Газета "Кишиневские новости"

Космонавт Александр Калери об орбитальных станциях, американцах и будущем космонавтики

Двадцать лет назад, 20 ноября 1998 года, на орбиту был запущен первый жилой модуль будущей Международной космической станции (МКС).
В строительстве интернационального дома на орбите участвовали десятки космонавтов и астронавтов. Один из них — участник пяти космических полетов, Герой России Александр Калери.
В интервью он рассказал об уникальном космическом проекте, своем участии в нем и перспективах.

CREATOR: gd-jpeg v1.0 (using IJG JPEG v62), quality = 82

Станция «Мир» была обречена

— Александр Юрьевич, в программу «МКС» вы пришли с проекта орбитальной станции «Мир». Вместе с Сергеем Залетиным совершили последний полет на «Мир» перед его затоплением. Некоторые считают, что МКС сократила жизнь российской станции. Это так?
— Пожалуй, однозначно не ответить. Ведь летом 1998 года, еще до того как первый модуль будущей МКС отправился на орбиту, вышло постановление правительства о прекращении бюджетного финансирования программы «Мир». Наверное, из-за тяжелых финансовых условий. Как помните, в августе 1998 года произошел дефолт.
Этим постановлением «Мир» был обречен. Оставалось выполнить еще два международных контракта — по полету на «Мир» француза и словака. Они должны были лететь на разных кораблях, но миссии объединили и отправили их вместе. Из-за этого, кстати, был отменен мой полет. Как только МКС пошла, все, нужно было с «Миром» заканчивать и спокойно и безопасно опустить его с орбиты. Чем и занялись.
— Как думаете, почему американцы пошли на сотрудничество с нами по МКС? Не потому ли, что у нас был опыт работы на орбитальных станциях, а у них нет?
— У нас действительно опыт работы на орбитальных станциях «Салют», «Мир» был очень большой. Хотя и у американцев определенные наработки были. «Скайлэб» (американская орбитальная станция. — ред.) нельзя забывать. Хотя, похоже, у них самих этот опыт подзабыли в эпоху шаттлов. На «Скайлэбе» три экспедиции отработали — одна месяц, вторая — два, а третья — три месяца. Ну а дальше, кстати, мы им здорово помогли в этом вопросе на «Мире». Еще до МКС у них было несколько длительных полетов. Семеро астронавтов поработали на «Мире». Для НАСА это была хорошая школа длительных полетов, их организации и обеспечения.
Тогда космонавтика в США, кстати, была на распутье. Им нужно было, на мой взгляд, утвердиться и подумать о будущем. Шаттлы летали уже долго, и нужно было работать над следующей программой. Они, кстати, об орбитальных станциях давно думали. Были у них в 60-е годы проекты и военных станций, и «Скайлэб» был. Думали о Freedom. Но что-то мешало. Видимо, уверенности в силах не было. А соединение с российским вкладом, очевидно, открывало новые возможности. Мы особенно на первом этапе оказали им огромную помощь.
— Катастрофа «Колумбии» 1 февраля 2003 года, когда погибли семеро астронавтов, сильно ударила по амбициям США?
— Удар был жесткий. Я в то время готовился к полету на шаттле в составе 7-й экспедиции на МКС. Должны были лететь на следующем шаттле после «Колумбии». Мы с дублерами находились в США уже неделю, шла предстартовая подготовка. И тут 1 февраля, это была суббота, как раз произошла катастрофа. Мы там еще полторы-две недели находились и видели все. Конечно, удар был тяжелый. Потом программу полетов на МКС пришлось трансформировать, сократить численность экипажа на станции и пересесть на наши «Союзы». В общем-то это был тяжелый урок. Американцы заметно изменили линию поведения.

МКС стала серьезным шагом вперед

— Наша космонавтика в выигрыше от МКС?
— Есть ряд положительных аспектов. Например, опыт участия в крупном международном проекте, сотрудничество, интернациональная кооперация. Нужно было привыкать и принимать новые правила, работать не только в условиях своей инженерной школы, но и взаимодействовать с другими школами, традициями и правилами, вырабатывать общие международные нормы и следовать им. Это непростой процесс. Его тоже надо пережить и научиться этому. Он взаимовыгодный для всех участников проекта.
Был и определенный технический прогресс. В каких-то системах Международная станция по сравнению с «Миром» — это все-таки серьезный шаг вперед. Да, в чем-то это было повторение, но, скажу еще раз, в ряде систем это серьезный шаг вперед, в том числе и технический. На борту МКС были созданы средства, позволяющие в дальнейшем обеспечивать более автономную работу экипажей, менее зависимую от Земли, что в общем-то необходимо в межпланетных полетах.
— Имеете в виду опыт длительных экспедиций?
— Нет. Продолжительное время работать в космосе мы научились еще на «Мире». К примеру, Валерий Поляков 14 месяцев провел на орбите. Я говорю о том, что бортовой комплекс управления на МКС был шагом вперед по сравнению с комплексом управления на «Мире». В свое время на «Мире» впервые установили дискретный контур, то есть цифровую систему управления. Но и аналоговая тоже была. До этого на «Салютах», как правило, основными были аналоговые системы. Цифровые, которые отличаются большей надежностью, производительностью, использовались лишь для некоторых задач.
Так вот на «Мире» впервые была цифровая система управления движением и какая-то часть управления бортом — тоже цифровая. А вот на российском сегменте МКС все управление бортом стало цифровым.
— То есть бортовые вычислители уже могут помочь экипажу управлять движением межпланетных кораблей, маневрированием?
— Не только. Речь об управлении всеми бортовыми системами без участия наземного ЦУПа. Ведь, находясь у Марса, когда минуты или десятки минут сигнал идет в одну и другую сторону, а иногда и совсем на какое-то время может блокироваться Солнцем, на оперативную помощь ЦУПа уже надеяться нельзя. Все задачи надо решать на борту. У Земли останется стратегический уровень управления, а все остальное должно реализовываться на борту межпланетного комплекса.

Бросить околоземные орбиты ради Марса — это авантюризм

— Кое-кто критикует наше долгое участие в МКС. Считают, что мы очень много ресурсов тратим на поддержание станции и совсем не думаем о будущем. Есть такое опасение?
— Для российской космонавтики, считаю, сохранение МКС важно. Потому что, не имея такого проекта, трудно держать пилотируемую космонавтику. А остановив ее, потом будет исключительно трудно восстановить. Даже невозможно. Сейчас нужно решение, что делать дальше. И конкретная работа над этим. Когда будет понятна цель, тогда уже всерьез можно думать об уходе с МКС и переходе на следующий проект.
— Интересовались уровнем жизни американских астронавтов? Сравнивали?
— Самые яркие впечатления от американцев остались у меня еще с «Мира». Потому что это были самые первые встречи. И у них, и у нас самый первый опыт общения, совместной работы. До этого у американцев был опыт коротких и в общем-то комфортных полетов на шаттлах. Они не знали длительных полетов, только учились. Интересно было наблюдать за ними, какие выводы они делают, как оценивают нас.
В моем втором полете в 1996–1997 годах нам с Валерой Корзуном на «Мире» довелось поработать с американцами — астронавткой Шеннон Люсид и ее коллегами Джоном Блахой и Джери Линиджером. Дольше всех — 4,5 месяца — летали с Блахой. Очень много разговаривали, он рассказывал, спрашивал, делился мыслями. Очень интересные у него были наблюдения и выводы, в том числе для будущей МКС. Не знаю, как НАСА воспользовалось этим, поскольку Блаха был вынужден достаточно быстро после этого полета уйти из НАСА.
Он, кстати, оценил наш громадный опыт длительных полетов и считал, что у нас очень многое разумно построено в плане их организации и обеспечения. Например, он был убежден, что наша космическая пища лучше американской. Он говорил, что американская еда — да, она вкусная, интересная, разнообразная, но она хороша для коротких, шаттловских полетов. А для длительных полетов — российские продукты лучше. Говорил, что лично убедился в этом на своем опыте. Прилетевшему экипажу шаттла пытался это объяснить, но им было не до того. Первая неделя в космосе — это период адаптации организма, все больные, особо-то и есть не хочется.
Поначалу, помню, он нам с Корзуном говорит: ребята, я же не знаю вашу пищу, помогите мне, покажите. Мы что-нибудь ему дадим, он попробует: о, говорит, это абсолютно вкусно. Смотрим потом, он только это и ест. И так распробовал много наших блюд, уписывал за обе щеки и был очень доволен, очень ему нравилось.
— Александр Юрьевич, как считаете, нужна России национальная орбитальная станция?
— Думаю, главное в том, что нужна работающая космическая промышленность. С полной нагрузкой, с заказами в необходимом объеме. На мой взгляд, нужно комбинировать программы, чтобы промышленность могла развиваться. Американцы тоже над этим думают. Они привлекают частников, особенно на освоенную поляну — полеты на низкую околоземную орбиту. Эти полеты хорошо изучены. Технологически, научно, научно-технически основные проблемы решены.
В таких проектах, которыми в США занят, например, Маск, нужно просто вкладывать и получать отдачу, создавать, делать, работать и получать доход с этого. Для частника это уже вполне приемлемые условия. И в России нужно думать об этом, создавать выгодные условия для частного капитала, привлекать его. Участие частного бизнеса в космических проектах — это уже не завтрашний, а сегодняшний день.
Конечно, хотелось бы и орбитальную станцию иметь, и думать о дальнем космосе, дальше идти. Но просто бросить ради Марса или Луны низкую околоземную орбиту, где основные группировки спутников связи, навигации, наблюдения, — это авантюризм. Потому что можно уронить все технологии производства и потерять все. Нужно разумное сочетание.

Сергей ВАЛЬЧЕНКО.