Газета "Кишиневские новости"

Наталия Королева, дочь легендарного конструктора: «Если бы отец не умер, возможно, мы американцам не отдали бы Луну!»

Первый искусственный спутник Земли, первый запуск собаки на орбиту, первый полет человека в космос — этими победами мир обязан Сергею Павловичу Королеву. Для страны он оставался человеком-невидимкой. В лицо его знали только подчиненные и ру­ководство. Его имя было окутано такой завесой секретности, что даже свои статьи для газеты «Правда» он подписывал псевдонимом К.Сергеев. Почти нет кадров кинохроники с главным конструктором. А его дочь пи­сала в анкетах об отце, что он «инженер». Никто не подозревал, что это тот самый академик Королев. Единственной дочери конструктора номер один 10 апреля исполнилось 80 лет.

— Ваш отец Сергей Павлович Королев был арестован в тридцать восьмом. Но се­мья избежала репрессий?

— Сначала арестовали Ивана Клеймено­ва — директора Реактивного института, потом Георгия Лангемака — главного инженера, кстати, одного из создателей легендарной «катюши». Их семьи были репрессированы. Если бы мой отец оставался на должности заместителя директора, нас бы постигла та­кая же участь. Моего отца спас его характер. У него были большие разногласия с Клейме­новым. Кадровый военный, тот думал больше об обороне страны, а Сергей Павлович меч­тал еще и о космических полетах. В конечном итоге Клейменов поставил вопрос перед Ту­хачевским: «Я или Королев».

— Но ваша мама, наверное, все равно ждала ареста?

— Моя мама все время ожидала ареста. В прихожей стоял маленький чемоданчик, где было собрано все необходимое. Она жила в страшном напряжении. И каждый вечер к ней приходил Юрий Александрович Победонос­цев — друг моих родителей, который жил на первом этаже нашего дома. Мама очень боя­лась остаться одна. И он сидел с ней до часу ночи, а потом уходил к себе. После часу ночи уже не арестовывали.

Но опасения все равно существовали, поэтому на всякий случай, чтобы я не попала в детский дом, заготовлены были документы о моем удочерении бабушкой Софьей Федо­ровной по материнской линии.

— В то время родные арестованных писали письма во все инстанции, надеясь, что там разберутся и освободят. Ваша се­мья тоже хлопотала?

— Когда папу арестовали, мне было все­го три года. Мама, конечно, сказала, что она будет хлопотать за мужа, но семейный совет решил, что она не имеет права это делать, потому что у нее маленький ребенок, и будет ходатайствовать мама отца, Мария Никола­евна. Матерей не трогали. И моя бабушка бросилась на спасение своего единственного сына. Она писала письма, телеграммы Стали­ну, Ежову, потом Берии.

За год до смерти бабушки я записала ее рассказ на магнитофон. Ей был 91 год, но у нее сохранилась феноменальная память. Она помнила все подробности.

— Письма вождям оставались без от­вета?

— Без ответа. Реальную идею спасения подал мой отец. В одном из писем он упомя­нул, что слышал о полете на Дальний Восток женского экипажа, в котором была и Вален­тина Гризодубова, а еще попросил передать поклон дяде Мише. То, что папа был знаком с Валентиной Степановной, в семье, конечно, знали, но кто такой дядя Миша, поняли не сра­зу. Мужчин с таким именем в нашей семье не было. Когда стали анализировать письмо, до­гадались, что это может быть только Михаил Михайлович Громов, один из первых Героев Советского Союза. Адресов Громова и Гри­зодубовой в нашей семье никто не знал, но бабушке удалось их найти.

— Заступничество Героев помогло?

— Очень. Без их вмешательства отец бы погиб в лагере на Колыме. Громов написал за­писку председателю Верховного суда Ивану Голякову, которая 31 марта 1939 года открыла бабушке дверь в его кабинет. Страждущих, на­деющихся попасть на прием, было очень мно­го. И на заявлении Марии Николаевны Голяков написал: «Товарищ Ульрих, прошу проверить правильность осуждения!» Ульрих возглавлял Военную коллегию Верховного суда СССР. Он судил моего отца и дал ему 10 лет.

Отец в тот момент находился в Новочер­касской пересыльной тюрьме. Его еще можно было вернуть. Но тюремная машина работала медленно, и этап с моим отцом уже ушел.

— Сергей Павлович попал на Колыму, на прииск «Мальдяк», где в брезентовых палатках при 50-градусных морозах ноче­вали заключенные. Как он уцелел?

— Папа чудом остался в живых. Я летала на прииск «Мальдяк» летом 91-го года. Это был небольшой поселок, где сохранились два барака, в которых жило начальство. Но была еще жива лагерный врач Татьяна Дми­триевна Репьева. Она, конечно, не помнила заключенного Королева, но рассказала, как спасали людей от цинги: приносили из дома сырую картошку, натирали десны больных, делали отвары из еловых шишек.

Большую роль в спасении Сергея Павло­вича сыграл и Михаил Александрович Усачев, до ареста директор Московского авиацион­ного завода. На нем построили самолет, на котором разбился Чкалов. Усачев был мастер спорта по боксу, и он решил навести порядок в лагере, где правили уголовники. Вызвал старосту: «Показывай свое хозяйство!» Они зашли в палатку, где лежал мой умирающий отец. Усачев спросил: «Это кто?» — «Это Ко­роль, из ваших, но он уже не встанет!» Ког­да Усачев откинул лохмотья и увидел моего отца, которого знал раньше, он понял, что произошло что-то неимоверное и его надо спасать. Добился перевода отца в лазарет и заставил уголовников делиться своими пайками. А вскоре пришел приказ направить папу в Москву для пересмотра дела. Состо­ялся второй суд, который приговорил его к восьми годам лишения свободы. После при­иска «Мальдяк» отец всю жизнь ненавидел золото.

— Я слышала версию, что вашему отцу на допросе сломали челюсти.

— Это действительно так. То, что были сломаны челюсти, не дало впоследствии, воз­можности провести нормальный интубацион­ный наркоз во время операции. Папа умер на операционном столе.

Его пытали, чтобы он сознался. Я читала протоколы допроса. «Признаете ли вы себя виновным?» — «Нет, не признаю. Никакой антисоветской деятельностью я не занимал­ся». Его избивали, а потом следователь при­менил психологический прием: «Если ты не сознаешься, завтра арестуют твою жену, а твоя дочь отправится в детский дом». Мысль об этом для отца была ужасна. И он решил подписать нелепые обвинения, а на суде все отрицать. Но на суде ему не удалось сказать ни слова.

— Читала, что его любимое выраже­ние было: «Хлопнут без некролога»…

— Это он говорил, когда работал в так на­зываемой туполевской «шараге», куда попал в сентябре 1940 года. Там создавался новый бомбардировщик.

Для подъема духа заключенных спе­циалистов руководство НКВД разрешило свидания с ближайшими родственниками. Я не знала, что папа был арестован. Мама гово­рила, что он — летчик, у него важная работа, поэтому он с нами не живет. Перед первым свиданием, на которое мы пошли с мамой, она объяснила, что папа прилетел на своем самолете. Помню маленький тюремный дво­рик и вопрос, который задала отцу: как он смог сесть здесь на своем самолете? Ответил надзиратель, присутствовавший на свидании: «Эх, девочка, сесть-то сюда легко, а вот уле­теть намного труднее».

— Вашу семью не репрессировали, но не дай бог никому пережить то, что выпало на вашу долю…

— Мне было три года, а мальчику, с ко­торым я дружила, — четыре. Когда я верну­лась с дачи, он подошел и сказал: «Мама не разрешает с тобой водиться, потому что твой папа арестован!» Мы оба не понимали значе­ния этого слова, но мне было очень обидно. Я заплакала и прибежала к маме. Мама сказала бабушке и няне, что не надо больше гулять во дворе, лучше ходить в зоопарк.

Мама поседела в ночь ареста. Ей было 30 лет. Очень красивая, с синими глазами, она стала носить косынку, потому что люди обора­чивались и качали головами: «Такая молодая, а уже седая!»

Она всегда была очень приветливая, и раньше с ней все с удовольствием общались. А теперь некоторые знакомые переходили на другую сторону улицы. Были врачи, которые отказывались ей ассистировать на операци­ях.

— Наталия Сергеевна, в самое тяже­лое время семья выстояла, а потом, когда жизнь наладилась, ваши родители рас­стались…

— Длительная разлука не укрепляет се­мью. Она разрушает. Они оба слишком лю­били свою работу. Мама была блестящим хирургом-травматологом, она проработала 60 лет. Оба с сильным характером. Когда отцу пришлось работать в Подлипках, он предла­гал маме бросить работу в Москве. Может быть, она и пошла бы на это, но до нее дошел слух, что у него роман с Ниной Ивановной, ра­ботавшей на его предприятии переводчицей, которая была моложе мамы на 13 лет. Мама поехала как-то в Подлипки к отцу и услыша­ла за дверью женский голос. Она все поняла, даже не стала заходить. Поплакала и уехала обратно. Было тем более обидно, потому что она была беременна. Отец хотел второго ре­бенка, но в такой ситуации она от него изба­вилась.

— У Нины Ивановны не было детей?

— Может быть, в какой-то степени ее Бог наказал. Она вторглась в нашу семью, зная, что у Сергея Павловича есть жена и ребенок. Так что я — его единственная дочь. Но надо отдать должное: Нина Ивановна посвятила ему всю жизнь.

Я не могла понять, как отец мог предпо­честь маме любую другую женщину. Мама была для меня идеалом и женщины, и врача, и человека. Она говорила: «Считается, что бабушки больше любят внуков, чем детей. Я тоже люблю своих внуков, но Наташу больше всех!»

— Ваш отец должен был стать лауреа­том Нобелевской премии, но секретность помешала?

— Отец дважды мог получить Нобелев­скую премию. Он направил бы эти деньги на развитие космонавтики. Первый раз его хоте­ли наградить за запуск первого искусственно­го спутника Земли, второй — после полета в космос Юрия Гагарина. На обращение Нобе­левского комитета Хрущев ответил, что твор­цом новой техники у нас является весь народ. Имя отца мир узнал только после его кончины в январе 1966 года. А посмертно Нобелевскую премию не присуждают.

Если бы он не ушел так рано — в 59 лет, может быть, мы не отдали бы американцам Луну.

Елена СВЕТЛОВА.