Газета "Кишиневские новости"

Валерий СПИРИДОНОВ: «Мы посчитали, что кома будет длиться примерно месяц — с начала операции до завершения сращивания тканей»

Да, я была у него далеко не первой… За последнюю неделю в гостях у парализованного владимирского программиста, решившегося ради не только науки, но и себя самого на беспрецедентный научный экс­перимент — ему отрежут голову, чтобы соединить ее с другим телом, — побывали почти все телекомпа­нии и газеты.

Честно говоря, мне ужасно его жалко: сразу видно, замучили человека. Задают одни и те же вопросы. Высказывают одно и то же сомнение. Нет времени даже отоспаться. Но парень не сдается:

«Чем ближе будет время операции, тем больше работы, в том числе и с прессой. Я не отступлю».

На сегодняшний момент помочь Вале­рию Спиридонову в осуществлении его меч­ты могут только деньги.

Или пан, или пропал. Кто победит?

Скептики, считающие, что такое хирур­гическое вмешательство невозможно в прин­ципе?

Моралисты, грозящие гневом Божьим: раз родился не таким, как все, увечным, так живи и не рыпайся?

Или он — 30-летний программист, по­лагающий, что имеет право делать со своим телом и головой все что захочет? В том числе и выздороветь.

Распорядок дня программиста Вале­рия Спиридонова нельзя считать обычным. В отличие от многих творческих людей, он все делает по плану. Встает в 9 утра, завтра­кает, затем идет на работу — то есть садится за компьютер.

Без посторонней помощи он не может переодеваться или вымыть себя. Даже пере­меститься из постели в инвалидное кресло — уже проблема. Зимой Валерий практически не выходит на улицу — только если на балкон. Конечно, в том же городе Владимире есть по­ложенные пандусы, но проехать по ним спосо­бен только тренированный акробат.

Да что там говорить: такая или похожая жизнь — у большинства российских инвали­дов.

Но на прошлой неделе Валерий про­славился на весь мир тем, что бросил вызов судьбе.

Он готов стать участником радикального медицинского эксперимента, который может поставить его на ноги. Но может и… убить.

«Да, наверное, это сродни полету Гага­рина в космос, такого же масштаба приго­товления», — первым Валерий дал интервью западной газете. И в тот же момент взлетел на самый верх в топе Яндекса.

«В силу своей особенности я прикидывал, какие варианты для меня могли быть наиболее оптимальными, пусть даже и радикальные. И метод доктора Канаверо, если он сработает, будет идеальным».

«Мы с доктором начали сотрудничать два года назад. Я довольно легко нашел его электронную почту, он оказался человеком открытым. Я просто набрал его имя в поис­ковике».

Не такой, как все

…О том, что их мальчик — не совсем та­кой, как все, родители узнали, когда Валере был всего год. Очевидные признаки: он не на­учился ползать и так и не пошел. Генетическая поломка — ни у кого из близких родственни­ков такого заболевания нет.

«Обследовали меня, еще маленького, в Киеве и в Москве. Сам я вообще-то родил­ся в Челябинской области, но по Советскому Союзу нашу семью помотало, так как отец был военным… Диагноз мой тоже был поставлен не сразу, так как по этой болезни очень мало статистики, и она плохо диагностируется на раннем этапе».

Это сейчас проводятся сложные генети­ческие анализы, а тогда больных синдромом Верднига—Хоффмана определяли по форме стопы.

Редчайшая патология, которая встреча­ется один раз на сто тысяч младенцев. Боль­шинство из них не доживает даже до совер­шеннолетия. Слабеют мышцы, атрофируются нервные окончания. Но как будто бы для ком­пенсации у таких детей обычно необычайно хорошо развит интеллект.

«Перспектив никаких не было, — продол­жает Валерий Спиридонов. — То есть стало понятно, что мышцы не будут расти. Динамика замедлилась, но прогресса ожидать не сто­ит. Руки пока работают, но могу я только под­нять сотовый телефон или передвинуть ком­пьютерную мышку. Я изо всех сил стараюсь поддерживать их в рабочем состоянии. Они — единственное, что у меня осталось».

На спорт, даже поддерживающую те­рапию, не хватает сил. «Разве что покрутить пальцем у виска, как многие про меня теперь думают», — улыбается Валерий.

«Когда на меня вдруг «свалилась» сла­ва, выяснилось, что я немного недооценил скорость передачи информации в наш век технологий. Многие из моих близких просто не знали, что происходит, кому-то не успел сказать. Все были в шоке. Мама меня под­держала однозначно. Она ко всему этому от­носится крайне серьезно, даже серьезнее, чем я сам».

— Операция должна продлиться 36 часов. Группа хирургов будет работать посменно. Все это время, и еще какое- то — потом, вы будете находиться в со­стоянии комы. Прогнозировать, как оно все закончится, сейчас невозможно. Не страшно будет засыпать?..

— Мы посчитали, что кома будет длиться примерно месяц — с начала операции до за­вершения сращивания тканей — и примерно год реабилитации. Конечно, это будет не на «живом» мозге, то есть не на активно дей­ствующем, я надеюсь. Суть технологии про­фессора Канаверо — в том, что температуру организма снизят, через нервные волокна будет проходить низкий электрический ток, для стимулирования их сращивания приме­нят особый химический состав биогеля. Это целый комплекс мероприятий, которые обе­спечат соединение нейронов. Как раз сегодня я получил письмо, в котором описывался слу­чай, произошедший в одной из наших даль­невосточных больниц, — там тоже работал весьма активный экспериментатор, который вернул подвижность собаке с перебитым по­звоночником. Так что ничего сверхнового в самой идее нет.

— А если еще обратиться к художе­ственной литературе…

Валерий улыбается:

— Конечно, я знаком с романом Беляе­ва «Голова профессора Доуэля»; с доктором Франкенштейном, кстати, знаком тоже. Но, надеюсь, конец нашего эксперимента будет более удачным.

— Но это же не просто фантастические романы — в них подняты еще и философ­ские темы: имеет ли право человек посяг­нуть на то, что дозволено только Всевыш­нему? Принесет ли это ему счастье?

— Мне кажется, что в литературе слиш­ком сильно выпячиваются на первый план философские вопросы. Нет же никакой этиче­ской проблемы в пересадке почки, сердца…

— Как нет? В том же Интернете полно историй о том, как больному пересади­ли чужой орган — и постепенно он стал совсем другим человеком, вспомнил о вещах, которые происходили не с ним, осознал в себе еще и часть личности до­нора… Не верите?

— Возможно, так и есть. Но серьезных научных обоснований этому я не нашел. На­деюсь, через два года узнаю точно.

Разум или душа

— А представляете, если вам, как уже писали, пересадят тело казненного пре­ступника…

— Я считаю, что сознание и все, что с ним связано — поведение, моральные нормы, — они останутся в голове.

— А нужно ли будет разрешение до­нора на трансплантацию? С погибшими байкерами или жертвами с пулей в череп­ной коробке все более или менее понятно, если у них, как и у многих в Европе, есть официальное письменное согласие на пе­ресадку их органов. А с теми же преступ­никами — как быть? Попросить заранее?

— На самом деле юридическая сторона законности наших действий еще обсуждается. Во многих странах подобные операции невоз­можны. Где-то вообще запрещена трансплан­тология как наука. Но нужно понимать, что го­сударство, которое захочет и в дальнейшем быть лидером в этом направлении, совершить прорыв — ведь научную мысль нельзя остано­вить, — так вот, такое государство, я думаю, модифицирует свое законодательство для этих целей.

— А если никто не согласится предо­ставить под эксперимент свою терри­торию? Что останется — нейтральные воды?..

— Если честно, данных о том, где может пройти операция, у меня пока нет. Этим во­просом занимается сам доктор Канаверо. А я просто жду следующего этапа.

— Какого?

— Масштабной научной конференции в США: на нее съедутся ведущие, лучшие ней­рохирурги мира — и, как я надеюсь, там будет сказано много нового.

— Вы, разумеется, едете?

— Только если удастся собрать помощь. Хотя я и работаю на две компании, для меня это недешево — порядка двухсот тысяч ру­блей. При этом необходимо учесть, что эта сумма — на двоих, так как без личного помощ­ника Никиты, который не отходит от меня ни на шаг, я в силу своего состояния обойтись не могу. Пока что денежную помощь мне пред­лагали только совсем простые люди. Богатых спонсоров нет.

— Вы не боитесь, что среди коллег профессора найдется немало скептиков, которые разнесут предстоящий экспери­мент в пух и прах?

— Такие отклики и сейчас уже есть — от резко негативных до сдержанно- выжидательных. Некоторые говорят: «О’кей, мы можем чего-то не знать, но пусть Канаверо попробует, а там посмотрим!»

— Ничего себе «попробует»: у вас же всего один шанс!

— Я верю в то, что все получится. Другого выхода у меня все равно нет.

— А профессор Канаверо уже делал опыты над животными? Ведь если вспом­нить научные изыскания первооткрыва­теля в этой области — знаменитого со­ветского хирурга Владимира Демихова, который соединял тело одной собаки с го­ловой другой, — так он сначала проверил свою теорию все-таки на братьях наших меньших. Да и в космос (раз уж мы обща­емся в День космонавтики), вспомните, первыми полетели Белка и Стрелка…

— У меня есть информация об опытах в этой области, но я пока не готов ее обнаро­довать.

— Но вы же громко заявили о себе западным журналистам. Это тоже была какая-то часть плана или пиар-акция? Или это было сделано потому, что на доктора Канаверо начало оказывать давление ру­ководство его клиники? Его даже вроде бы уже уволили из-за этого…

— Насколько я знаю, это правда: ему не позволяют работать. Многие радикальные медицинские научные эксперименты, кото­рые могут сделать фантастический прорыв, запрещают. А без привлечения внимания к нашему проекту, в том числе и прессы, его осуществление невозможно. Поэтому мы и решились открыться. На мое удивление, до 95 процентов отзывов, которые ко мне пришли за эту неделю, — положительные: меня под­держивают, желают удачи. Я верю, что все это не зря. Доктор Канаверо должен спокой­но продолжать свою работу, а не отвечать на нападки.

— Еще и вопросы со стороны церкви?

— Да, как ни удивительно, научных оппо­нентов доктора поддерживают священники: они считают будущий эксперимент сомни­тельным, взяли на себя право рассуждать, что мы идем против Бога… Но разве Бог мо­жет быть против, если я стану счастливым и здоровым? На этом наша дискуссия с цер­ковниками обычно заканчивается. Вообще пока во всей этой истории больше эмоций, чем разума.

— Конечно, ведь мы — то есть наша душа, — как говорят, состоим из головы и сердца, разума и чувств. А что главнее для вас?

— Я долго шел к такому эксперименту. И не будь меня — такого, как я есть, — вооб­ще было бы непонятно: кому это все нужно? Нам, инвалидам! Просто не все заявляют о себе открыто. Люди с похожими диагнозами — они обычно стеснительные, боятся камер, сидят дома и ни о чем не просят, тем более так громко. Но мы все нуждаемся в помощи, в поддержке. И для себя я принял решение, что скромные черты характера — это не пози­тивно, это не приводит к успеху, к достижению цели. Я не испугался написать доктору Кана­веро. Я готов изменить свою жизнь. Да и сей­час многое уже меняю — в той же молодеж­ной политике нашего региона. Что касается обычной нашей жизни, то я много общаюсь с людьми, выступаю на заседаниях Обществен­ной палаты Владимирской области… В любом случае, если мне удалось обратить внимание на проблемы инвалидов — я уже счастлив.

Екатерина САЖНЕВА.