Газета "Кишиневские новости"

Протодиакон Андрей КУРАЕВ: «Не надо входить в мир моей совести по административно-командной дорожке»

Последние дни к протодиакону Андрею Кураеву очередь из журна­листов не меньше, чем к тем же Да­рам волхвов. Обнародовав случаи систематических гомосексуальных домогательств к семинаристам и мо­лодым священникам, отец Андрей, не исключено, поставил крест на своей дальнейшей карьере в РПЦ.

Подножка конкуренту

— Напомним читателям, что кон­фликт начался с челобитной казанских семинаристов Патриарху Московскому и всея Руси Кириллу. Парни написали о сексуальных домогательствах со сторо­ны проректора по воспитательной работе и пресс-секретаря митрополита Казан­ского и Татарстанского игумена Кирил­ла Илюхина. Московская комиссия, воз­главляемая протоиереем Максимом Козловым, неприглядные факты в общем подтвердила. Проректор был уволен. Но сразу же появилась информация, что виновник скандала получил новую долж­ность в Тверской епархии, то есть вышел фактически сухим из воды. И тут вы не вы­держали…

— У меня сегодня версия такая, что ко­миссия изначально была покупная и заказ­ная. Два проректора Казанской академии, оба, по рассказам семинаристов, нетради­ционной ориентации, Кирилл и Филарет. Только один из них имел перспективу стать епископом, а затем и митрополитом Казан­ским. Как я полагаю, надо было сделать под­ножку конкуренту, и для этого, возможно, он и инициировал это разбирательство. Мое предположение подтверждает и то, что ком­промат собирали только на Кирилла, а не на других «голубчиков», которые тоже устраи­вали подобные оргии. И, конечно же, никто в этом деле не был заинтересован в огласке. Но тайная интрига перестала быть тайной. И я оказался крайним.

— Тот же Максим Козлов, который возглавлял казанскую комиссию, изгнал вас из числа преподавателей Московской духовной академии.

— Я думаю, у него очень гибкий позво­ночник.

— А вы сами общались с пострадав­шими казанскими семинаристами, их об­винениям стоит верить?

— Последней жалобе, судя по всему, три года. Этих ребят уже давно нет в семинарии. Насколько я понимаю, отношения с прорек­тором выбивались ласками, так сказать, кон­фетками. Но однажды в отношении кого-то из них было применено грубое физическое насилие. Изнасилованные семинаристы и написали это письмо. Жалоба все это время лежала в патриархии. Я думаю, если бы не обстоятельства и необходимость компрома­та, она бы не вышла на поверхность никогда. Таким письмам — а я думаю, что оно не одно, — годами не дают ход. Но и не выбрасыва­ют — мало ли, когда пригодятся? За 25 лет, которые я нахожусь внутри церкви, не знаю ни одного случая, когда бы епископа лишили сана за его грехи.

— Почти одновременно с вами Иван Охлобыстин потребовал вернуть в УК ста­тью о мужеложстве, да и Госдума всяче­ски ужесточает меры за гей-пропаганду. Я таки не понимаю, почему взъелись только на вас?

— Это совершенно не связано с моей историей. Я поддерживаю закон о гей- пропаганде. Ему пытаются придать какой-то демонический статус. На самом деле, на­сколько я знаю, многие открытые геи за него. Потому что они хотят собственной легализа­ции. А для этого их стиль жизни должен быть лишен криминальной составляющей. Именно для них важно, чтобы в общественном созна­нии различались понятия «гомосексуалист» и «педофил». Так что не надо демонизировать ни Россию, ни Путина.

— Я слышала и такое возражение: мол, священник может быть грешником и содомитом, важно не то, каков он чело­век, а как он исполняет свою непосред­ственную работу. Причащает, исповеду­ет, служит. Это как водитель в автобусе, для пассажиров главное ведь не то, что он матершинник, а то, что он — хороший шофер, который довезет до места на­значения. В случае со священником — до Царства Божия.

— Шофер везет тела, а священник — души. Как можно лечить чужую душу, смотря в нее грязными глазами? В случае со священ­ником важны его глаза, его душа, его помыс­лы. Они должны быть чисты. А если там живет содомская страсть? Это как операционную палату превратить в гнойную свалку и в таких условиях делать операцию. Церковь — это не кооператив, в котором в любой момент можно изменить устав. Церковь основана на учении Христа и апостолов, на Священном Писании, в которых четко сказано, каким не может быть христианский священник и епископ. А у этих людей своя, какая-то особая Библия и, ви­димо, своя вера. Ну так вы отделитесь! Пом­ните, была такая советская песенка: «Снятся людям иногда голубые города. Соберутся голубые и уедут навсегда!» Ребят, уезжайте, у нас свобода совести, создайте свою особую церковь. В Америке, например, стоит храм в псевдоготической архитектуре, а рядом ви­сит радужный флаг гей-движения. Когда я спрашиваю: «Что это?», — мне отвечают, что это gay-friendly храм, то есть тут приветству­ют геев… Что ж, чужих мы не судим. Стройте себе отдельные клубы и храмы, но только не навязывайтесь нам в духовные отцы.

— Кстати, есть версия, что нынешняя ваша опала еще и за то, что вы, един­ственный из священников, выступили в защиту «Пусси Райот», а после недавней амнистии даже и встретились с ними.

— Я встретился с ними, потому что поо­бещал это два года назад. Я сразу сказал, что готов позвать их на чай и побеседовать. Но сейчас меня позвали к ним. Нет евангельских прецедентов, чтобы Христос или апостолы отказывались идти туда, куда их зовут, пусть даже к грешникам. Ни тогда, ни сейчас я не одобрял их акции и считаю, что они непри­стойны. Но я не мог вести с ними дискуссии, пока они были за решеткой и не могли мне от­вечать. Сейчас мы в равных условиях. Они — уже на свободе. Я — еще. Мы встретились и попили чай, но без блинов, сейчас святки…

— Вы дискутировали?

— Конечно.

— А на какую тему?

— В том числе и на тему о том, где прохо­дят границы нормы. Они мне сказали, что по­сле выхода на свободу журналисты неверно истолковали их слова о том, что они повтори­ли бы свою выходку снова. Мне они сказали, что больше этого делать не будут.

Радикальное бесправие

— Я разговаривала с людьми, близ­кими к церкви, которые говорят: «Да, в РПЦ есть свои недостатки — квартиры с нанопылью, исчезающие часы патриар­ха, но нашему народу, как сказал прези­дент, нужны духовные скрепы, и поэтому пусть он лучше пребывает в неведении относительно несвятости церковнослу­жителей!» Короче, власть знает, что вам нужно для полного счастья.

— Почти все церковные иерархи по- настоящему пьяны. Они упоены своей вла­стью. Я думаю, что все последние скандалы в церкви, о которых вы говорите, это прояв­ление Божьей воли. Для того чтобы сказать нам: детский сад окончился. И то сусальное золото, с которым ассоциировалась церковь в первые годы после выхода из советского рабства, закончилось. Церковь — это огром­ный социальный институт со своими про­блемами и бедами. Не надо думать, что там ангелы. Человек всегда остается человеком, со всем его дерьмом, которое он проносит с собой хоть в метро, хоть в Кремль, хоть в патриархию. Значит, нам в общении друг с другом надо терпеть друг друга и надо от­личать, что от Бога, а что — от людей. Чтобы не разочаровываться — не надо очаровы­ваться.

— А вам не кажется, что в России грядет некое новое Средневековье — с молотом ведьм в лице «Пусси», народ­ными поклонениями дарам и поясам, с гонениями против инокомыслящих свя­щенников…

— Я далек от того, чтобы своим соб­ственным неприятностям приписывать ци­вилизационные размеры. Одного не пойму, почему наши люди прекрасную эпоху Сред­невековья считают чуть ли не проклятой?

— Но ведьм ведь жгли?

— Ведьм жгли не в Средние века, а позже, в XVII столетии. И протестантская инквизиция усердствовала в этом ничуть не меньше католической. Какой-то хроноцид, черный миф о целой эпохе, созданный про­тестантами XVII века и масонами восемнад­цатого. Средневековая культура в развитом виде — это культура протокола, где опреде­лены четкие градации привилегий и статусов всех групп населения. Сегодня, скорее уж, царит эпоха абсолютизма, которая последо­вала за Средними веками, именно она ниве­лировала всех перед лицом короля-солнца, абсолютного монарха. У нас сегодня, веро­ятно, наступил этот период.

— Просвещенного абсолютизма?

— Просвещенной монархии. И в церкви, и в государстве. Предусмотрены ли сейчас в нашем просвещенном государстве какие- то механизмы дискуссии низа с верхами? В церковной жизни власть полностью защище­на от критики снизу. Если епископ захочет меня стереть в порошок, ему для этого ни­чего не нужно. Никаких официальных проце­дур. Возьмет и сотрет, причем заочно.

Епископ бесправен перед патриархом, священник — перед епископом, прихожа­не — перед волей настоятеля. Церковный суд против начальства рядовому священни­ку выиграть невозможно. Суд возглавляется местным епископом, состав суда назначает­ся им же, и он сам утверждает приговор.

— А разве так было не всегда?

— Нет, не всегда. Просвещенный аб­солютизм, когда «государство — это я», это поздний этап социальной эволюции обще­ства. А в «темном» Средневековье было мно­го точек выборной демократии. Например, игумен монастыря выбирался монахами. Но ни в одном современном монастыре России нет выборного игумена! Есть наместники — то есть назначенные епископом лица, под­властные только ему.

— Ну так и губернаторов у нас до не­давнего времени президент назначал…

— А в «темные» века, представьте себе, игумена выбирали, крестьяне выбирали себе священника. Многое решала улица. В Византии даже императоры должны были считаться с голосом улицы — тут многое зависело от партий, носивших очень совре­менные названия: «голубые» и «зеленые». А сегодня почему-то в России считается, что христиане так одичали, что им нельзя дать ни малейшего влияния на жизнь церковного руководства.

— Ранняя христианская церковь не была так тесно связана с государством.

— Это ошибочное мнение, что государ­ство в России как-то вмешивается в дела церкви. Особенно в ее кадровую политику. У нас совершенная независимость. Вплоть до того, что когда в одну из центральных областей приехал новый губернатор, вос­торженный неофит, он пришел в шок, когда познакомился с местной епархиальной жиз­нью и узнал, что за сексуальный беспредел там творился. Губернатор потребовал у па­триарха немедленно убрать такого епископа. Сколько могла патриархия сопротивлялась, потом епископа все-таки удалили. Как обыч­но, с повышением.

— Удивительно!

— Да, этот случай уникален тем, что хоть какая-то реакция была.

Для патриарха Кирилла это вопрос лич­ной чести и достоинства: ни с кем не согла­совывать свои назначения. Что он — в рам­ках своих церковных полномочий — и делает. Известен анекдот из церковной истории. XVII век. За какие-то прегрешения Никон на­казал некоего священника, а царь Алексей Михайлович за него заступился. Тогда Никон с вызовом передал царю свой патриарший посох: «На! Правь тогда церковью вместо меня!». И царь тут же отступил. Патриарх Ки­рилл — земляк Никона, корни обоих из Мор­довии, и ощущение достоинства и независи­мости церкви у него не меньше, чем у Никона. Так что в кадровых назначениях он совершен­но независим от государства. Но я бы все же хотел, чтобы церковная жизнь стала зависи­мой от своего же церковного народа.

«Я не меняюсь — церковь меняется!»

— А как вы относитесь к православ­ным активистам и фанатикам типа Дми­трия Энтео, которые устраивают конкрет­ные погромы гомосексуалистов? Может быть, это выход?

— С каждым годом, скажу честно, мне все тяжелее оставаться в стройных рядах офици­альных апологетов РПЦ. Проблема не в том, что я меняюсь, — церковь меняется. Это уже не вполне та церковь, в которой я крестился. Одно из самых страшных ее изменений — по­явление циничных политтехнологий. Много раз еще в 90-х я говорил, что больше всего я бо­юсь вырождения православия в православизм, проповеди — в пропаганду. И именно это про­исходит на наших глазах. Пришли циничные техники манипулирования и промывки мозгов молодежи. Я ни секунды не верю, что отец Всеволод Чаплин согласен с той примитивной богословской моделью, которую озвучивает Энтео и его товарищи. Но — поддерживает…

— Кстати, очень многие, когда произ­носят фамилию Кураев, подразумевают фамилию Чаплин. И наоборот. Это един­ство и борьба противоположностей? Чер­ное и белое. День и ночь. Инь и ян.

— Я думаю, что с сегодняшнего дня так думать перестанут и поймут, что мы с отцом Всеволодом не играли в «злого» и «доброго» следователя, исполняя хитрый заказ патри­архии. Я действую по единственному зака­зу — своей совести.

А совесть моя уже давно загружена Еван­гелием, добрыми книгами и фильмами дет­ства и мужественной мудростью святых отцов. Я не монах, чтобы на все шаги и слова ис­прашивать благословения начальства. Свою совесть я обещал только Христу и никому не сдавал на хранение. И вообще, зачем корчить из себя маленького мальчика, который без подсказки сверху не может дать нравствен­ную оценку телекартинке? Не надо входить в мир моей совести по административно- командной дорожке. В этот мой внутренний мир невхожи ни президент, ни патриарх.

— А Чаплин говорит, что все дело в пиаре.

— Мне кажется, что этот человек живет в каком-то кошмаре, поэтому он проецирует свой собственный кошмар на остальных… Я не хотел бы оказаться на его месте. Он видит мир как сплетение бесконечных интриг, по­литтехнологий, подначек. А предположить, что христианский священнослужитель мо­жет действовать просто по убеждению, он почему-то не может.

— Неужели вы думали, что вам спу­стят с рук такие откровенные разоблаче­ния?

— У меня была надежда на чудо: а вдруг? Вдруг хоть одна чешуйка все же отпала с бро­нированной шкуры дракона? Я выступил без стратегии и без заказа. Я просто не мог этого не делать. Мне 51. Впереди болезни, старость и бессонные ночи. Вот я просто эгоистически не хочу, чтобы бессонница усугублялась му­ками совести.

Екатерина САЖНЕВА.