…» (А я был знаком с Яковлевым, когда он был еще послом в Канаде, по его просьбе три дня пропагандировал СССР и какую-то выставку, которую он там устроил в 79-м году.) «Так вот, Анатолий Евгеньевич, — сказал он мне, — могу вам сказать, что мы к вам относимся с большим уважением, чем к Каспарову». — «Это как?» — «Вот вы членом партии стали в 79-м году, а Каспаров — только в 81-м». Такой вот замечательный разговор.

Александр МЕЛЬМАН.