Газета "Кишиневские новости"

Юрий АНТОНОВ: «Еще неизвестно, что  лучше: уголь отбивать отбойным молотком или в студии сидеть десять часов в сутки и выходить, шатаясь»

Про него говорят разное: «Вспыль­чивый!», «Принципиальный!». И почти всегда: «Непростой!» Но доста­точно, чтобы зазвучали всеми люби­мые: «Я вспоминаю», «Под крышей дома твоего», «На улице Каштано­вой», «Как прекрасен этот мир», «Ах, белый теплоход» и другие не менее знаменитые хиты, чтобы любые на­падки на их автора показались не­лепыми и вздорными. Ну не может написать такие теплые, душевные песни недобрый человек!

Легенда отечественной сцены при­гласил нас в свой дом, который внешне — и размерами, и специаль­но обустроенным парадным крыль­цом, и резными окнами — напоми­нал стародворянский особняк, но внутри оказался настоящей уютной обителью — с большими кожаными креслами, зеленой лампой в каби­нете на столе и, конечно, святая свя­тых — музыкальной студией, куда меня любезно проводил на экскур­сию хозяин дома. Там с помощью аналогово-винтажного оборудо­вания, купленного на аукционах, рождался чистейший звук любимых всеми песен и тонко пахло деревом от обитых панелями стен.

— Юрий Михайлович, скажите, у вас за жизнь сложился некий собственный миро­порядок, есть свой личный свод правил?

— Первое мое правило — это общаться с про­фессионалами. Особенно если идет разговор о чем-то профессиональном — интервью, му­зыка, запись. Если, скажем, это спорт, то тут я поддаюсь, тут руки вверх. Кое-что я про это знаю, но мало. Но если нечто основополагаю­щее — только с профессионалами!

Вторая привычка — из хороших немецких — быть пунктуальным. Я родился в семье воен­нослужащего, поэтому дисциплина, пункту­альность, необходимость слушаться старших были привиты мне с детства. А поскольку теперь я — старший, то требую выполнения моих указаний, как этого самого старшего то­варища и руководителя. И поэтому у нас в кол­лективе все в порядке, и тот прием, который нам оказывает зритель, он — номер один.

Вот это мои правила жизни.

— Семья военнослужащего, и вдруг сын — музыкант, кто настоял на вашем обучении музыке? Быть может, сами хотели этим заниматься?

— Я не хотел. Меня готовили в Суворовское училище, ну а мне было все равно. Нет, конеч­но, погоны, ордена — это прельщало! Только кончилась война, ходило множество военных историй. Отец не очень любил рассказывать. Но все равно были истории, военные фото­графии. У меня до сих пор есть воинские фотографии, где отец в окопах Сталинграда сидит весь грязный, с ППШ на руках, и рядом два боевых товарища в землянке. Конечно, в военной семье ты чувствуешь дисциплину, которая передалась мне, но военная семья не очень думала об искусстве. Просто в том городе, куда мы переехали из послевоен­ной Германии, в Молодечно, было всего три учебных заведения: политехнический техни­кум, кооперативный техникум и музыкальное училище. Как вы думаете, куда меня отдали? Конечно, в музыкальное.

— Может, мама настояла на таком выбо­ре?

— Мама была по профессии бухгалтер, ей это искусство… Нет, петь-то она любила. Всякие украинские песни. Она сама с Украины, Пол­тавская область, город Кременчуг. А отец — из Вологодской губернии, Белозерский рай­он, деревня Конец-Слободка. Понимаете, смесь какая? В общем, меня просто отвели в музыкальную школу, и я уже потом поступил в музыкальное училище, на этом выбор про­фессии для меня был закончен.

— А вы, как все мальчики, не очень хотели заниматься музыкой?

— Именно, как все мальчики, не очень. Мы много времени проводили на стройках, тогда все отстраивалось, а мы там костры зажжем, картошку печем, вот такие радости мальчи­шеские были. Но потом, конечно, звонили из музыкальной школы и говорили: «Что же вашего сыночка не было на учебе?» И мама мне: «Где же ты был, сыночек?» И я: «Мама, мы картошку пекли, я в следующий раз…» Ну, типа, вот так… Ругали, конечно!

— Когда вы почувствовали кайф от заня­тий музыкой?

— Я был в какой-то период времени музы­кальным руководителем ансамбля Викто­ра Вуячича и уже тогда пытался петь песни собственного сочинения. А у нас был басист, которого я пригласил в коллектив, и он пи­сал стихи. Он-то мне и предложил: «Дескать, посмотри пару стихотворений, может быть, что-то можно сделать?» Получились песни, и Виктор Вуячич разрешил нам в своем кон­церте разбить его выступление. А потом нас в Донецке услышали «Поющие гитары» из Ле­нинграда, просто тоже там гастролировали, у них выходной был, и они пришли на концерт. Ну, подошли ко мне после выступления: «Мы хотим пригласить вас в свой коллектив». А они тогда были как The Beatles в Англии! Я забрал гитариста — Чижевского Толю, он шикарный был! — и мы поехали в Питер, где и началась наша гитарно-инструментальная деятель­ность. Было бурное написание песен. И тогда «Нет тебя прекрасней» срубила страну напо­полам. Ее слушали все музыканты, ее пели во всех ресторанах, и я стал известный. Но толь­ко по песне, в лицо меня никто не знал, теле­видение не снимало еще в ту пору, это был 69-й год. Только уже позже, в Москве, когда пошла «Пеcня года» и я выступил на ТВ, тогда увидели, кто это такой. Уже другие песни были написаны, и дело пошло.

— Тяжело быть популярным? Вам, навер­ное, поднадоело за столько-то лет?

— Да не тяжело, но есть некоторые особенно­сти. Повышенное внимание, ненужные вопро­сы, просьбы вместе сфотографироваться. Вы же знаете, что это такое. Один мой приятель тоже так вот сфотографировался с кем-то, а через месяц пришла повестка из прокурату­ры, где ему и говорят: «Вы сфотографированы вместе, знаете этого человека?» Он говорит: «Нет!» — «Как так?» — «Ну, он подошел, по­просил сфотографироваться!» А человек этот ограбил там кого-то. Нет, я фотографируюсь, конечно, но мне не по душе, когда известный артист — как в зоопарке, побежал, посмотрел на него… На Западе, может, тоже так, но там есть какие-то ограничения, хотя бы когда человек приходит в ресторан пообедать или поужинать, то окружающие делают вид, что не знают его. А у нас это некоторый недостаток воспитания, хотя, конечно, поправимый.

— Может быть, это оборотная сторона любви зрителя к артисту?

— Не знаю, любовь это или результат моды. Я стараюсь не отказывать, но если нет настрое­ния, что-то придумываешь, я всегда говорю, что у меня контракт с фирмой. Хотя обижать людей не хочется, они наивные у нас. Не в профессии, а именно в жизни, недаром так часто обманывают бабушек-пенсионерок. А это все неправильно.

— Какой вы немного сентиментальный, а имидж у вас, между тем, жесткого чело­века.

— Ну, я жесткий только в работе, а в жизни у меня нет каких-то столкновений ни с кем. А не будешь жестким в работе, не будет ра­боты. У нас же нет стабильных договорных обязательств. Ты приглашаешь гитариста на работу, а он захочет — в любой момент раз­вернется и уйдет. И что ты сделаешь? А ниче­го! И это значит, что ты на какой-то промежу­ток времени лишаешься работы, потому что его может заменить только другой гитарист, а его еще найти надо и обучить. Так что здесь много сложностей. Слава богу, у меня коллек­тив стабильный, мы работаем по много лет, у меня есть рекордсмен, 18 лет работает музы­кант, и живет-то не в Москве, а в Туле. Другие люди работают по 8–10 лет.

— Вы несколько раз выступали членом жюри на молодежных конкурсах, вам это интересно, и каковы шансы у победителей стать действительно звездами?

— Мне это не то чтобы интересно, меня про­сто пригласили. Я участвовал в двух конкурсах членом жюри — на «Славянском базаре» и на «Новой волне», на «Новую волну» меня при­гласил Игорь Крутой, он — мой приятель, я не мог ему отказать. Потом я был и на «Пяти звездах». Жюри всегда судило правильно, все по-честному, мне это понравилось, но с 11 утра до 10 вечера — тяжело.

А что касается шанса стать звездой… Я лично сильно сомневаюсь, но это — не наше дело, это — дело продюсеров, здесь мы не можем советовать, они профессионалы, пусть ра­ботают. Но мне кажется, эти так называемые звезды так и останутся просто популярными людьми за счет телевидения, а не известными за счет творчества. Ведь одна песня ничего не делает, даже вторая ничего не делает, а дела­ет погоду цикл песен известных, популярных, притом не однодневок. Надо, чтобы слуша­тели запомнили эти песни, но только песен таких нет.

— Почему?

— Этот вопрос не ко мне. Ну, технологический век, понимаете? Можно компилировать, со­бирать из нескольких песен одну, называть ее своей… Композиторов нет. По-настоящему композитор — человек, который садится за рояль и сочиняет. Они имеются, конечно, но для такой страны, как Россия, их очень мало. А потом пришли с Запада новые правила игры, всякие форматы-неформаты, это поломало всю историю. Продюсеры думали, что ско­пируют западные модели, и дело пойдет. А оно не пошло. И рок-музыки нету, ее и не было никогда, какие-то жалкие потуги. Может быть, есть пара талантливых ребят, но что это — пара на всю страну? Да ничего! А потом рок-музыку перебила уже популярная музыка, причем такая, знаете, компьютерная.

— А вы пишете музыку без компьютера?

— Нет, мы используем компьютер, без него невозможно, но мы пишем на ленту. Это со­всем другие условия. Потом мы используем аналоговые обработки звука и пишем через настоящий профессиональный пульт. И, ко­нечно, это практика многолетней работы.

— Вы не тоскуете по винилу?

— Не тоскую и не скучаю. Винил имеет свои преимущества. Хотя, я думаю, есть большие ценители, которые имеют аппаратуру самого высокого качества и разыскивают виниловые пластинки, почему нет? Это здорово!

— Какую музыку вы слушаете для соб­ственного удовольствия на досуге?

— Я музыку не слушаю, только в машине речевые радиостанции, чтобы быть в курсе новостей. Я устаю от музыки, это очень тяже­лая работа, на уровне горняцкого труда. Это такое нервное истязание, когда слушаешь одну песню по 200 раз в день, а я должен ее слушать, оттачивать. Но это значит повтор песни, повтор звучания каждого инструмента в отдельности, потом в сборе, это истязание. И еще неизвестно, что лучше: уголь отбивать отбойным молотком или в студии сидеть де­сять часов в сутки и выходить, шатаясь, чтобы поехать домой и упасть в койку совершенно изнуренным. И бессонница, да, но от этого есть таблетки, выпиваешь — и прощай, бес­сонница, но тем не менее это же накапливает­ся. А потом ты думаешь: «Что же у тебя такое нервное состояние! Что же тебя так ломает!» Тем более, если ты не отдыхаешь, а у меня нет субботы, воскресенья, они отсутствуют, нет никакого времени для отдыха. Я забыл, когда я был на море, хотя так хочется поехать отдохнуть.

— Зачем так себя выматывать?

— А как иначе, если у меня одно событие пе­ретекает в другое?

— Вы — счастливый человек?

— Нет! Что касается музыки, может быть, но ведь жизнь человека не состоит из одной музыки, смешно человеку все время петь и танцевать, он же должен еще что-то там где- то делать. Тут не все получается, ну ничего, ладно.

— У вас есть разочарование в людях?

— Есть разочарование. Конечно! А вы сами не видите, какой настрой у населения? Это осо­бенно замечают автомобилисты, которые за рулем, им видна наглость, беспардонность. Неприятности всякие, которые происходят, драки, это все же доказательства того, что человек звереет. Это в последнее время про­исходит! Я помню советское общество, там просто такого понятия не было! Было уважи­тельное отношение друг к другу, а сегодня налицо абсолютное разъединение людей по признакам материального благополучия. Это же ужасная вещь! Если в западных странах это разделение происходило на протяжении со­тен лет, то у нас такое произошло совсем не­давно, и народ неподготовленный. Он очень озлоблен. Конечно, один едет на машинке разбитой, а другой — на «Роллс-Ройсе», какая-то банановая республика получается.

— Ваша недавняя ссоры на бензоколонке, которая вылилась в уголовное дело и вы­звала столь высокий общественный резо­нанс, была попыткой противостоять этой беспардонности?

— Нет, это было просто неожиданностью. Реакцией на быдлячество, причем внезапной реакцией. Ведь если так разобраться, хотя ни­кто не разбирался, особенно пресса, ей ведь было интересно раскрутить свои издания, сделать свои передачи… А суд поставил все на свои места, пусть не с первого раза, но все- таки. Но по большому счету люди, которые это совершили, не получили должного наказания за это. Должного! Потому что во всех случаях были инициаторами они, а не я. У меня вооб­ще ни в мыслях, ни в действиях не было ничего противозаконного. Это была ситуация, в кото­рой любой человек поступил бы так же, если он не какая-нибудь там тюха-матюха, плюй и растирай, а ему все равно. А вся остальная история — их вина абсолютно!

— Юрий Михайлович, вы никогда не гово­рите про свою личную жизнь, известно, что вы человек одинокий, рассчитываете еще встретить любовь?

— Что это за слово «одинокий»? Что это за манера вешать ярлыки? Ты — нищий, ты — одинокий, у тебя за душой ни копейки! Я — не из этой категории, во-первых! А во-вторых, посмотрев по сторонам и на опыте своих дру­зей, у которых у большинства не складывается личная жизнь, а они думают, что живут в се­мье, хотя на самом деле никакая это не семья, когда вранье полное друг другу, я это знаю. Я это вижу. Эти несчастные дети, потому что не понимают: папа, мама и что между ними про­исходит. Зачем такая семья? Каждый день эти скандалы. Эти чуть ли не драки. Что это такое? Это же известный фактор! Почему вы им не задаете вопрос: «Одиноки ли вы?» А они ска­жут: «Нет! У меня есть жена!» А жена в данном случае — это фикция, потому что жена — это та, с которой человек живет в дружбе, согла­сии и любви. И когда любовь уже не первая, а такая человеческая, когда уже вступает общее понятие любви. Когда не сексуальная любовь, а просто двое живут в уважении. Я перед та­кими людьми на колени становлюсь и говорю: «С вас надо брать пример!» А остальное — это какая семья? Бедные дети! А сколько разво­дов! Вы никогда не интересовались? Вот и поинтересуйтесь!

Татьяна ФЕДОТКИНА.