Газета "Кишиневские новости"

Большая часть России давно живет при том кризисе, которого сейчас боятся в Москве

Штефан ШОЛЛЬ, немецкий журналист, корреспондент газеты «Зюдвест прессе» в Москве

Когда евро впервые вырос до 83 рублей, явзял 200 евро и поспе­шил в надежный обменный пункт в МоскВЕ, чтобы торжественно совершить самую жирную сдел­ку в истории моей долгой рубле­вой биографии.

Инфляция — не российское националь­ное достояние, это глобальный, можно ска­зать, общечеловеческий недостаток. Один доллар в 1914 году имел такую же покупа­тельную способность, как 23,3 доллара в 2014-м. А с тех пор, как в 2002 году в Герма­нии ввели наличные евро, я вовсе не един­ственный немец, которому кажется, что его деньги потеряли половину своей цены.

Хотя по сравнению со старомодной не­мецкой маркой евро внешне выглядит про­сто красавцем, как содержимое кошелька он кажется куда менее прочным. По крайней мере, для немца. Ведь кому хочется иметь «общак» с легкомысленными греками или итальянцами? Тихо завидую швейцарским соседям. Но мы, немцы, — ответственные европейцы, и, как те же голландцы, датчане или французы, терпим финансовые особен­ности южных соседей. Но, извините, даже это странное сочетание из песо, лиры и драхмы солиднее рубля.

А рубль я знаю давно. Живу с ним еще с 1987 года — с первой стажировки в Ленин­граде. Старомодные, мелкие, скромные ку­пюры — еще скромнее, чем марки. Все-таки, извините еще раз, рубль у меня с самого сначала не вызывал большого доверия.

С одной стороны, скромные ленинские дензнаки даже в 1991 году отличались до­вольно большой покупательной способно­стью: пара копеек за буханку хлеба, три с половиной рубля за прекрасную шахматную доску с настоящими деревянными фигурка­ми или за авиабилет Москва–Ереван. Но, с другой стороны, тот рубль стоил дорого по официальному курсу (почти 3 дойчмарки) и вообще гордо являлся самой дорогостоя­щей валютой в мире — после кувейтского динара. Однако, как и вся позднесоветская экономика, рубль лукавил. У фарцовщиков, тусовавшихся вокруг питерского Гостиного двора, он продавался уже в 1987 году за 2/3 марки, а к 1990-му опустился перед новым российском кумиром по имени «бакс» до соотношения 18 к 1. Но и за дорогой офи­циальный рубль, и за дешевый подпольный многие товары в СССР просто не продава­лись: от настоящих джинсов до книг Булга­кова или Трифонова.

Потом появился уже другой, капита­листический рубль, дензнаки стали более яркими. Но новый русский рубль оказался еще слабее советского. Шоковая терапия, гиперинфляция, дефолт… Русские прозвали свою валюту «деревянной», не уважали ее. Правда, как раз после унизительного де­фолта 1998 года и потери рублем около 80% своей цены дешевый рубль дал отечествен­ным производителям стартовую платфор­му для экономического чуда нулевых лет. Парадокс, но он оказался полезен России собственным крахом.

А потом рубль стал путинским. Как и вся страна, он вставал с колен. И если верить официальным СМИ, наносил валютам гнию­щего Запада поражение за поражением. Но те победы были не менее мифическими, чем доминирование богатых российских клубов в футбольной Лиге чемпионов. В реаль­ности евро стоил в 2002 году 32 рубля, до краха нью-йоркских банков в 2008-м под­нимался до 38 рублей, а уже после пере­прыгнул планку в 40 рублей. Где-то в этом районе курс надолго застрял; помню, еще прошлой весной евро за 48 рублей казался мне плохой шуткой. А теперь ходят совсем другие анекдоты. Рубль трясет уже так лихо­радочно, что русская валюта возвращается к старому советскому лицемерию: на бир­же сейчас доллар стоит иногда на 5 рублей дороже официального курса Центробанка, о котором трубят в СМИ, чтобы успокоить народ.

Но еще больше и довольно давно рубль путинской эры поражает меня своей много­ликостью. Находясь вне Москвы, на так на­зываемой «периферии», я вновь и вновь удивляюсь детским колготкам, услугам ав­томоек или фирменным чаям в «пафосных» кофейнях, которые стоят в два с половиной раза дешевле, чем в столице. А если срав­нить зарплаты в столице, областных центрах и селах, то вообще обнаружатся три разных курса рубля. Рынок труда в Москве полон предложениями бухгалтерам с окладами от 45 000 рублей; в городе Омске предлагают ту же работу за 17 000 рублей; а в сельских районах Сибири и 10 000 рублей считаются хорошей бухгалтерской зарплатой. Выходит, все разговоры патриотических экономистов о том, что рубль сильно недооценен, весьма относительны. Чем ближе к экспорту нефти и газа, чем ближе к аэропортам с прямыми рейсами в Европу — тем меньше и бизнес, и народ ценят собственную валюту.

Рубль как национальная валюта, кото­рая должна адекватно измерять цену то­варов, услуг и труда в стране, с этой своей функцией не справляется. Рублевая Россия получается трех- или даже пятиэтажная. Простой народ в Пскове, на Средней Волге или Дальнем Востоке выживает на зарпла­ты в разы ниже, чем обитатели Газпромрос­нефтеситибанквордкласса.

В Библии сказано о семи сытых и семи худых годах, о вечной смене экономиче­ского процветания и падения любого наро­да. Но в новой России сытые и худые годы проходят одновременно! И неважно, куда катится рубль: пока богатство не децен­трализуется, пока социальный лифт будет синонимом переезда в Москву или Питер, Россия останется страной вечно развиваю­щейся, хромой экономики, страной нерав­ных стандартов.

Но, конечно, у этого положения есть свои преимущества: оно, например, по­казывает, сколько может стерпеть Россия. Среднестатистический россиянин давно довольствуется теми средствами, которые останутся у москвичей, когда падение ру­бля и инфляция сожрут больше половины их доходов. Короче, он уже давно живет при том кризисе, который страшной угро­зой навис над «первоклассной» Россией. И, как показывает смирная повседневная жизнь глубинки, при этом чувствует себя отлично: рождает, пашет, бухает, строится; конечно, и умирает — но никак не бунтует. Смешно, когда американские ястребы или европейские голуби радуются или пережи­вают по поводу того, что западные санкции якобы дестабилизируют Россию. Наоборот, эти недружественные мероприятия только сплачивают народ вокруг политического ру­ководства. Скорее уж латентные путинофо­бы столицы из-за санкций изменят свой life style, перекопают английский газон своих дачных участков в картофельные грядки — и это отвлечет их от всяких шествий врагов народа.

Конечно, людям в глубинке, когда их реальная покупательная способность сни­жается с 400 до 200 у.е., приходится туго — там отнюдь не те запасы жира. Но раз­ве работяги под Псковом или в Марий Эл поднимут из-за этого бунт? Ничего, русский мужик перетерпел все, выдержал даже, ког­да получал зарплату по бартеру гробами. Кризис в России — понятие очень относи­тельное.

Рубль, как и Россия, еще поживет, не сомневайтесь. Хоть при 90, хоть при 190 рублях за доллар. А когда цены на нефть опять вырастут (ведь они когда-нибудь вы­растут?), худые годы снова сменятся жир­ными, и рубль как символ непобедимой российской экономики возьмет очередной триумфальный реванш у североатлантиче­ских неудачников — например, доллар боль­но упадет до 49 рублей. Ведь триумфальные реванши тоже бывают относительными.