Газета "Кишиневские новости"

Причислят ли к лику святых нищенку, спасшую прихожан от террориста в Кизляре

Снимок на могильном кресте, и тот случайный — смазанный кадр с видео на телефоне священни­ка. «Ах, какая женщина…» — это она о себе, одинокая, большая, больная. Годами сидевшая на скамейке у ворот православного храма в дагестанском Кизляре. Нищенка. Юродивая. Никому не нужная. От нее не осталось даже фотографии.

Но, может быть, весь смысл ее сидения на паперти заключался в одной этой минуте. Когда она встала наперерез расстреливав­шему толпу верующих бабушек террористу, заслонив собой дверь храма, куда все побежали.

В феврале этого года на Прощеное вос­кресенье в России произошел первый в ее истории массовый теракт, совершенный по чисто религиозным мотивам. Спустя два месяца, когда я поехала в Дагестан, чтобы написать о житии Ирины Мелькомовой, в ре­спублике опять была объявлена контртерро­ристическая операция, ликвидированы две группы боевиков, готовящих теракты теперь уже на майские праздники.

Ничего вроде бы не изменилось…

Кровавое воскресенье

В тот вечер лужа у ворот храма окраси­лась кровью. Будто яичко в пасхальное вос­кресенье. И оставалась такой, пока весеннее солнце ее не высушило. Телевизионщики, приехавшие снимать трагедию, сразу подме­тили: «Красивый кадр». А люди, что шли про­щаться с погибшими, бросали в воду красные же гвоздики.

Было воскресенье. Прощеное. Конец февраля. Последний день Масленицы. В городском парке власти устрои­ли празднество, и все силы правопорядка были оття­нуты как раз туда. Цер­ковь почти что никто и не охранял. А кого там охранять — бабушек? «Да за всю историю города чего тут толь­ко не было, но на храм никто не посягал. У нас и деревянная дверь та­кая, что ее легко выши­бить. Если бы у убийцы было больше времени и он успел подняться по сту­пенькам, ворвался бы внутрь —жертв могло быть гораздо боль­ше», — переживает настоятель, отец Павел Каликин (на фото).

Как вспоминает священник, его будто бы что-то не отпускало в тот день: сокращай про­поведь, сокращай. И он сократил — на целых три страницы. Служба закончилась раньше. К моменту, когда убийца выдвигался к храму, тот почти опустел.

Но кто-то замешкался, кто-то напоследок еще просил прощения. Праздник же!

Свечница Раиса Федоровна оглянулась, здесь ли подруга Надежда Терлиян — та обыч­но уходила самой последней уже лет двадцать, и ее всегда можно было попросить выключить свет или помочь убрать в лавке. И только в тот вечер Надежда Сергеевна почему-то за­торопилась, вышла прежде всех. Навстречу убийце.

Громкие хлопки на улице приняли сперва за выхлопы автомобилей. Никто не испугался. Вот ведь Северный Кавказ, тревожный регион, а не подумали, что это автоматная очередь…

И вдруг крик этот истошный: «Бегите об­ратно, в церковь, закрывайте дверь, по двору ходит человек и всех расстреливает».

Ему было все равно кого. Как в компью­терной игре. Перезарядил — выстрелил, пол­ные карманы патронов. Только патроны на­стоящие. Игра тоже была как бы настоящая, перед выходом из дома «залогинился» — за­писал и выложил в Интернет клятву верности ИГИЛ (запрещено в РФ). Обещал вести непри­миримую войну с неверными.

С «неверными»… бабушками.

Их было четыре. Надежда Сергеевна Тер­лиян, возглавлявшая паломническую службу в храме; известный в городе кардиолог Люд­мила Георгиевна Щербакова, заслуженный врач республики; Вера Сергеевна Блиннико­ва, пенсионерка; Вера Гавриловна Моргунова, работница совета ветеранов, — 1996-м, когда Радуев захватил городскую больницу, ходила на переговоры с террористами.

Самые активные прихожанки. Пламенный костяк. Исповедоваться, причащаться, отсто­ять службу, в далекие паломнические поездки на автобусе в Дивеево или Оптину, как в мо­лодости по комсомольским путевкам, — это все они.

— Надя последнее время всякий раз, ког­да была литургия, причащалась. Как-то батюш­ка у нее спросил: «Вы когда последний раз причащались?» Она ответила: «Вчера». Он еще удивился, за­чем же так часто. А она отве­тила: «А вы знаете день и час своей смерти? Вдруг так случится, что умрете и не подготовитесь», — рас­сказывает Людмила Гав­рилова, сестра погибшей Надежды Терлиян.

«Вот ведь как удиви­тельно: ведь все убиенные в тот вечер успели попро­сить у всех подруг прощения, настоящее чудо это и есть, чи­стыми они ушли», — до сих пор не могут прийти в себя те, кто выжил. Перебивают, пытаются рассказать самое главное.

«Вера-то наша Гавриловна упала после выстрела, ее поднимают, а она шепчет: «Без паники, без паники, не трогайте меня», — и умерла».

«А с Людмилой Георгиевной мы так хо­рошо на святой источник прошлым летом ез­дили. Вода ледяная! Она по три-четыре раза окуналась. Обсохнет и снова нырнет. И так це­лый день с ней плещемся. Один мужчина еще присвистнул: «Вот бабки дают!».

Почему эти четверо? Почему они, не дру­гие? «Они были самые лучшие из нас», — в пе­рерывах между слезами повторяют подруги.

Но была и пятая. Юродивая на паперти, которая в храм отродясь не ходила. Сидела на кованой скамеечке возле. Дни, ночи, годы. Песни пела. То ли дурочка, то ли святая.

Пятая жертва

Отец Павел Каликин показывает мне ви­део на своем телефоне. На нем пятая убитая — Ирина Мелькомова. Он снял ее вскоре по­сле того, как приехал в Кизляр.

Совсем молодой, 29 лет, даже не сын — внук здешним бабушкам-прихожанкам, бла­гочинный в своей епархии, настоятель храмов Георгия Победоносца и Святителя Николая. Такое он получил послушание. Недавно — в августе прошлого года, ровно за полгода без одного дня до расстрела в храме, — прибыл в Кизляр.

С каждым годом русских становилось все меньше. Их никто вроде бы не гнал. Уезжали сами. Церковные купола сменялись башенка­ми мечетей. Прежняя жизнь — целым рядом строгих запретов и ограничений. И даже не­понятно, откуда что повылезало, эти традици­онные ценности, — если все мы были родом из СССР.

Для пенсионерок, помнивших еще Со­ветский Союз и в силу возраста не имеющих уже возможности уехать, православный храм в Кизляре был не просто храмом, но и клубом по интересам, и местом, где их ждут и им рады. Вокруг свои.

Прихожанок отец Павел шутя зовет «бура­новскими бабушками». За любовь к церковно­му пению и оптимизм. А они за ним присматри­вают. Подкармливают иногда. Бабушки же.

И только она, Ирина, не была похожа ни на кого.

— Я только приехал — и слышу, кто-то поет на улице: «У церкви стояла карета…», а потом без перерыва: «Ах, какая женщина», — рассказывает настоятель. — Спрашиваю у на­ших, кто это может быть. «Так это наша Ирка, вы ее еще увидите».

Ангелы бывают разные. И в каждом ма­леньком городке — я, родившаяся в провин­ции, знаю точно — есть свой. Обычно это очень странные люди, на которых все показывают пальцами. Не такие, как все. Иные. Они ходят между нами, задевая невидимыми крыльями, им больно. А мы смеемся.

— Родителей ее дразнили. Они тоже чуда­коватые были. Мальчишки вечно бегали за ее отцом по улицам и кричали, обзывались: «Со­сик, Сосик» — это армянское имя, он армянин, родом из Баку, но они оттуда уехали, — рас­сказывают одноклассники.

Бакинский армянин. Для тех, кто знает сложные взаимоотношения двух этих закав­казских народов, не нужно объяснять, что это значит.

С раннего детства было видно, что и де­вочка их тоже не от мира сего: слоновьи руки, ноги, от гормональных бурь на лице росли усы, но Ирина их не замечала. То, чего хотят обычно все девчонки-подростки — нравиться мальчи­кам, — для нее было вообще невозможно. Ан­гелы — они бесполые.

В школу ее взяли только в умственно от­сталый класс. «Посадили в подвале, занима­лись они каким-то легким физическим трудом, давали самый минимум, чтобы могли себя обеспечивать в будущей жизни. Насколько мы помним, восьмилетку Ирина так и не окон­чила», — вспоминают ровесники, которым уже пятьдесят.

В сущности, юродивая Ирина была очень счастливым человеком. Потому что не заме­чала, как теперь уже за ней несутся по улицам мальчишки, дети тех пацанов, которые драз­нили ее отца: «Слониха! Слониха!».

После смерти родителей Ирина при­билась к храму. Сидела на своей любимой скамеечке у ворот. Но внутрь не входила, что вызывало даже некоторое недовольство: раз уж просишь милостыню, так хоть причащайся, что ли.

— «Батюшка, — говорит. — Привези мне конфет из Махачкалы», — вспоминает отец Па­вел. — Привезу, а в следующий раз она опять просит. «Ир, что же ты с конфетами делаешь-то?» — «А людям раздаю. Жалко их».

— Соберет на праздники копеечку и хо­дит отдает тоже всем. Или календарики цер­ковные дарит. Мороженое детям купит. Если прибьется какой-то чужой человек, расскажет ей свою жалостливую историю, что негде но­чевать, так она его запросто к себе возьмет, в родительский дом. Если это мужчина — то оставит одного, а сама вообще уходит спать на улицу. У нее были свои понятия о нравственно­сти и чистоте, — вспоминают местные.

В последние дни перед страшным Проще­ным воскресеньем Ирина почему-то со всеми попрощалась. «Ира, ты куда?» — «Уезжаю я от вас. Не увидите вы меня больше никогда».

«Ирин, ну а в храм ты на прощание при­дешь?» — «Приду, приду». — «А крестик наде­нешь?» — «Надену». Эта короткая запись на те­лефонную камеру — единственное, что от нее осталось. Отец Павел и сам не знает, почему попросил тогда ее спеть «У церкви стояла ка­рета…» А она стоит — на усатом лице улыбка, в руках пакеты с подаянием. Сквозь хриплый голос одинокой нездоровой женщины проре­зается маленький ангел…

Пять крестов

С таким же вот пакетом с подаянием — увидев, как легко убийца срезает одну за другой удобные мишени, пожилых женщин, — Ирина кинулась наперерез со своей ска­меечки, начала бить боевика по лицу. «Ты куда идешь?! Ты куда?! Нельзя в церковь!» Она истошно кричала и все колотила его, ко­лотила…

Не задумываясь он выстрелил юродивой в грудь. Ирина упала. Но несколько секунд, столь необходимых для того, чтобы успеть ворваться в храм, убийца потерял. Ирина его задержала.

Вторая железная дверь храма со скреже­том закрылась. Те, кто успел забежать внутрь — беременные, с детьми, много же народу пришло именно в праздник — были спасены. Кто-то плакал, кто-то молился. Перед лицом смерти атеистов нет.

Стрелок, поняв, что устроить бойню у ал­таря уже не получится, принялся палить куда попало. Но теперь он все время промазывал. Спокойствие, как у зомби, покинуло его, будто Ирина своим истошным криком изменила что-то. И он ее услышал.

Тут наконец подъехала машина с ОМОНом и был открыт огонь на поражение… 22-летний Халил Халилов — житель кизлярского района, не местный, снимавший здесь квартиру спе­циально для того, чтобы подготовить теракт, — был убит на месте.

Двоюродный брат его, как оказалось, уже несколько месяцев воевавший в Сирии, звал Халила к себе. Оставалось только доказать свою полезность и преданность «Исламскому государству» (запрещено в РФ).

Ирину Мелькомову, юродивую Ирину, нищую духом, не просившую для себя ничего и никогда, похоронили в церковном дворике, слева от храма, если стоять к нему лицом. Пять крестов расположены рядом. Пять уби­тых женщин. Это большая редкость, чтобы простых людей, вроде бы с нашей, светской точки зрения не совершивших никакого под­вига — безмолвные же жертвы, — упокоили в таком месте. И все-таки это больше чем под­виг. «Может быть, когда-нибудь наша блажен­ная Ирина станет новомученицей, или ее даже канонизируют. Ведь она столько жизней спас­ла», — мечтают бабушки.

Может быть, и смысл ее собственной жиз­ни был — просидеть до положенного часа на этой скамеечке… Дождаться. А чтобы не скуч­но было, песни петь: «Ах, какая женщина…»

Екатерина САЖНЕВА.